Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана - Лин Ульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Папа сказал:
– Может, ты ее напишешь?
– Книгу?
– Да.
– О том, каково это – стареть?
– Да.
– Ты хочешь, чтобы это было что-то вроде интервью?
– Если тебе непременно надо дать ей какое-нибудь название, то да.
– Нам вовсе не обязательно давать ей название.
– Наверное, все-таки придется ее как-нибудь назвать.
– Давай об этом попозже подумаем.
– У меня уже есть неплохое название.
– Какое?
– «Смертельный секс в долине Эльдорадо».
– Хм…
– Мне всегда хотелось назвать так какой-нибудь мой фильм – «Смертельный секс в долине Эльдорадо». Но я так и не снял фильм, которому подходило бы это название.
Все имеет название. Каждый вечер в пять часов папа садится в «вольво» – его называют Красным Гонщиком – и отправляется в киоск на другой стороне острова за вечерними газетами. Утренние газеты отец покупает в Форёсунде.
Даниэлю всегда разрешают ездить с отцом в киоск. Иногда они берут с собой и девочку, но, как правило, она остается дома с Ингрид и Марией – помогает накрывать на стол к ужину или ее отправляют нарвать букет для украшения стола или земляники на десерт. Правда, иногда ей все же разрешается съездить с папой и Даниэлем за вечерними газетами. Она залезает на заднее сиденье. Даниэль сидит спереди. Девочке лет девять, Даниэлю – двенадцать. Отец водит машину быстро, так быстро по местным узеньким дорогам ездить запрещено, но каждый раз, когда навстречу им идет или едет на велосипеде какая-нибудь женщина, отец сбавляет скорость, чтобы Даниэль как следует посмотрел на нее – как она выглядит и как двигается.
Девочка сидит на заднем сиденье, она может раскинуть руки и махать ими, как птица крыльями, но на нее никто не обращает внимания, возможно, они вообще забыли, что она здесь. Девочки – это не то, что мальчики.
– ДЕВЯТЬ! – отец улыбается женщине, которая проходит или проезжает на велосипеде мимо. Женщина улыбается.
– ВОСЕМЬ! – Даниэль машет ей рукой.
Отец прибавляет скорости, быстрее, быстрее, так быстро, что машина фыркает, а из-под колес летит пыль, и девочка говорит: «Кар-кар-кар!» – потому что они мчатся с такой скоростью, будто вот-вот взлетят, с одной стороны мимо проносится лес, с другой – море, быстрее, быстрее, по дороге, мимо пустошей, пока вдали не появится очередная женщина. Отец сбавляет темп.
– Семь! – кричит Даниэль.
– Нет, ВОСЕМЬ!
Каждый четверг Ингрид готовила свежую треску. Рыбу девочка ненавидела больше всего. Сейчас в Балтийском море трески почти не осталось, но по дорогам по-прежнему ходят и разъезжают на велосипедах женщины.
ОНА Не хочешь посидеть? Давай я тебя слегка приподниму, чтобы ты сел?
ОН Что-что?
ОНА Тебе как лучше – сидеть или лежать?
ОН Ты сама решай. Как тебе лучше, так и сделаем.
Одна из записей сделана в его спальне. Он плохо себя чувствовал и не мог встать, но от работы отказываться не желал.
Она поднимается, подходит к окну и отдергивает занавески. Он прикрывает глаза ладонью. Она поворачивается и смотрит на него.
ОНА Глаза режет?
ОН Да, наверное, немного режет.
Она задергивает занавески и снова садится на краешек кровати.
ОНА Тебе как лучше – лежать или сидеть?
ОН Я лучше полежу…
ОНА Ты как?
ОН Не знаю… Последние три дня были тяжелые.
ОНА Правда?
ОН Три дня и три ночи были тяжелые.
ОНА Расскажи.
ОН Не отдернешь занавески?
Она поднимается и подходит к окну. Отдергивает занавески и поворачивается к нему.
ОНА Хочешь на море посмотреть?
ОН Нет.
ОНА Хочешь, чтобы тут темно было?
ОН Да.
ОНА Совсем темно?
Она снова задергивает занавески, возвращается к кровати и садится.
ОН (очень тихо). Мы же будем видеть друг друга, несмотря на темноту?
III // В Мюнхен
Она жаждала не пейзажей, а духовных порывов.
Гюстав Флобер
Бабушкина квартира в Осло – две комнаты с кухней – обставлена так, будто на самом деле она жила в квартире более просторной. Стены увешаны большими и маленькими картинами и репродукциями. Мой взгляд прикован к портрету в голубых тонах – дедушка в офицерской форме. Портрет висит на стене над голубым бидермайеровским диваном, но больше всего мне интересна маленькая репродукция, почти спрятанная за темно-красным китайским шкафом. Женщина на картине стоит на синем пляже лицом к синему морю. Лица ее не видно, только длинное белое платье, длинные светлые волосы, такие длинные, ниже талии, и, чтобы волосы не разметались, женщина повязала поверх них пояс. Картина со светловолосой женщиной висит на бабушкиной стене уже много лет, и женщина все смотрит на море и ни разу не обернулась и не показала лица, она смотрит, тоскует и ждет. Мне известно, что на этой картине изображена моя мать.
– Нет, это не она, – говорит бабушка, – Мунк умер, когда твоя мама была совсем маленькой.
Я пожимаю плечами. Я знаю то, что знаю.
На журнальном столике лежат книги, а возле окна, выходящего на трамвайные рельсы и остановку «Скарпсну», стоят два изящных кресла, обтянутых насыщенной красно-черной материей. Это самое светлое место во всей квартире, и мне нравится здесь сидеть. На окне расставлены горшки с растениями, и по подоконнику ползут зеленые ветви, а между горшками стоят самые красивые и дорогие шарманки. Когда заводишь их, главное – крутить ручку медленно и в нужном направлении, по часовой стрелке, как если заводишь будильник. Если же нетерпеливо дергать, крутить в противоположную сторону или чересчур быстро, легко сломать механизм, и тогда шарманка играть не будет. Многие шарманки сделаны в форме шкатулки для драгоценностей, самые красивые – из красного дерева и с инкрустацией на крышке. Любимая бабушкина шарманка похожа на шкатулочку из светлого дерева с красной бархатной подкладкой. В красных недрах шарманки живут две крошечные фарфоровые фигурки, девушка в розовом платье и мужчина в голубом костюме принца. Каждый раз, когда открываешь шкатулку, они танцуют один и тот же танец под песню «Эдельвейс». Бабушка знает эту песню наизусть и часто так громко подпевает, что заглушает тихое пиликанье шарманки.
