Лаборатория великих разрушений - Симон Бельский

— Разрешите мне спросить, чтобы облегчить задачу, с какой целью вы изучаете русский язык?

Дюфур минуту помолчал и потом ответил:

— Может быть, мне все-таки придется поехать в Россию. После Франции это единственная страна, которой я могу предложить свой труд.

— Как профессор химии?

— Нет, как изобретатель.

— Хорошо. Так как я собирался ехать в Марсель, то ваше приглашение не нарушает моих планов. Через две или три недели я буду в Авиньоне, но не решаюсь сказать, сколько времени могу прожить в вашем монастыре.

Дюфур был, видимо, очень доволен моим согласием.

— Вы только приезжайте, а там мы сумеем вас удержать, — сказал он на прощанье. — Телеграфируйте, я вышлю на вокзал автомобиль.

Он пожал мне руку и направился к дверям, но на пороге остановился и сказал фразу, странного смысла которой я долго не мог понять:

— Какая бы ни была погода, вы поедете в открытом экипаже, — непременно в открытом! — и, пожалуйста, сидите так, чтобы вас хорошо было видно всем, кто идет по сторонам дороги.

С этими словами он вышел из комнаты.

II. Изобретатели пиронита

В Авиньон я приехал в теплое, пасмурное апрельское утро. Иногда накрапывал мелкий дождь, порывы ветра буйно и весело шумели в вершинах ив и тополей; но, несмотря на тучи и дождь, в этой части цветущей долины Роны уже чувствовалось широкое и свежее дыхание южного моря. Я вышел из вокзала и увидел у подъезда большой черный автомобиль с откинутым парусиновым верхом. Шофер, угрюмый, плечистый малый, молча открыл дверцу и, пока носильщик размещал мои корзины и чемоданы, пристально и внимательно смотрел на меня, держа руку в толстой кожаной перчатке на рулевом колесе. Я сразу заметил в лице этого человека какую-то странную, неприятную особенность, но не мог понять, в чем она заключается, пока один из носильщиков, побрякивая полученными деньгами, не крикнул шоферу:

— Ну, Морло, протри хорошенько свой стеклянный глаз, чтобы не вывалить в Рону багаж и пассажира!

Морло промолчал и пустил в ход машину. Через несколько минуть, когда мы мчались по блестящей от дождя асфальтовой мостовой, он повернулся ко мне и медленно, разделяя слова, сказал:

— Стеклянные глаза тоже имеют свои преимущества!

Я не нашел, что ответить на это странное замечание… На улицах Авиньона, древнего центра католичества, на каждом повороте видишь какую-нибудь средневековую башню с узкими, как щели, окнами, церковь или часовню, украшенную изображениями святых и аллегорических чудовищ. Иногда этим каменным изваяниям не хватает места на стенах, и они, подобно густо разросшимся вьющимся растениям, поднимаются над крышами, оплетают колонны, заглядывают в цветные окна. Рядом с этими остатками исчезающего мира вырос новый богатый город, строения которого теснят и давят каменные призраки отдаленного прошлого. Блеснула Рона, и на широкой глади я увидел уродливое очертание четырех разрушенных арок старинного моста, построенного, по преданию, чертом и св. Бенезом. Я спросил шофера об этой легенде.

— Не знаю! — ответил он. — В Авиньоне давно уже нет ни святых, ни чертей. — Ловко обогнув ехавший нам навстречу огромный фургон, он добавил: — Впрочем, одного я видел!

— Кого?

— Полагаю, что это было то, о чем вы спрашиваете, — уклончиво ответил шофер.

— Где же вы его видели? — спросил я, все более и более удивляясь странным ответам и замечаниям моего спутника.

Но Морло снова замолчал, и молчал, пока мы не проехали мимо зеленого острова Бартеласа, густо заросшего у берегов старыми ивами, ветви которых наклонялись к самой воде. Когда мы миновали город, дождь усилился; я было хотел нарушить просьбу Дюфура и попросил шофера поднять парусиновый верх, но Морло отрицательно покачал головой. Я раскрыл зонтик и сидел среди своих намокших вещей, смотря на ярко-зеленые поля, убегавшие по обеим сторонам превосходного широкого шоссе. Впереди показалась роща, и Морло вдруг замедлил ход автомобиля. Это меня окончательно вывело из терпения.

— Послушайте, любезнейший, — сказал я, — мне совсем не нравится мокнуть под дождем! Слышите?

— Благодарю вас, я слышу очень хорошо!

— Что такое? — закричал я, окончательно рассерженный этим глупым ответом. — Поезжайте поскорей!

— Вы куда хотите сегодня доехать?

— К профессору Дюфуру, конечно. Что за вопрос?

— Ну, так если вы не хотите очутиться в другом месте, то мы должны ехать через лес самой малой скоростью.

— Ничего не понимаю.

— Если бы вы и понимали, то дождь мочил бы вас не меньше.

— Я буду жаловаться Дюфуру на ваше поведение.

— Теперь, я думаю, он нас хорошо видит, — пробурчал Морло.

Я с недоумением посмотрел на зеленую стену кустарника и тополей, омытых дождем, и вдруг увидел или, вернее, почувствовал, что за нами кто-то внимательно наблюдает, прячась за группой отдельно росших деревьев. На мгновенье мне показалось, что между склоненными к земле ветвями, на которые в эту минуту золотом брызнуло солнце, мелькнула чья-то черная фигура.

Автомобиль понесся, как стрела. Шофер, видимо, старался наверстать потерянное время, и через десять минут мы влетели в раскрытые ворота, скрипевшие на заржавленных петлях, и, описав широкую дугу по заросшему травой пустырю, остановились перед боковыми дверями заброшенного монастыря.

При взгляде на это здание я пожалел, что принял приглашение Дюфура. Глубокая печаль была в покрытых плесенью и мохом низких арках, уходивших в землю, печаль немая и бледная смотрела в длинные ряды окон с выбитыми стеклами. Молчание и мрак царили в этом гигантском каменном трупе. Отдельные здания, соединенные крытыми галереями и колоннадами, постройки и башни, круглые и четырехугольные, образовали хаотическое нагромождение бездушного камня, лишенное красок, симметрии и стиля. Казалось, что все эти сооружения, принадлежавшие разным векам и эпохам, сошлись на пологом склоне холма, чтобы тоскливо закончить здесь свою долгую жизнь. Массивная дубовая дверь, почерневшая от времени, в которую каким-то условным образом, с короткими промежутками, простучал Морло, была украшена великолепной художественной резьбой, изображавшей шествие химер. Над дверями, в глубокой нише, освещенной лучами солнца, помещалась мраморная группа, со страшной живостью воспроизводившая борьбу человека с дьяволом. Художник представил беса в виде того ужасного, отвратительного существа, одного из сонма, созданного больным воображением средневековых демономанов, который в древних хрониках и судебных актах инквизиции носил имя Бельфегора. Бородавчатые лапы лягушки, отвисшее брюхо и голова кабана с крепкими коническими бивнями. Борец-человек был худой, изможденный бичеваниями, постом и молитвою. Он упал на одно колено и с последним страшным усилием отталкивает головой и руками мягкое огромное тело Бельфегора. В углу, подле колонны, стоял едва намеченный резцом, не отделившийся еще от камня ангел с весами в правой руке и ждал исхода борьбы.