Небо над Дарджилингом - Николь Фосселер

Николь Фосселер

Небо над Дарджилингом

Закрой глаза и скажи слово «Индия».

Посвящается тем, кто носит на себе шрамы жизненных битв, но не потерял способности любить, надеяться и верить.

Книга первая

Хелена

Пролог

Аргостоли/Кефалония, 13 августа 1864 года

Мои возлюбленные сестры!

Всего через несколько часов после того, как это письмо отправится в путь, мы также снимемся с места, даже если продолжение нашего турне обещает быть не таким интересным, как раньше. Я чувствую ваше беспокойство о моем здоровье и благополучии, однако спешу заметить, что мы еще ни разу не сталкивались здесь с какими-либо проявлениями враждебности или неприязни ни во время британского протектората, ни после передачи острова Иония Греции. Встречая неизменное радушие местного населения, трудно поверить тому, что пишут в газетах.

Тем не менее решение о возвращении созрело окончательно. Вот уже семь лет, как я покинула вас и Англию. Семь лет, которые пролетели, как какая-нибудь пара месяцев, и в то же время растянулись на целую вечность. Я уже плохо помню Лондон с его уличным шумом, с так непохожим на здешний фабричным дымом, туманами и, конечно, дождями, затяжными, холодными дождями.

Теперь нам предстоит обратное путешествие по морю, мимо Италии и Франции, – пусть не самый быстрый, зато наиболее приятный вариант, если только у нас хватит духу воздержаться от того, чтобы бросить прощальный взгляд на берега, ставшие нам за эти годы второй родиной. Через три, самое большее четыре недели мы рассчитываем высадиться в Дувре, откуда я обязательно подам вам весточку.

Передавайте привет и наилучшие пожелания Теодору и Арчибальду от меня и от Артура.

На некоторое время перьевая ручка застыла в воздухе, однако вскоре снова заскользила по бумаге, оставляя за собой изящные буквы.

Было бы чудесно вернуться домой, зная, что отец больше не сердится на нас с Артуром и по крайней мере захочет взглянуть на внучку, которую до сих пор ни разу не видел.

Обнимаю вас крепко.

Она глубоко вздохнула, словно освободилась от чего-то, и поднялась, шурша юбками. Сквозь ставни, защищавшие комнату от жары, доносился колокольный звон, который возвещал конец долгого рабочего дня. Оттуда же проникали запахи нагретого солнцем камня и сухой листвы.

Целия подошла к окну, створки которого были открыты вовнутрь, и отстегнула крючки на раме. Ставни распахнулись наружу, несколько раз с негромким, ритмичным стуком ударившись о стену, и комната наполнилась красноватым светом вечернего солнца, все еще жаркого, но не палящего, как днем.

Там, над зеркальными водами залива, лежал Аргостоли – столица острова, живописное нагромождение многоэтажных домов, чьи ослепительно-белые стены под черепичными крышами обещали спасительную прохладу. Между ними вздымались купола четырех церквей, наперебой оглашавших окрестности гулким в сонном воздухе звоном. Силуэты кипарисов и пиний вторгались в строгую геометрию улиц и классических архитектурных ансамблей. В этот час город стихал, и даже время, казалось, текло медленнее, чем обычно.

Два пастуха в широких шароварах и жилетах поверх свободных блуз прошли мимо одинокого дома на выступе скалы. Они сзывали коз, бродивших в зарослях тимьяна. Оба помахали в воздухе белыми фесками, приветствуя красивую жену англикос сографос – английского художника, и Целия, кивнув, ответила по-гречески. Она долго смотрела, как они спускались к городу по усыпанной гравием дороге и как потом повстречали еще одну пару, взрослого и ребенка, поднимавшихся в гору среди голубых цветов пролески и алых ягод мастикового дерева.

Сердце Целии забилось сильнее, когда она узнала Артура, загорелого, как грек, с рыжеватыми прядями в выцветших на солнце темных волосах. На ремне через плечо висел сложенный мольберт, в другой руке Артур нес натянутый на деревянный каркас холст, как будто не заботясь о том, что покрывающая его свежая краска может выгореть на солнце.

«С самой юности я мечтал жить на берегах Ионии, Аттики или на любом из островов архипелага, у святой могилы юного человечества, – писал великий немецкий поэт Гёльдерлин. – Греция – моя первая любовь, и я не исключаю того, что она же будет последней». Артур часто цитировал эти слова, выражая ими и свои собственные мысли.

Сейчас Артур смуглый, как цыган. Это он втянул Целию в захватывающее путешествие, где она влюблялась в каждый город и каждую страну, как когда-то в него самого, своего нового учителя рисования с темно-синими глазами, способными видеть красоту во всем.

Рим – Вечный город, Неаполь и Сиракузы, Дельфы и Коринф, Саламин и Микены, Патры и Итака – таковы пункты их бесцельного странствия. Пять лет назад, пьяные от солнца и друг от друга, они любовались Акрополем. Именно там, в Афинах, и родилась Хелена. А теперь они в Аргостоли, столице Кефалонии, которую местные жители называют островом чудес.

Здесь колыбель западной культуры, родина бесчисленных богов и героев, чья любовь и ненависть продолжают жить в мифах. Поэтому Артур и работает, словно одержимый некими могущественными духами, без устали запечатлевая теплое море и скалы на своих холстах. Того, что платят за них английские, немецкие и французские путешественники, желающие увезти домой частичку этого пронизанного солнцем мира, Целии с Артуром вполне хватает на безбедную, хотя и не роскошную жизнь.

Целия слышит смех и обрывки греческих фраз. Это пастухи играют с Хеленой, которая повесила себе на шею холщовую сумку с отцовскими кисточками и красками. «Хрисо му!» – греческий язык очень звучный. «Хрисо му!» – «Мое золото»… Золотистые локоны окружают личико Хелены, подобно солнечному ореолу, и местами отсвечивают медью, в то время как светлые волосы Целии гладкие, как полотно.

Целия чувствует, как по ее спине пробегает холодок.

«Хрисо му», – говорила старуха гречанка, тыча скрюченным пальцем в маленькую английскую девочку в легком белом платьице без рукавов.

Старуха сидела на табурете возле одного из домов, окружавших рыночную площадь. Хелена забралась к ней на колени и беззаботно принимала ласки и поцелуи незнакомой пожилой женщины, как с младенчества привыкла в Греции. Смуглые пальцы трепетно касались раскрасневшихся от солнца щечек и непослушных волос. При этом старуха бормотала нежные слова, а потом вдруг принялась ритмично раскачиваться, и шепот ее стал монотонным, как будто она произносила заклинания: