По ту сторону добра - Владимир Кашин

Отец в чем-то долго убеждал мать.

Она плакала. Ее Андрей совсем не видел, только угадывал, что сидит она спиной к печи — против окна казалась копенкой сена, набросанного на стул.

— Тише, Надя! Не плачь! — сказал отец. — Андрей проснется.

— Господи, что же это ты придумал, Гаврил, — еле слышно всхлипнула мать. — Живого человека! Не дам! Не дам! — вскочила она со стула.

— Цыть! — гаркнул отец. И негромко позвал: — Андрейка! — Потом подошел к печи, потряс его за плечо. — Слезай, Андрейка.

Он мигом спустился на пол.

— Иди к сараю, вот держи, — нащупав его ладонь, положил на нее тяжелые ключи. — Вынеси во двор лопаты. Будем копать яму… Да смотри не звякни железом, — бросил вдогонку. — И не свети.

Андрей не отважился поинтересоваться, какую яму, зачем, почему не светить. Два года немецкой оккупации научили сдерживаться и не расспрашивать.

Он очень любил отца, но после того как отец стал полицаем, нацепил на рукав повязку, получил карабин, Андрей начал его бояться. Он возмужал в пятнадцать лет и постепенно становился таким же неразговорчивым и хмурым, как и отец.

Друзей у Андрея теперь не было. В селе осталась только четырехклассная школа, теснившаяся в хате уничтоженной еврейской семьи, а старшеклассников и учителей война размела словно вихрь. Андрей вместе с матерью ходил работать в бывший колхоз, теперь «общинное» хозяйство, и болезненно переживал то, что происходило вокруг. Особенно тяжело стало, когда отец пошел в полицию. Замечая на себе враждебные взгляды односельчан, Андрей хотел убежать в лес, однако намерения своего не осуществил. Да и разве приняли бы партизаны к себе сына полицая, доверили бы ему оружие? Надумал украсть у отца карабин и с ним двинуться в отряд — и не смог. И отца было жалко — ведь немцы за такое расстреливают, — и за себя боялся.

Но больше всего страдал из-за Катруси.

Хата их стояла на возвышенности, на краю села, и ближайшими соседями были Притыки. Фамилия эта для Андрея звучала как песня, а имя Катруся казалось самым красивым в мире. Где бы ни был, что бы ни делал, перед глазами всегда маячила хата Притык. Он и ночью, во сне, не отводил глаз со двора соседей, где на какое-то мгновение могла появиться Катруся. Перед войной ее маленькую сестричку Тасю отвезли к тетке. Дома с матерью осталась одна Катруся, пятнадцатилетняя девочка.

Небо над хатой Притык было голубее, нежели над другими, и молодая травка во дворе зеленее, и стежка, что вела к калитке, и сам забор, за которым жила одноклассница, были будто освещены светом ее глаз.

Пришли немцы. Катруся старалась не показываться на улице. Андрей с нетерпением ждал вечера, когда, завязанная платком по самые глаза, будто старая баба, девочка выходила к калитке, чтобы постоять с ним.

Они как-то сразу повзрослели в те дни, когда мир, казалось, перевернулся. Общая беда еще сильнее объединила их, и только ей Андрей признался: если услышит о партизанах, сразу бросится в лес.

Но вот случилось непоправимое. Однажды отец пришел еще более мрачным, чем всегда. На рукаве телогрейки повязка полицая. Не выпуская из рук карабина, сел к столу.

Мать, увидев оружие, ойкнула. Андрей ничего не спросил, отвел глаза.

Отец долго молчал. Потом поставил карабин в угол у печи, буркнул:

— Ты его и пальцем не трогай! — Повернулся к столу, не снимая телогрейки, будто в доме было холодно. — Заставили. Пошел ради вашего спасения.

Андрей раскрыл было рот, чтобы запротестовать, но отец оборвал его.

— Выйди на улицу, подыши! — сказал тоном, не допускавшим возражений.

Он выбежал из дома, не накинув ничего на плечи, хотя на дворе стояла зима. Все смешалось в его голове: значит, мир окончательно полетел в пропасть, если уж и отец пошел служить немцам. Что же ему теперь делать? А Катруся? Что она скажет?..

Он долго стоял под стеной хаты, не чувствуя холодного ветра, который рвал его пиджачок, теребил золотой, как солома, чуб. Вышла мать, накричала, что выбежал без кожушка, приказала идти в хату.

С тех пор Катрусю почти не видел. Она избегала встреч. Однажды посчастливилось заговорить, хотел рассказать, как он сам переживает, но девушка оборвала его на полуслове.

Все это промелькнуло в голове Андрея, когда шел в сарай за лопатами.

«Зачем ему лопаты? — думал об отце. — Да еще и втихаря, ночью…» Чувствовал, что отец надумал что-то страшное, но что именно — не догадывался.

В сарае споткнулся о какое-то железо, нащупал трубу. Откуда она взялась! Не было у них тут трубы. Взял в углу две лопаты, вынес их и осторожно, чтобы не звякнули, поставил к стене.

