Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

бы ей хотелось больше всего. Сначала это был высокий черепаховый гребень в шишечках, которыми мать Селии могла бы закалывать волосы на затылке. Такой гребень показала Селии Сьюзен — в витрине магазина. «Знатные дамы, поди, такие носят», — сказала Сьюзен с почтительным придыханием. Затем настал черед платья из белого шелка с плиссированной юбкой, в которой можно ходить на уроки танцев, — об этом Селия просто мечтала. Только дети, которые исполняли танцы, где нужно, чтобы юбки словно вращались, танцевали в таких платьях. Пройдет много лет, прежде чем Селия станет достаточно большой, чтобы научиться таким танцам. Но день этот в конце концов настанет. Потом была пара настоящих золотых туфелек (Селия нисколько не сомневалась, что такие вещи существуют) и еще — летний домик в лесу, и еще — лошадка. Одна из этих прелестей будет поджидать ее в тот день, когда она достаточно накопит в банке.

Днем она играла в саду, катая обруч, который мог быть чем угодно — и дилижансом и скорым поездом, лазала по деревьям — правда, без уверенности в своих силенках — и строила тайные планы, лежа в густых кустах, укрывшись ото всех. Если шел дождь, она читала в детской или раскрашивала картинки в старых номерах журнала «Куин». От полдника до ужина они с мамой играли в восхитительные игры. Иногда строили домики, завешивая стулья полотенцами, и лазали туда-сюда, иногда пускали мыльные пузыри. Какая будет игра, никогда заранее не угадаешь, но игры всегда оказывались очень интересными и просто восхитительными, — такими, какими сам ты их не придумаешь, но в которые играть можно только вместе с мамочкой.

По утрам теперь у Селии были уроки, отчего она чувствовала себя очень важной. Была арифметика — Селия занималась ею с отцом. Она любила арифметику, и было приятно, когда папа говорил: «У ребенка незаурядные математические способности. Она не будет считать по пальцам, как ты, Мириам». А мать, смеясь, отвечала: «Арифметика мне никогда не давалась». Сначала Селия складывала, потом вычитала, потом умножала, что доставляло ей удовольствие, потом делила — и деление было занятием, как ей казалось, взрослым и трудным, — а потом дело доходило до тех страниц, где были «задачки». Селия их обожала. Задачи были про мальчиков и про яблоки, про овечек на лугах, и про пирожные, и про землекопов, и хотя это было всего-навсего замаскированное сложение, вычитание, умножение и деление, в ответах-то речь шла о мальчиках, или яблоках, или овечках, и это было очень интересно. За арифметикой шло чистописание в линованной тетради. Мама напишет в самом верху что-нибудь, а Селия потом переписывает, переписывает, переписывает — до самого конца страницы. Селии не слишком нравилось чистописание, но иногда мамочка писала что-нибудь очень смешное — ну, например, «Косоглазые кошки не могут нормально кашлять», и Селия очень смеялась. И еще Селии надо было учить, как пишутся слова — простые короткие слова, написанные на странице, но это давалось ей с большим трудом. В желании своем не наделать ошибок она всегда добавляла так много ненужных букв, что слово становилось неузнаваемым.

Вечерами, после того, как Сьюзен искупает Селию, в детскую приходила мамочка, чтобы подоткнуть одеяло. Селия называла это «мамочкиным подтыканьем» и старалась лежать очень смирно, чтобы «мамочкино подтыканье» сохранилось до утра. Но оно никогда не сохранялось.

— Ты хочешь, чтобы я оставила свет, лапушка? Или чтоб дверь была открыта?

Но Селии совсем не нужен был свет. Ей нравилась теплая убаюкивающая темнота, в которую она погружалась. Темнота, казалось ей, была дружелюбной.

— Да, ты не из тех, кто боится темноты, — говаривала Сьюзен. — А вот моя племянница, если оставить ее в темноте, всю душу вымотает своим криком.

Как давно уже решила про себя Селия, маленькая племянница Сьюзен была, наверно, очень противной девчонкой — и очень глупой. Как можно бояться темноты? Единственное, что может напугать, — это сны. Сны пугали потому, что вещи настоящие они переворачивали шиворот-навыворот. Увидев во сне Стрельца и с криком проснувшись, она выскакивала из кроватки и, прекрасно разбирая дорогу в темноте, бежала по коридору к маминой комнате. Мама потом возвращалась с ней в детскую, присаживалась ненадолго рядом и говорила: «Нет никакого Стрельца, деточка. Ничего не будет с тобой — ничего не будет». Тогда Селия вновь засыпала, зная, что мамочка и вправду сделала так, что бояться теперь нечего, и через несколько минут Селия уже будет идти по долине, вдоль реки, и собирая примулы, приговаривать: «Я и так знала, что это не железная дорога. Конечно, тут всегда была река».

Глава вторая

За границей

1

Через полгода после того, как ушла няня, мамочка сообщила Селии очень волнующую новость. Они собирались ехать за границу — во Францию.

— И я тоже?

— Да родная, и ты.

— И Сирил?

— Да.

— И Сьюзен и Раунси?

— Нет, папочка, я, Сирилл и ты. Папочке нездоровится, и врач сказал, что ему на зиму надо поехать за границу — туда, где тепло.

— А во Франции тепло?

— На юге — да.

— А как там, мамочка?

— Там есть горы. Горы, а на вершинах снег.

— А откуда там снег?

— Потому что они высокие.

— Очень высокие?

Мама пыталась объяснить, как высоки горы, но Селии трудно было это себе представить.

Она знала Вудбэри-Бикон. Чтобы подняться на самый верх, надо полчаса. Но Вудбэри-Бикон и горой-то вряд ли считается.

Было от чего придти в восторг — в особенности от дорожного несесера. От настоящего, её собственного дорожного несесера из темно-зелёной кожи. Внутри были флакончики и отделения для расчески и для одежной щетки, и были еще дорожные часы и даже маленькая дорожная чернильница!

Никогда еще, думала Селия, не было у нее такой красивой собственной вещи.

Поездка была чрезвычайно увлекательной, ну, во-первых, перебирались через Ла-Манш. Мама пошла прилечь в каюту, и Селия осталась на палубе с отцом, отчего она казалась себе очень взрослой и значительной.

Франция, когда они ее увидели, немножко разочаровала. Она выглядела как любое другое место. Но носильщики в синих форменных мундирах, говорившие по-французски, привели в восторг, как и поезд, потешный такой поезд с высокими вагонами, в который они сели. Им предстояло спать в нем, и это тоже привело в восторг Селию.

Ей и маме отвели одно купе, а папе и Сириллу — соседнее.

Сирилл, понятно, держался барином. Ему было шестнадцать, и он взял себе за правило ничему не удивляться, считая это чуть ли не делом чести. Вопросы он задавал