Ниже бездны, выше облаков - Елена Шолохова

Брямц – из её рук выпал бутылёк…

На следующий день чуть не с восьми утра мне стал названивать Костя Бахметьев. Попытки с шестой ему таки удалось прорваться через мой сон.

– Чего тебе? – я был, естественно, недоволен.

– Слушай, Димон, прости, а? Сам не знаю, но меня реально переклинило вчера. Сильно я тебя?

– Нормально.

– Вот я дятел! Но если тебе станет легче, то ты меня тоже неслабо приложил. И за эту твою… подружку тоже прости, а?

– Её Таня зовут.

– Да-да, Таня. Я зря про неё так… В общем, обстегался я.

– Да всё, проехали. Не парься.

– Лады. А она… так или всё серьёзно?

– Она – не так.

– О-о! А у вас с ней чё-нить было?

Я вспомнил, как мы целовались с Таней. И внутри всё всколыхнулось.

Дальше поцелуев дело, конечно, не зашло, а именно это интересовало Костяна, так что для него, пожалуй, что и не было. Ну а для меня было. Ещё как было…

18. Таня

Когда мечты сбываются

Ничего не хочется говорить. Нет, неправда – хочется, и ещё как! Всему миру прокричать бы, как я счастлива. Но боюсь спугнуть это счастье – таким хрупким оно мне кажется. Таким призрачным, почти нереальным. Мне и в самом деле до сих пор не верится: неужели самая заветная, самая смелая и недостижимая мечта осуществилась? В душе я ликую и в то же время страшусь, а вдруг… Этих «вдруг» – множество: разонравлюсь, надоем, встретит другую, помирится с Анитой – перечислять можно до бесконечности. Этот суеверный страх и заставляет держать язык за зубами. Даже с мамой не решаюсь поделиться, хоть меня порой и распирает. Так бабушка, папина мама, научила. Плохое, говорила, надо всем рассказывать: и сны, и мысли, и события. Ничего в себе не держать. Ну, вроде как избавляться. А вот о хорошем – ни-ни, а то ускользнёт. Я её байкам не верила, да и сейчас не верю, потому что на всё у неё есть приметы – шагу не ступи. А здесь поостереглась – так, на всякий случай.

Перечитала повесть Щербаковой «Вам и не снилось» – плакала навзрыд. Мне и раньше нравилась эта книга, но сейчас представляла, что и у нас будет так же, по-настоящему, чтобы любить самозабвенно, на всю жизнь. Я-то Диму люблю. Безоглядно. Люблю так, как, наверное, никто не любил. А вот он вряд ли, конечно… Но мечтать-то об этом мне никто не запретит. Да и грех жаловаться: даже просто нравиться ему, проводить вместе время – это уже огромное счастье, какое мне и не снилось.

«Жизнь – больше любви», – говорит моя книжная тёзка, Танечка, та самая, у которой глаза тоскливые, как у больной собаки. А я знаю, не так это, не у всех, не всегда. Моя любовь ничуть не меньше жизни. Наоборот. Да и не нужна мне такая жизнь, где не было бы любви, где не было бы Димы…

После восьмого марта, после того как мы целовались с ним, я ни о чём другом и думать не могу. Хожу как помешанная. От одного лишь воспоминания на меня накатывает жар и такое сладостное чувство, что земля уплывает из-под ног. На улице, в классе – в общем, там, где кругом люди, общаться с ним мне и вправду стало легче, свободнее, но, как только мы остаёмся наедине, со мной творится нечто невообразимое. Меня словно электризует. Стоит ему до меня дотронуться – и дрожь по всему телу, волной. В такие моменты я побаиваюсь и одновременно хочу – да что скрывать! – безумно хочу, чтобы Дима снова меня поцеловал. Я жду этого, когда он провожает меня после школы. Мы доходим до моего подъезда, и он сразу прощается. Но вижу по его взгляду, чувствую – ему тоже этого хочется, и не могу понять, что и почему его останавливает. Всю неделю голову ломаю, какой бы повод придумать, чтобы он снова пришёл ко мне домой, но пока ничего не придумывается.

Первые дни после праздников я побаивалась Аниты Манцур. Разозлившись, она вполне могла наплевать на все возможные последствия и подловить меня где угодно. Да в той же уборной. Но, к счастью, в школе она не появлялась. Не давала себя забыть и Запевалова. Хорошо хоть она не такая отчаянная, как Манцур, и старается, чтобы всё было шито-крыто. Иногда я ловлю на себе её взгляд – она словно говорит мне: «Не думай, что тебе сошло с рук твоё предательство. Ты ещё за всё поплатишься». Но пока Запевалова ограничивается лишь мелкими пакостями. Разумеется, делает их не сама, на это есть другие, такие как Зубков. Несколько дней назад, например, он состряпал фотожабу – моё лицо и чьё-то голое туловище – и разослал mms всему классу (в том числе и мне), а может, ещё и в Интернете разместил. Нашим его послание пришло прямо на уроке, судя по тому, как все один за другим полезли в свои телефоны и через пару секунд начали смеяться и оборачиваться в мою сторону. Только Диме не отправил, ну а я постеснялась показать ему зубковские художества. Хоть все и понимают, что это фотошоп, но всё равно мне было стыдно и неприятно.

В другой раз, буквально позавчера, всё тот же Зубков подложил на мой стул дохлую мышь. Даже не знаю, что бы я делала, если бы не Дима – до того боюсь любых грызунов и брезгую ужасно. А он, когда мы подошли к нашей парте и увидели «сюрприз», спросил с наездом:

– Кто забыл?

Все, конечно же, молчали, подхихикивали, но некоторые покосились на Зубкова, хоть и одобрительно, мол, хорошая шутка, но тем самым выдали его. Дима молча подошёл к нему, сгрёб за шкирку и поволок к моему месту. Зубков завопил: «Пусти! Пусти!» Айрамов было встал на их пути, но Дима отпихнул его одной левой, да так, что Марат с грохотом бухнулся на стулья. Боксёр называется!

– Ты у меня сейчас жрать её будешь, – и, всё так же удерживая Зубкова за воротник, стал с силой клонить его лицом к моему стулу.

– Пусти! Я уберу, уберу, – заскулил тот.

Дима выпустил его. Зубков тут же убрал мышь.

– Стулья меняй.

Зубков без разговоров потащил мой стул к своей парте, мне принёс другой. Запевалова наблюдала всю эту сцену с нескрываемым презрением. А под конец сказала:

– Егор, ты – лох.

Я же пришла в ещё большее восхищение Димой, хотя, казалось, куда уж больше…

Кроме того, я в очередной раз убедилась, какой живой и острый у Димы ум! Какая эрудиция! Оказывается, низкие оценки – это далеко не показатель настоящих способностей человека. Они свидетельствуют разве что о недостатке прилежания. По технологии и физкультуре у Димы, само собой, выходили пятёрки. Неожиданно для всех (кроме меня) контрольную за четверть по истории он тоже написал на пять. А по литературе Дима и вовсе «убил» Тамару Ивановну. Прежде на уроках она его не спрашивала. Однажды он, правда, написал сочинение на «отлично», но Тамара Ивановна решила, что он его просто из интернета скопировал. Большинство же уроков, по крайней мере, до того дня, когда я выступила на собрании, он и вовсе прогуливал. И вот теперь она решила его погонять: мол, оценок мало, сплошные «не был», конец четверти, а что выводить, неизвестно. На самом деле, мне кажется, Тамара Ивановна не простила Диме того выпада насчёт Столыпина, вот и пыталась подловить его на литературе, раз на истории не вышло. Потому что она без всякого предупреждения стала спрашивать его по книге Приставкина «Ночевала тучка золотая», а мы только-только к ней приступили. Она даже толком ничего не задавала. И тут спрашивает:

– Читал?

А он:

– Ну читал когда-то.

Мы все упали, в переносном смысле, конечно. Когда-то?! И она удивилась:

– То есть?

– Ну читал в детстве.

– И что ты можешь нам сказать? О чём эта повесть?

Дима призадумался буквально на миг и сказал:

– О многом. О геноциде, о…

– Ну, ты хотя бы сюжет в двух словах расскажи, – тон у Тамары Ивановны был ехидный, как будто она заранее знала, что Дима не ответит.

Дима усмехнулся:

– Вторая мировая. Сталин за неспортивное поведение согнал чеченцев и в товарняках выслал к казахам. Кого выслал, а кто и попрятался и при случае жёстко мстил. Туда, в Чечню, отправляют детский дом, типа там для детей будет спокойнее. А среди них – два пацана, братья, по-моему, даже близнецы. Они то сбегают, то возвращаются. Потому что жизнь в приюте – ад. В очередной их побег чеченцы перебили всех и сожгли приют. Потом и одного из братьев убили. Зверски. Второму удалось спрятаться. Потом он вроде сдружился с чеченским пацаном, и вместе они уехали оттуда.

– Ну, ты, конечно…, но в принципе… – только и промямлила Тамара Ивановна. Потом, подумав, добавила. – Ну хорошо. А какая главная идея повести?

– Я же сказал – геноцид. Сталин уничтожал чеченов, чечены – русских. Вражда наций. А пострадали, как всегда, невиновные. Конкретно здесь – погибли дети.

– Садись, – Тамара Ивановна была заметно обескуражена и больше ничего у Димы не спрашивала. Оставшийся урок она рассказывала почти то же, но подробнее. Вот такой у меня Дима!

Зато с другими предметами – полный завал. Я решила помочь ему по алгебре и по английскому. Заодно и повод появился пригласить к себе в гости или самой к нему напроситься.

19. Дима

Теория о половинках

Всю следующую неделю я так и ходил с Таней. Предлог всё тот же – я её защищаю. Но мне и самому с ней было хорошо, даже школьные уроки не казались так уж в тягость. Мы болтали о том о сём. При мне она уже почти не зажималась, и я хоть услышал наконец-то, какой у неё смех. А это ведь тоже важно. Неудачный смех, ну, там, гогочущий, писклявый или хрюкающий – в общем, вариантов масса, – вполне может свести на нет первое приятное впечатление. Но у неё, к счастью, оказался смех мелодичный и нежный. Смеяться бы ей и смеяться таким смехом.