Плеяды – созвездие надежды - Абиш Кекилбаев

В сопровождении трех верховных биев, а также биев наиболее крупных казахских родов прошествовал хазрет. Он поднялся на михраб. Его мелодичный голос звучал четко, выразительно:

- Правоверные, мусульмане! Лучшие люди трех жузов единодушно избрали нового хана. Главным ханом казахских улусов объявляется сын Тауке — султан Болат. Пусть счастье и мир сопутствуют нашему народу при Болат-хане! Аминь!

- Аминь!

- Аминь! Аминь!

- Аминь!.. Аминь... - отдавалось эхом под сводами купола и перекинулось наружу. Толпа подхватила:

«Аминь!» Весь город выдохнул его на едином дыхании.

— Братья! — призвал к тишине повелительный голос.

Из белого зала вышли люди, подняв белую кошму. На ней сидел Болат. Новый хан был в белом чапане, на голове - чалма из белой парчи, которую украшал огромный опал редкой красоты. Болат был привлекателен тонким лицом, доверчивыми глазами, улыбчивым ртом. Люди смотрели на него, как на диво. Затем ринулись к белой кошме и стали подбрасывать ее вверх вместе с новым ханом.

Затаив горечь, Абулхаир пробовал протиснуться сквозь стены многочисленных крикунов, но рука его так и не дотянулась до белой кошмы. Он видел, как оказавшийся впереди всех Кайып вынул нож и с холодной улыбкой отрезал кусок кошмы, которого хватило бы на подметку. Он удалялся все дальше и дальше, подбрасывая его с отсутствующим, безразличным выражением лица.

Народ вошел в такой раж, что чуть не опрокинул на землю побледневшего, слегка напуганного хана.

- Братья! - воззвал тот же повелительный голос. Кошму послушно опустили на землю, толпа расступилась. Восемь рослых джигитов поднесли к ней занавешенный белой парчой балдахин. Хана усадили на него. Высунув голову из под занавески, Болат крикнул тонким голосом:

- Народ мой, спасибо тебе большое!

Толпа словно обезумела. Белую узорчатую кошму, на которой только что восседал хан, тут же искромсали ножами на куски. А когда хан сошел с носилок на землю, та же участь постигла и балдахин. К хану подвели белого под серебряным седлом аргамака с лебединой шеей. Свита подсадила хана на коня, соблюдая при этом все предосторожности, выражая ему нижайшее почтение...

Казалось, люди разнесут сейчас, разберут по кирпичику мавзолей Хаджи Ахмеда Яссави. Наиболее шустрые тянулись с ножами к хвосту и гриве ханского коня.

- Братья! - перекрыл шум властный голос. Хан талапай!

- Ура, ура!

- Грабь хана!

- Хан талапай, грабь хана!

- У-р-р-ра, ур-р-ра!

Те, кто был побыстрее и половчее, первыми вскочили на коней и понеслись вихрем в сторону Каратау, где паслись разномастные косяки и тучные отары ханской семьи. Весь скот был угнан народом, на пастбище не осталось ни одной лошади, ни одной овцы. Однако не пройдет и двух дней, как всю степь, аж до самого неба, заволокут облака, тучи пыли: улусы пригонят в подарок хану Болату отборные табуны и отары...

Так пречистый Тауке, тридцать восемь лет правивший казахской степью, нашел свой последний приют под сводами священного для мусульман мавзолея. Так его сын Болат занял место отца на позолоченном троне из диковинного драгоценного дерева, привезенного в незапамятные времена из далекой страны.

В Туркестане, ворота которого были наглухо закрыты два месяца, опять зашумел, загудел, засиял красками базар. Словно стаи перелетных птиц, возвращающихся в родные места, потянулись сюда длинной чередой караваны из Индии, Китая, Бухары, Самарканда, с Едиля и Тобола. Висевшие сорок дней на всех домах и дворцах траурные бунчуки были сняты. В город хлынули шаманы и дервиши разных мастей и каст. Тут и там мелькали эти обошедшие полмира босые люди в лохмотьях, с черепашьими панцирями, сушеными змеиными головами, обезьяньими хвостами, птичьими перьями на поясах, головах и запястьях. Они кричали по-петушиному, блеяли по-козлиному, свистели в пронзительные свистульки на всех углах и базарах, предсказывали конец света, вещали, обличали, рассказывали всякие небылицы.

Тысячи и тысячи дымов раскинувшегося в пустыне города снова взвились в синее небо...

