И жили долго и счастливо - Пенни Маккаскер

— Извини, Джози. — Он не нашелся, что еще ответить на это признание.

Она снова прижалась к его груди, принимая извинения за неожиданную вспышку гнева. Но это было больше чем внезапный порыв. Чейз понял, что вот уже несколько педель он мешал ей работать. Но если он ревновал ее к тем часам, которые она проводила за компьютером, что же будет с ним, когда она уедет, как он вынесет мысль, что другой мужчина постарается вылечить ее разбитое сердце и завоевать ее любовь? А этот другой мужчина обязательно появится, она слишком страстная, чтобы долго оставаться одной.

Ревность заползла в его душу, как червь забирается в бочку с яблоками, оставляя гниль и разрушение на своем пути. Самое худшее во всем этом было то, что он сам был виноват в происходящем. Он не хотел потерять Джо и в то же время не мог заставить себя довериться ей. «Она права, — с тоской подумал Чейз, — я трус».

— Я буду позировать тебе.

Ее мягкий голос прогнал горькие мысли, омрачавшие его душу. Он попытался вернуться к своим размышлениям, но они вдруг потеряли смысл.

Джо слегка встряхнула его:

— Ты слышал, что я сказала? Я попозирую тебе, но всего лишь час.

Чейз глубоко вздохнул. Решение проблемы найдется, когда он окажется в студии.

Рисовать Джо оказалось намного сложнее, чем все, что Чейзу приходилось изображать до того, но в этом было и больше смысла. Поначалу она краснела и смущалась, не давая ему возможности поймать тонкую паутинку чувственности, которая окутывала ее, как ее облегающие джинсы.

Поэтому он предпочитал заниматься с ней любовью среди холстов и аромата масляной краски и растворителя. Он впитывал каждый ее вздох, каждый сдержанный стон и отчаянную мольбу ее хриплого голоса. Наслаждался тем, как ее тело поднималось и опускалось, точно улавливая его ритм, как будто этот танец страсти был специально поставлен только для них. Он копил в себе все звуки и запахи, лелеял их, пока наконец эта смесь не превратилась во вдохновение.

И когда она неподвижно лежала в истоме, он начал рисовать ее. Блеск ее кожи, бархатную глубину карих глаз, таких глубоких, что Чейзу хотелось утонуть в них. Он отогнал нараставший в нем шквал желания, все ожесточеннее налегая на кисть.

Когда она поднялась и оделась, смущенно улыбаясь, Чейз проводил ее глубоким ненасытным поцелуем, который почти прогнал с трудом пришедшее вдохновение. Почти.

Джо ушла, но осталась в его сознании, в его душе. В его сердце. Он попытался перенести этот образ на холст.

Это немного успокоило Чейза, ведь он любил Джоселин Ван Аллен. Пришло время признать это, здесь, на ранчо, которое было построено полтора столетия назад человеком, рисковавшим всем, даже своей жизнью, ради мечты. Человеком, который никогда не позволил бы своему прошлому определять будущее. Мартин Коновер не только заложил фундамент «Тауэр-Си», его кровь текла в жилах Чейза.

Надо набраться смелости сказать Джо, что он чувствует.

Непросто было избавиться от сомнений, но ведь именно сомнения превращают жизнь в рискованную игру, победа в которой так волнует кровь.

Чейз вдруг поймал себя на том, что неподвижно стоит перед холстом, с интересом разглядывая его. Джо лежала на боку, подложив одну руку под голову, а другую па свое округлое бедро. Волосы почти прикрывали ее, и лишь кое-где была видна бледная кожа. Прозрачная белая ткань прикрывала ее бедра, скрывая самое интимное, в то время как ноги оставались голыми. В портрете было поразительное сходство с оригиналом.

И все же это было больше, чем просто портрет. Чейзу удалось передать душу Джо, ее красоту и свет, который наполнял все ее существо. Более того, каждый мазок кисти, каждая линия передавали любовь, в которой Чейзу так сложно было признаться. Ее любовь тоже была там, в нежной понимающей улыбке, в атмосфере неги, которая ее окружала. Особенно в свете ее глаз, который пробивался сквозь полуприкрытые веки.

В этот момент Чейз понял, что никогда не сможет никому показать эту картину. Даже самой Джо, пока не скажет ей, что он чувствует, пока он не свыкнется с любовью к ней.

Он накрыл портрет и вышел из студии. Его мозг усиленно обдумывал план действий. Обед, подумал он с предвкушающей улыбкой. Свечи, ирландская скатерть, классическая музыка, китайский фарфор, который его отец подарил матери. И что-то еще, что навеки связало его родителей. Золото, драгоценности и обещания.

К тому времени, когда солнце почти спряталось за горизонтом, на плите кипело жаркое — единственное блюдо, которое он умел готовить. Стол был накрыт, пластинка поскрипывала на старом проигрывателе. Он оставил букет диких цветов и записку на крыльце, где Джо сразу увидит их, когда вернется из города. Вдруг зазвонил телефон.

Чейз вернулся в дом и уставился на старый телефонный аппарат, который висел у двери. Он зажал ухом трубку и пробормотал «алло».

— Чейз, несчастный овцевод, у тебя очень счастливый голос для человека, который целыми днями копается в коровьем дерьме.

— Ты тоже, кажется, неплохо себя чувствуешь для человека, запертого дома, как лабораторная крыса, которая видит каждый день одни и те же стены. — Чейз облокотился на стол, но Джордж прервал эту перепалку.

— Джо дома? — нетерпеливо спросил он.

— Она уехала в город, но скоро вернется, ведь уже темнеет. Кстати говоря, у вас ведь уже начало девятого. Я думал, богатые городские мальчики рано ложатся спать.

— Мне не до шуток, Чейз. Мне нужно немедленно поговорить с ней.

— Ты хочешь ей подкинуть еще какую-то работу?

— Как ты о ней заботишься!

— Просто скажи, что ты хочешь.

Джордж тяжело вздохнул:

— Все зависит от того, выполнила ли она задание, которое я давал ей.

— Она работала все это время как проклятая, — проворчал Чейз. — К чему вся эта спешка? Сегодня утром она сказала, что у нее есть еще неделя на то, чтобы все доделать.

— Больше нет, Чейз. Я только что узнал, что открывается запись на издание на следующий год. У Джо в марте выходит книга, но если мы сможем сделать еще две книги в следующем году, ее имя узнают намного быстрее.

Мозг Чейза заработал в бешеном ритме. Если он скажет Джо об этом звонке, она будет работать всю ночь. Помимо того, что он не хотел делить ее с работой, все его планы о романтическом ужине полетят к черту.

Но если он не скажет ей, она придет в бешенство, когда узнает, как это могло повлиять на ее карьеру. Не говоря уже о том, что он решил не вмешиваться в ее работу.

— Чейз! Ты меня слышишь? Мне срочно нужно увидеть, что она сделала, чтобы иметь возможность поговорить с ее агентом и запустить контракт. Пока другой редактор не обскакал меня. Мы не можем упустить такую возможность. Ты знаешь, когда она придет?