Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - Роберто Арльт

Роберто Арльт

Вызов молчащим небесам

После смерти Роберто Арльта в 1942 г. его книги и сам он были почти забыты на два с лишним десятилетия. Но в 60-е гг. интерес к Арльту оживился. Вновь стали выходить отдельными изданиями его произведения; в 1963 г. в Буэнос-Айресе увидело свет трехтомное собрание его прозы, а в 1982 — двухтомник, включающий в себя и его прозу, и драматургию, и очерки. Стали появляться новые критические работы, переиздаваться старые. Наконец, совсем недавно основанное в столице Аргентины «Общество по изучению и пропаганде лунфардо»[1] провозгласило Арльта своим почетным членом и выделило ему почетное кресло. Кресло Роберто Арльта.

Теперь уже ясно, что начало многих значительных явлений современной литературной жизни Аргентины следует искать там, в 20-х гг., в частности в прозе Арльта. Впрочем, этим обуславливается специальный, литературоведческий интерес. Что же касается читателя, то вот что писал в своей книге «Роберто Арльт под пыткой» (1951) аргентинский писатель-коммунист Рауль Ларра: «Книги Арльта вызывают интерес публики потому, что в них чувствуется дыхание жизни, что они созданы не в лаборатории, потому, что Арльт был не литератором, а писателем, который страдал, любил, боролся, жертвовал собой и презрительно смеялся над картонным пафосом тех, кто выдает себя за писателей».

В этом высказывании — отголоски старой полемики. Полюсами литературной жизни Аргентины начала 20-х гг. были, условно говоря, «плебейская» и «аристократическая» группировки — «Боэдо» и «Флорида». Молодые писатели из «Боэдо» (название улицы в одном из рабочих кварталов) настаивали прежде всего на тематическом обновлении литературы, группа «Флорида» делала акцент на формальных новациях. И те и другие старались уловить дух времени; в их творческой полемике сложились традиции, в которых практические достижения были весомее манифестов.

Формально Арльт но принадлежал ни к одной из враждующих сторон, но «дыхание жизни», о котором пишет Рауль Ларра, прямо соотносится с точкой зрения на Арльта у большинства его современников. Под «дыханием жизни» при этом имелись в виду и полемическая злободневность, и автобиографизм. Действительно, все, написанное Арльтом так или иначе окрашено его биографией. И это уже проблема художественная. Автобиографизм характерен для Арльта, будь то прямой, фактографический, или профессионально-цеховой, когда он пишет о себе как о Писателе.

Роберто Годофредо Арльт родился в 1900 г. в Буэнос-Айресе, в семье иммигранта-немца. От второго имени, данного при крещении матерью — Годофредо, — Арльт всю жизнь отмахивался и вел с ним войну. Вычурное имя не устраивало Арльта принципиально. Он хотел быть просто аргентинцем. Впрочем, мать он очень любил, а вот с отцом, человеком прусского образца, отношения у него не сложились, что придало детским воспоминаниям писателя сумрачный колорит постоянного страха перед всемогущей отцовской дланью. Семья Арльтов жила в предместье, и эта микрогеографическая подробность немаловажна: в столице противостояние центра и окраин было особенно чувствительно и символично.

В социальном аспекте 20-е гг. «увенчали» растянувшийся почти на три десятилетия кризис, затронувший все стороны общественной жизни страны. События последней четверти прошлого века во многом определили характер будущих проблем и специфику развития аргентинского общества. Обусловленная экономическими причинами европеизация страны и — как следствие — большой приток иммигрантов (не только из Европы) сказались, в частности, и на культурной жизни Аргентины. Разноязыкое, пестрое иммигрантское сообщество: итальянцы, немцы, евреи, турки — несли с собой свою культурную традицию, свой жизненный уклад. Новоиспеченные аргентинцы старались селиться колониями, кварталами так, что часто одна какая-нибудь улица представляла целый культурно-исторический срез. Впрочем, большинство приехавших оказалось не у дел, да и социальный статус их был весьма неопределенным. Словом, 20-е гг. были годами уныния и разочарований, причем наиболее остро эти настроения ощущались в столице, где оседало подавляющее большинство иммигрантов.

Если в XIX в. литературное внимание в Аргентине было приковано к образу скотовода-гаучо, перегонявшего стада по бескрайней пампе, вообще к жизни Аргентины сельской, то с начала нашего столетия в центре внимания оказывается Аргентина городская, в первую очередь — Буэнос-Айрес. Поэтому, в отличие от прочих латиноамериканских литератур XX в., в аргентинской литературе особенно сильны урбанистические, городские мотивы. Арльт, который будет постоянно обращаться в своих романах, рассказах и очерках к будням столицы и ее обитателей, по праву считается одним из первооткрывателей городской темы, писателем, заговорившим о новой Аргентине всерьез.