Из Туркестана Абулхаир уехал сохраняя невозмутимость, проявив почтительность к старшим. Попрощался со всеми, не подав виду, что пережил крушение надежды. Но в душе у него бушевала буря: точно взвитый вихрем полог юрты бил и бил по сердцу, Сколько ни шептались люди до совета, на нем никто не произнес его имени. Как, по слухам, не назвали и имени Кайыпа. Проницательные, умудренные жизнью аксакалы понимали, какие страсти бушевали во многих сердцах после кончины Тауке. Не желая наступать на хвост дремавшей змеи, они называли имя лишь одного человека — Болата.

Как же они могли? - недоумевал Абулхаир. - Как могли? Неужели им, в чьих руках судьба трех жузов, безразлично, кто будет править страной, когда она зашла в тупик? Ощерившись, против нас стоят наготове джунгары! Глух к нашим мольбам русский царь!..

Мудрецы, которые решали, в чьи руки передать бразды правления, обязаны были поставить перед собой, по крайней мере, три вопроса. Поставить и ответить...

Есть ли в ханстве человек, способный отбить нацеленные в грудь казахам копья задиристых джунгар?

Есть ли в степи человек с гибким и острым умом, которому удалось бы склонить русских на сторону казахов?

Есть ли среди казахов человек, который в годы великих бедствий объединил бы народ? Народ, всегда отличавшийся стремлением к мнимой самостоятельности. Как в той пословице: «Лучше паршивого, но своего теленка, чем лоснящегося от жира, но предназначенного всем быка!» Есть ли такой человек, который направил бы его на верную дорогу, не стал тратить время на распри с «храбрецами» и задирами, на словопрения с краснобаями и богачами, которые только и умеют, что хвастать достатком и знатностью?

Они должны были именно эти качества учитывать, такого человека искать. Но почтенные аксакалы, видно, не очень-то утруждали себя! Пошли по проторенной, заезженной дороге. У нас ведь как? Если умирает старший брат, жена его достается младшему брату. Если умрет хан, трон достается его сыну. Забыт, будто его никогда не существовало, неукоснительный закон предков, согласно которому наследник трона - старший или младший брат хана, а если нет братьев, то сын старшего или младшего брата. Но не сын только что умершего хана! Трон казахов давно превратился в игрушечную деревянную лошадку, которой играют дети одного и того же аула. Влезают поочередно и слезают, влезают и слезают...

Люди, которые призваны решать и говорить от имени народа, бредят лишь родовыми и племенными тенями и чучелами, не хотят утруждать тебя раздумьями о том, кто способен вести, а кто - его поддерживать. Ясное дело, тогда будет и справедливость попираться, и порядок нарушаться. Там, где не чтят порядок и справедливость, нет и не будет покоя и благополучия - ни для народа, ни для вершителей его судеб...

Когда на глазах совершается насилие, творятся злодеяния — и все при этом молчат — кто нее внемлет призыву: «Хотите, чтобы в народе было единство? Следуйте за мной, слушайте меня!» Никто! В конце концов, конечно, люди внемлют именно человеку умному и сильному, а не тому, кто сам ничтожен, хотя произошел от отца с золотой головой и матери с серебряной грудью... Но сколько же прежде успеет пролиться крови зря, сколько же будет погублено жизней?» - Абулхаир чуть не плакал от бессилья изменить к лучшему этот мир и людей.

«Простые, очевидные истины преданы забвению. Что было бы с миром, если бы достойные мужи не пренебрегали закостенелыми законами и обычаями? Не переступали бы через них в нужный момент? Жили, покорные и смирные, во всем поддакивали аксакалам с длинными бородами, но коротким разумом?

Значит, значит... неправильно это, нельзя все время держаться в тени, оставаться скромным. Глупо излишне петушиться, глупо попусту лишиться головы и даже... уха. Всему свое время: умей только ждать. Но и не прозевай свое, не упусти!

Раз всевышний одарил меня умом, силой и храбростью я должен постоянно быть начеку, чтобы не оказаться на обочине, чтобы не подмяли меня интриганы и корыстолюбцы. Гляди в оба и будь начеку, Абулхаир! Если хочешь власти, будь хитрым и расчетливым! Иначе пропадешь в безвестности! Не будь слишком прытким, но не будь также излишне скромным! Поистине, я как девушка па выданье: когда надо, умей улыбнуться, когда надо, умей отвернуться! Если это тебе, джигит, в тягость, то ты хуже девки: не одной только чести лишишься...»

После похорон хана Тауке и возведения на трон хана Болата Абулхаир осознал: пришла для него пора действовать.

Спустя несколько месяцев он убедился в том, как он был прав.

Новый хан смотрел на трон не более чем как на мягкую, уютную перину. Люди злословили, что Болат оценивал достоинства трона той частью тела, которая находится в стороне, прямо противоположной голове. Голова его годится лишь для того, добавляли другие, чтобы носить корону, но не шевелить мозгами.