Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993) - Илья Рясной

Валерий Привалихин

Умягчение злых сердец

(повесть)

Часть первая

Они брели по сумеречному густому пихтачу с раннего утра почти до полудня. Нагревшиеся в жарких летних лучах хвойные лапы источали терпкий запах. Потом пихтач перешел в березовый жидкий лесок, и путники с удовольствием вбирали в легкие свежий воздух березняка.

Их было трое. Тот, кто шел впереди, узкоплечий, высокий, по возрасту самый старший, лет тридцати, вынул из нагрудного кармана брезентовой куртки карту-верстовку, развернул и, закурив сигарету, стал внимательно ее рассматривать. Остальные тоже закурили.

В тишине послышался хруст сухих веток. Все трое переглянулись, уставились в сторону, откуда донесся звук.

Долго томиться не пришлось. Не очень крупный медведь показался из-за берез. И подошел так близко, что без труда можно было разглядеть на светло-коричневой свалявшейся шерсти комочки репейника.

Появление зверя ни в испуг, ни даже в замешательство ходоков не привело. Смуглолицый крепыш скинул с плеча охотничье ружье, мигом взвел оба курка.

— Ефим, это мой будет, — с азартом в голосе произнес он, цепляясь.

Узкоплечий быстрым движением перехватил двустволку. Сделал это со знанием, придавил курки ладонью. Потом выплюнул недокуренную сигарету и вдруг коротко гортанно рявкнул. Замерший от неожиданной встречи с людьми хозяин глухомани в следующую же секунду ринулся прочь. Только хруст ломаемого валежника разносился, затухая.

— Вот так-то лучше. Без лишнего шумового оформления. — Узкоплечий снял руку с ружья спутника. — Царская гать рядом.

— На подходе, значит?

— Да, — кивнул старший, складывая верстовку. — Как ты меня назвал только что?

— Ефим…

— А надо?

— Роман.

— А его? — указал на третьего. Тот был красивым русоволосым парнем с ухоженными пышными усами. Едва уловимо косивший левый глаз портил лицо парня.

— Клим.

— А самого тебя как величать?

— Без величаний. Глеб.

— То-то. Запомни намертво: Роман, Клим, Глеб. И никак иначе, пока в этом медвежьем углу ошиваться будем…

Еще через полчаса ходьбы Роман предложил сделать остановку для перекура. Курить разрешил вволю, но после этого о сигаретах временно забыть: скоро подойдут к избам, а кто знает, какой нюх на табачный дым у их обитателей.

И Клим, и Глеб взяли из протянутой Романом пачки «Явы» только по одной сигарете. Присесть было не на что, под ногами болотистая сырь, зыбун. Успевай менять место, иначе засосет через минуту-другую. Давили на плечи рюкзаки, сказывалась усталость почти двухдневного перехода; затягивались без удовольствия.

— Потопали уж до места, — Клим первым кинул под ноги окурок.

Прошли еще километра полтора, пока ступили на сухую твердую почву. Перед глазами открылось озерцо, окаймленное привольно растущими разлапистыми кедрами. Ни мостка, ни лодчонки на берегу, будто не приходят к таежному водоему люди. Всмотревшись, заметили тропку. Она убегала от воды на невысокий холм, где проглядывалась тесовая крыша.

— Вот и к месту пришли, — сказал удовлетворенно Клим.

— Подожди расхолаживаться, — отозвался Роман, — еще таких мест пять. — Властно прибавил: — Идем. И себя не обнаруживать.

Еще с четверть часа потратили на то, чтобы обогнуть озерцо и взойти на холм.

На полянке, обнесенной ветхими жердями, стоял просевший в землю домик с крохотными оконцами, с навесиком у входа. Около навесика на пеньке или чурбачке сидела старуха в платке, склонившись над чугунком — оттирала от копоти. Роман из кустов в бинокль долго глядел на ее морщинистое остроносое лицо, удивительно белое, светящееся в темной кайме платка. Старуха, придерживая чугунок ногами, терла округлый бочок одной рукой.

Вышла из убогой избенки другая пожилая женщина, неся перед собой ступу с пестиком. Устроившись неподалеку, принялась толочь что-то в ступе.

— Две бабульки, — сказал Глеб.

— Первая, вроде бы, однорукая, — прибавил Клим. У него тоже был бинокль, и он, как и приятель, внимательно наблюдал за старухами.

— Она и есть однорукая. Пошли, — властно сказал Роман и попятился назад в гущу кустарника.

Все трое возвратились к озерцу, расположились шагах в пятидесяти от него под кедром.

— Час отдыхаем, — сбрасывая рюкзак и стягивая сапоги, тем же повелительным голосом заговорил Роман, — и в путь.

На земле, засыпанной прошлогодней хвойной иголкой, вновь появилась карта-верстовка. Зелеными штрихами на ней были обозначены болота и гари, коричневыми кружками — острова среди богатых топями мест, красным пунктиром — проходы от острова к острову. Их на верстовке значилось шесть, и в центре каждого броско выделялась римская цифра.

— Клим пойдет на третий и пятый острова, — тыкал кончиком ветки в карту Роман. — Я — на второй и четвертый, Глеб — на шестой. Рюкзаки, оружие здесь, на дереве, подвесим. Сигареты мне отдайте. Берем с собой только фонарики и еду.

Спутники почти не смотрели на карту. Прежде ее хорошо изучили, кроме того, каждый имел свою.

Клим, когда воцарилось молчание, вынул из кармана штанов помятую неначатую пачку «Столичных», кинул на Романову карту.

— Пойду. Все равно идти, — сказал он, не просидев под деревом и десяти минут.

— Тоже отдыхать не буду, — сказал Глеб.

— Ладно. Берите, что нужно, и рюкзаки подавайте мне. — Роман, как был босой, подошел к кедру, вскарабкался на нижний сук, разместил поданую ему поклажу, оружие. — Встретимся здесь же.

Через четверть часа каждый шагал по заданному маршруту.

Роман, обогнув остров, быстро отыскал тропу в болотистой пружинящей почве. Тропа была хорошо наторена, ходили по ней достаточно часто. Он время от времени останавливался, чутко вслушивался в звуки тайги. Заботило, как бы не столкнуться на тропе с идущим навстречу человеком. Но слышался лишь птичий щебет да непрерывное гуденье комаров. Гнус донимал укусами.

До второго острова было около четырех километров. Прикидывая на усталость, на частые остановки, на то, что идешь, как по кроватной сетке, Роман рассчитывал быть там через полтора часа.

Так и вышло. Он свернул с тропы влево, и впереди, в просвете между елями и пихтами, мелькнула лужайка, стожок на ней. Сделав еще сотню шагов, увидел ульи и домик. Построенный давно, он, однако, не был таким ветхим, как на первом острове. Оконца хоть и крохотные, но нижний край их высоко над землей; и стены, и желобовая крыша добротные. Сараи, около которых поленницы дров, омшаник, поодаль банька, хлев. Живут здесь более устроенно.

А вот хозяев никого не видно. Отлучились куда-то или же в избе от жары прячутся?

Подождав с полчаса, Роман подумывал, не сделать ли ходку к следующему острову? Два километра. Пока обернется, пока понаблюдает — там два часа минет, самое малое. И к месту общего сбора, к озерцу, возвращаться ближе, и здешние жильцы, глядишь, объявятся. Задержался перемотать портянки перед дорогой. Управившись с этим, натянув сапог, увидел около сарая низкорослого сухонького старика в темных штанах и серой свободной рубахе навыпуск. На вид семьдесят-семьдесят пять, реденькие волосенки на непокрытой голове сплошь седые и торчат в разные стороны, отчего голова на тонкой, как стебель, шее похожа на пушистый, необлетевший еще одуванчик.

Пришелец слабо улыбнулся — и впрямь «одуванчик».

Хозяин этого острова на болоте, обозначенного на верстовке под цифрой «II», поворачивая голову то к растворенной двери сарая, то к ульям, что-то говорил. Не слышно — что. В воздухе царил гул роящихся пчел да вялых в это время дня комаров. Вышла из сарая и засеменила к домику старушка, под стать Одуванчику — приземистая и сухонькая. Одуванчик — следом. Дверь за ними закрылась.

Незачем было ждать, когда выйдут. Вторая половина дня. Ясно, что никуда нынче не отлучатся…

К четвертому острову Роман приближался со всеми необходимыми предосторожностями. Но, как оказалось, зряшными. Увидел до самой двери разросшийся бурьян, и прямиком, не таясь, направился к избушке. Заметил вдруг на краю поляны у ельника изжелта-белый деревянный крест, совсем еще свежий, и понял, в чем дело.

Жившего здесь старика звали не то Куприян, не то Киприян. Дойдя до избушки, носком сапога откинул полено, подпиравшее дверь. Она сама беззвучно приоткрылась, и Роман вошел в избушку. Там было совершенно пусто и темно. Фонариком он осветил заросшие паутиной углы, заглянул за печь. Ни стола, ни стула, ни кровати, ни посуды, ни тряпья. Поднял с пола самодельную деревянную миску с трещинкой на донышке, чуть подержал и с брезгливостью кинул за печь.

Ни в избушке, ни на острове оставаться дольше смысла не было. Он подпер снаружи дверь и зашагал прочь. Мысленно зачеркнул на карте этот, четвертый, остров. Если и думал еще о нем, то недолго и с удивлением: куда подевалась вся домашняя утварь?