А в детстве прибежищем Арльта были книги. Вымысел заражал его настолько, что он импровизировал перед соседями нелепые, но остросюжетные истории. Так в восемь лет он заработал свой первый гонорар. Когда ему было четырнадцать, он опубликовал первый рассказ.

В шестнадцать лет Арльт порывает с отцом и уходит из дома. Сведения о его жизни в последующие десять лет носят сугубо «телеграфный» характер: приказчик из книжной лавки, подмастерье жестянщика, ученик у маляра, у механика, торговый агент, редактор провинциальной газетенки и портовый грузчик. Затем армия, и снова он журналист, снова в провинции. По жизни Арльта гнала не столько нужда, сколько его неуживчивость. Он не умел заискивать и вообще отличался неудобным для общежития свойством — говорить правду в глаза. Но годы эти прошли не зря, и житейский опыт претворился в образы, сюжеты, концепции. Арльт никогда не превращал формальное, техническое совершенствование в самоцель и постоянно подчеркивал это. Позже, в предисловии к роману «Огнеметы», Арльт скажет: «Говорят, что я пишу плохо. Возможно. Как бы там ни было, я с легкостью назову вам массу людей, которые пишут хорошо и которых читают исключительно члены их семей».

Основные вехи творческого пути Арльта — четыре его романа: «Злая игрушка» (1926); дилогия «Семеро сумасшедших» и «Огнеметы» (1927–1930); «Колдовская любовь» (1932). Малая форма представлена в наследии писателя рассказами, публиковавшимися на протяжения 20-х гг. в провинциальной периодике и затем составившими сборник «Горбунок» (1933). Как журналист, Арльт постоянно обращался к очерку, и наконец последние годы жизни он полностью посвятил театру.

Литературная карьера Арльта складывалась удачно. Уже первая его книга была замечена критикой и удостоена в год выхода муниципальной премии по литературе. Арльт работал тогда (правда, по обыкновению недолго) секретарем у Рикардо Гуиральдеса (1880–1927), всеми признанного писателя, автора классического романа «Дон Сегундо Сомбра». Гуиральдес также отозвался о книге Арльта с похвалой, благословив начало литературного пути своего младшего собрата.

В первом романе Арльта особенно отчетливо проступают воспоминания о его собственных детстве и юности. Семья Арльтов жила весьма скромно. Работа у отца была всегда случайной, надеяться на нее особенно не приходилось; стоптанные башмаки и головокружительные мечты об овощах к обеду — все это было Арльту знакомо не понаслышке. Сильвио Астьер, герой романа «Злая игрушка» ходит по тем же улицам, читает (так же упоенно) те же книги и, что самое главное, одержим такой же тягой к изобретательству. Сам Арльт профессиональным изобретателем не был, ему так и не удалось ничего запатентовать. Но он в первую очередь был человеком изобретательным, точнее, человеком изобретающим.

Итак, на вопрос, кто он, этот подросток, герой Арльта, пожалуй, правильнее всего было бы ответить — изобретатель (inventor). Любопытно, что, отнюдь не нарушая жизненного правдоподобия, здесь соединились два традиционных литературных типа, а именно: подростка и изобретателя — правда, имеющие традиции весьма разной давности. Образ подростка издавна принят в мировой литературе как тип «открытого», становящегося сознания. Фигура изобретателя характерна именно для XX в., особенно для первых его десятилетий, когда вера в техническое всемогущество рождала подвижников и вторгалась в быт.

Но изобретательство Сильвио особого рода. В самом деле, вряд ли кто выдал бы патент на автоматический счетчик падающих звезд — одну из первых технических фантазий Сильвио. Изобретения его не применимы практически; это порывы фантазии, как правило, технически не обоснованные, и поэтому он постоянно слышит от самых разных людей советы, вразумляющие его обратиться к вещам простым, практическим. Обиходное это благоразумие сводится к мнению обывательскому, что самое великое изобретение — это карандаш с резинкой, ведь оно в один день превратило своего автора в миллионера. И тут выявляются два типа изобретательства: профессиональное и дилетантское. Деятельность «дилетанта», которой отказано в практическом выходе и общественном признании, может иметь лишь духовно-практическое значение. Сильвио — по природе своей «дилетант», и в этом одна из трагических сторон его ситуации: чувствуя в себе творческую силу, он не может избавиться от подспудного ощущения собственной никчемности.