Новый Мир ( № 3 2006) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не знаю... — всхлипывает она где-то там, на том конце провода, может, в библиотеке, а может, и дома. — Меня это безумно пугает. Я не могу себе представить... Я никак не предполагала... Нина, ведь это ужасно! И потом, он ведь собирается уехать... Я вам говорила.
— Да пусть он треснет! Обойдемся и без него. Не вырастим, что ли? Еще как вырастим!
— Вы полагаете? А что, если он будет против?
— Разумеется, он будет против. Только кто же его спрашивает?
Если она звонит из дому, то не исключено, что опять подслушивает, мерзавец.
— Не знаю, просто не знаю... Такое бесчестье... Получается, что я как бы в течение долгого периода времени обманывала общественное мнение. Выдавала себя не за ту, кем являюсь... Я правильно сказала: выдавала себя не за ту? Так говорят по-русски?
— Именно так и говорят по-русски. Плюньте на общественное мнение, думайте о себе и о своем ребенке.
— Вы не откажетесь сопроводить меня к врачу? — спрашивает она в конце концов робко, но, кажется, слегка утешившись и приободрившись. — Нина, вы не представляете, насколько мне дорога ваша поддержка. Когда вы так хорошо все говорите, я как-то успокаиваюсь. А когда я одна, я умираю от ужаса... Вы знаете, я ведь никогда не посещала врача этой специализации...
Конечно не откажусь, конечно сопровожу ее к врачу этой и любой иной специализации, не брошу в беде, утешу и приголублю в минуту сомнений и тягостных раздумий. Что делать, так уж вышло, что именно мне выпало утешать и опекать Паулину. Она денно и нощно печется о целой когорте борцов и мучеников, но ведь кто-то на этом свете обязан поддержать и ее.
Перестала рыдать и всхлипывать, деловито поинтересовалась, какие дни мне будут наиболее удобными для посещения врача, и завершила уже вполне устойчивым голосом:
— Я закажу очередь и сообщу вам.
Как две близкие подруги, как две нежные сестренки, дней через пять мы отправились к врачу. Клиника располагалась неподалеку, в районе коттеджей с уютными садиками и прелестными палисадниками, в которых как раз в это время чудесно расцветали не то вишни, не то яблони, а может, и то и другое вместе. Врач принимал на втором этаже. Паулина вошла в кабинет, а я осталась сидеть в приемной на диванчике. Потом она вышла, держа в руках кипу беленьких проштампованных листочков — направления на разные исследования.
— Ну что? — спросила я.
— Он велел мне сделать анализы, — ответствовала она, потупив взгляд.
Мы сели каждая в свою машину и разъехались в разные стороны.
(Окончание следует.)
Ольховое шелестенье
Кобенков Анатолий Иванович родился в Хабаровске в 1948 году. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Поэт, критик, эссеист, организатор ежегодного Международного фестиваля поэзии на Байкале. Живет в Москве.
* *
*
Мы могли бы жить с тобой покрасивей,
кабы мы не вспомнили о вине,
каб еще не ведали, что в России
по зиме теплее, чем по весне...
Мы страны не чуем, а счастье чаем,
и, живя ни плохо, ни хорошо,
мы к заблудшей ласточке обращаем
то, что мыслим взором и мним душой...
А еще мы ходим от храма к храму —
западаем в молитву и, спав с лица,
обращаясь к Матери, слышим маму,
а в Младенца глядя, глядим в отца...
* *
*
...но мы еще плачем,
еще смеемся —
радуемся не нарадуемся
тем пустякам,
на которые горазды
весна и осень,
зима и лето;
и листья еще нам по слуху,
и снежинки еще по ресницам,
и верба еще по щетине,
и лужи — глядите — по шагу,
и в реки еще мы уходим,
и в сны — по макушку,
и в книжки;
и в женщин еще мы ныряем —
кто грудью сигает, кто темечком,
и ловят они нас руками,
прихватывая коленками,
и кольцуют они нас колечками,
обряжая в ольховое шелестенье,
и в шепот ковыльный вдевают,
простукивая нас
радугой семицветной:
тук-тук — выстукивают в нас мальчиков,
тук-тук — высматривают в нас поэтов;
тук-тук — выковыривают из нас слова благодарности...
* *
*
На обоюдности житейской,
не позабыв, что жизнь — игра,
сойдемся с ласточкой летейской
на дне рожденья комара,
и вспыхнет луч, и лопнут почки,
а коли тучи набегут,
то воды, важные для почвы,
в нас преткновение найдут —
тогда из нас и строчки брызнут,
и прянет свет, и грянет гром,
и станем мы едины жизнью
и с ласточкой, и с комаром.
Объединив свои усилья,
поступим так, чтобы в стишок
проник бы сахар через крылья,
а соль бы — через хоботок
и чтобы улицей зеленой,
переподкованный стократ,
он шел бы, как сладко-соленый,
вольноотпущенный солдат...
Чтоб, плюнув в море, выпив водки,
он выпустил тебе вдогон
где — ласточку из-под пилотки,
где — комара из-под погон...
* *
*
Переауки пса
с шавкою из предместья:
жадные голоса
древней — из детства — песни.
Мартовская шуга —
сброшенные вериги
вольниц речных: брега
давней — из школы — книги...
Воля слепой шуги
и приговор к неволе
псовой любви — шаги
опыта, то бишь боли...
* *
*
Вишенный сад, из которого трубка,
резана сторожем детского сада,
сизые корни свои распускает,
пробуя жизнь в черноземе небес.
Раннее утро уходит корнями
в позднее утро, в луженые глотки
катера, боцмана, черной коровы,
белой вороны и ржавого пса.
Книгу раскрывши, дневное светило
дальней горе свои очи возводит —
старый поэт, расшумевшийся в книге,
к этой горе корешком припадет...
Трудно мне, сторожу пряной свободы,
семя по детским садам раскидавши,
корни свои вырывать из детишек,
трубки вишневой да псины родной...
* *
*
— Вот моя ноша, — кажет на ношу.
— Вот моя сладость, — кажет на сладость...
Зубы на полке, ноги в калошах,
Дунины слезы, Дунькина радость.
— Вот моя песня, — тычется в песню.
— Вот моя сила, — хвастает силой...
Дунины руки, Дунино тесто,
Дунино “Отче”, Дунино “Сыне”...
С ношей его свое счастье сверяю,
силой его в своей песне сбываюсь —
с тем, что им нажито, старость встречаю,
тем, что им сношено, обогреваюсь...
* *
*
Сначала — сладкая игра,
потом — единственное средство
спастись, возвысив до пера
яд, накопившийся под сердцем,
потом тем ядом торговать
и, жульничая, черным взглядом
угадывать и призывать
питающихся этим ядом...
* *
*
Музыка: Италия, Корелли,
сумерки: и в комнате, и за...
Женщина: глазищи и колени,
старый пес: носище и глаза.
Пес: “я плачу”, музыка: “я стражду”.