Вокруг было темно и тихо. Даже собаки не лаяли. Только посвистывал в поле ветер, гоняя над землей тяжелые, набрякшие дождем тучи. В небе — ни звездочки, давно не беленные хаты не отражали ни одного лучика, только далеко, в центре села, рыжим пятном расползались в темноте огни комендатуры и домика, в котором жил герр комендант.

Из хаты вышел отец. Отмерив несколько шагов посреди двора, сказал:

— Копай, сын!

Это ласковое «сын» развязало язык Андрею.

— Зачем вам яма, батя?

— Скажу позже. А покамест копай, и побыстрее.

Андрей вяло вывернул пласт земли. «И правда, зачем яма отцу, не клад ли прятать хочет? А может, кого-то, а не что-то. — От этой мысли ему стало не по себе. — Убил человека и прячет концы в воду. Но чего полицаю бояться? Если убил кого-то, скажет — партизан или еврей. Это у них просто. А может, своего какого-нибудь холуя или немца случайно подстрелил и боится кары?.. Но почему мать вскрикнула: «Живого человека?» Вот бы спросить у нее…»

— Пойду воды напьюсь, — сказал отцу, который сильными движениями вгонял лопату в землю и выворачивал огромные глыбы. Он этого не видел, но догадывался, слыша, как тяжело дышит отец, как летят комья из-под его лопаты.

— Селедки сегодня вроде бы не ел, — сказал отец. — Копай! Воды я вынесу.

У Андрея побежали по спине мурашки. «Что же все-таки задумал отец?»

Молча работал дальше. Копали долго. Андрею казалось — всю ночь. Он уже еле двигал руками, нестерпимо ныла поясница. Но вот отец наклонился над ямой и проговорил: «Хватит… Идем в хату, возьмем тряпье…»

Мать, охая, подала им не только тряпье — свернутую дорожку, ковер…

Вымостив яму, словно птичье гнездо, отец позвал Андрея в хату и посадил возле себя за стол. Рядом стояла мать.

— Вот что, сын, — сказал отец. — Наши близко, завтра немцы будут удирать. Утром они выгонят людей из села. Молодых — в Германию, а что со старыми да малыми сделают, не знаю… Возможно, как и в Долинном, поставят перед окопами, чтобы наши не стреляли…

«Наши», «наши», какие «наши»?» — билось в голове Андрея.

— «Наши» — это кто?

— Как кто? Красные!

У Андрея голова пошла кругом.

Отец положил тяжелую руку на его плечо.

— Мы с матерью пойдем со всеми. Мне еще и выгонять людей придется.

Андрею показалось, что отец горько усмехнулся.

— Что сделаешь — служба. А тебя… — он на минуту замолк. — Тебя, сынок, придется тем временем спрятать…

— Ой! — застонала мать.

— Цыть, глупая! — рассердился отец. — Я принес крест из труб, чтобы воздух проходил, сейчас и поставим.

— Ну как можно, Гаврил, живого человека в землю класть?.. Сынок мой! — Она прижалась к Андрею, и он почувствовал на щеке мокрые от слез губы.

— Это единственный способ ему спастись! — решительно сказал отец. — Я дам возможность тебе, Надя, убежать, и ты вернешься, откопаешь его. Наши солдаты придут сюда через день или два. А нет — махнете вдвоем в лес. А потом и я присоединюсь. Не будем тратить время, положим в яму еду, поставим крест и закроем ее. На рассвете, когда эсэсы окружат село, — отец повернулся к Андрею, — скажу, что ты лазил на Колодяжные кручи, поскользнулся на глине, упал и разбился. Немцам докапываться некогда будет, глянут на свежую могилу да и уйдут. А ты, — снова обратился к матери, — надень черный платок — пусть все видят, что в трауре.

Отец поднялся и вышел из хаты. Теперь Андрей все понял… Андрея не страх мучил, а мысль о Катрусе: как же она, ее тоже мать не пускала, ласкала, целовала, словно навеки прощалась… погонят аж в Германию?! И он никогда не увидит ее? Нет, на такое он не согласен. Пусть уж их обоих гонят в Германию. Друг другу будут помогать и не пропадут! Он будет охранять и защищать любимую от всякой беды. Даже отдаст жизнь за нее, если понадобится! Вот сейчас скажет отцу: если не спасет Катрусю, то и он не хочет прятаться в яме. Но как сказать такое? Да и Катя не согласится… Его словно огнем обожгло, когда на мгновение представил ее рядом с собой в тесной яме. Нет, пускай не он, а Катерина ляжет в это убежище.

Вышел во двор. Хата Притык чуть виднелась в темноте и казалась живым существом, притаившимся под жестокими порывами ветра, который к ночи все усиливался. Там, за темными стенами, спала беззащитная Катерина, его Катруся, и он был бессилен спасти ее… Сердце Андрея разрывалось от боли.