Фигурные скобки - Сергей Носов

Сергей Анатольевич Носов

Фигурные скобки

Февраль две тысячи такого-то года (20** — кто бы запомнил порядковый номер?): это когда по обилию снега уже в январе побиты рекорды двух или трех десятилетий.

Вчера была пятница, будни прошли, а поезд идет, и в мозгу Капитонова формируются схемы обстоятельств момента.

Вот сам Капитонов. Минуту назад он покинул купе. Взрыв «Болеро», и он ищет по карманам мобильник.

А вот и московское время.

16:07

Это Оля, из оргкомитета.

— Евгений Геннадьевич, здравствуйте. Вас не может встречающий найти. Вы, собственно, где? — Я, собственно, в поезде. — А почему не выходите? — Потому что еду.

На несколько секунд потусторонняя Оля лишается дара речи. Капитонов спокоен — к недоразумениям он готов. На электронном табло в торце коридора уже не время, а температура как есть: –11. Нормально. Не холодней, чем в Москве.

А в вагоне очень сильно натоплено.

— Простите, куда вы едете?

Очаровательно. Куда же он едет?

За окном промелькнуло двухэтажное строение с гигантскими сосульками, свисающими до земли. И снова — деревья, снег, деревья.

— В Петербург, Оля. В Санкт-Петербург.

— Но поезд уже прибыл давно. Вас встречают на вокзале.

— Вот как? Но мне еще полчаса до Ладожского вокзала. Если по расписанию.

— Подождите, но почему до Ладожского?

— А до какого?

— До Московского?

— Оля, сосредоточьтесь! Вы мне вчера сами позвонили и сказали, что билетов на «Сапсан» нет, но, если я хочу успеть ко второму дню, можно еще заказать на проходящий поезд из Адлера. Вы забыли? Сел я на Казанском вокзале, не на Ленинградском, а выйду, судя по всему, на Ладожском, не на Московском!.. Трясусь я в душном вагоне все утро и весь день. Это не самый хороший поезд и это не лучший способ путешествовать из Москвы в Петербург.

— Простите, Евгений Геннадьевич, то была не я, другая Оля. Она вам перезвонит.

Дверь в купе открыта. На Капитонова глядят попутчики — дама, которую зовут Зинаида, и ее сын даун по имени Женя, взрослый уже. Зинаида смотрит сочувственно, а даун Женя — восторженно.

Проводница с веником в руке мимо проходит, она тоже слышала разговор:

— Не переживайте, скоро этот поезд отменят к чертям собачьим, вон вагон полупустой.

— А я и не переживаю.

Вошел, сел. Сидят. Едут. Теперь уже скоро.

— Я сначала подумала, что дочь позвонила, — говорит Зинаида.

Он уже пожалел, что рассказал ей о дочери.

Перед глазами Капитонова побежали черные буквы на белой стене — радикальный призыв к вооруженному восстанию. Потом — гаражи, что ли. Он никогда не приближался к Петербургу с этой стороны. Ладожский вокзал открыли за несколько лет до того, как уехал он в Москву из Питера. Он только один раз был на Ладожском — когда они с женой встречали дочь из летнего лагеря. Ей тогда было одиннадцать.

Зинаиде жалко попутчика:

— Жалко, говорю, вам поспать не пришлось.

— Ничего, — говорит Капитонов.

Большую часть дороги не общались — от самой Москвы, где он сел, то есть подсел — к ним, уже едущим, и до почти что Окуловки. А четвертого пассажира в их купе не было. Сын ее всю дорогу играл за столиком костяшками домино, а Капитонов лежал на верхней полке, глядел в потолок, предельно близкий, и делал вид, что миропорядок устроен по разумным лекалам. Три часа назад, перед Окуловкой, он, скорее от скуки, чем по необходимости, отправился в вагон-ресторан, где, обнаружив себя единственным посетителем, съел бифштекс и выпил сто грамм коньяка, который и не коньяк вовсе, да ладно. А когда вернулся, соседка по купе, эта улыбчивая дама с усталым лицом, принялась потчевать его домашним пирогом, настоятельно уговаривая разделить с нею и сыном купейную трапезу. И тогда Капитонов сделал ей первое признание: он только что пообедал. Потом она несколько раз спрашивала его: «И куда мы все это денем?» А он отвечал: «Возьмете с собой». В общем, общались. — Зина. — Евгений. — Можно было бы «Евгений Геннадьевич», как он обычно представляется в начале семестра студентам (и что есть правда), но он сказал «Евгений» (тоже ведь не солгал), и Зинаида обрадовалась: «Видишь, как бывает, — сказала она сыну дауну. — Мы с тобой едем, а не знаем, с кем. Дядя Женя, твой тезка». Сын ее, радостно просияв, протянул вдруг руку, чем удивил Капитонова, но тем и ограничился, что растопырил пальцы, — рукопожатие слабеньким получилось, односторонне капитоновским, однако достаточно убедительным, чтобы порадовать Зинаиду. Словно что-то между ними случилось такое. Капитонов узнал, что едут они из Липецка к сестре Зинаиды, что Зинаида хочет показать сыну Санкт-Петербург и что у сына есть мечта — увидеть «кораблик». Он действительно много раз повторял слово «коаблик». «Дядя Женя видел коаблик?»

Капитонов много раз видел этот кораблик — на шпиле Адмиралтейства.

Бог даст, увидит еще.

Зинаида рассказывала о себе, о муже, с которым они развелись, когда Женя родился, и который работал на металлургическом комбинате, и о прочем таком, до чего Капитонову не было дела, и он не слушал, но в какой-то момент он почувствовал необходимость высказаться самому, и он тогда сделал ей второе признание — в том, что бессонница у него и не спал две ночи. «Так мы разве мешаем?» — «Вы тут ни при чем», — сказал Капитонов, потому что в его признании не было никакого намека (равно как никакого смысла). «Так чего же не спите?» Он ответил: «Не получается». А она на это сказала: «То-то вы нервный, я посмотрю».

А теперь она говорит:

— Какая музыка у вас энергичная!

Движением пальца он прекратил «Болеро», которое очень понравилось Жене, мечтающему увидеть кораблик.

Оля — «другая»:

— Евгений Геннадьевич, это я с вами вчера говорила, это я вам заказала на адлерский поезд, а наши все перепутали, послали машину не туда, на Московский вокзал, вы простите, но мы вас уже не успеем встретить… сможете без нас?

Все к лучшему. Он сам вчера просил не встречать. Это же их идея была — непременно встретить его на перроне. Он без вещей, только сумка, и он представляет, что такое метро.

Оля-другая воспарила духом:

— Слушайте, вы такой молодец, вы правильно сделали, что не приехали к открытию, тут такие события, сами увидите, а я сейчас расскажу, как доехать до гостиницы, вам надо…

Не надо. Он знает.

Оля, то есть вчерашняя Оля, «другая», чем-то сегодня взволнована сильно, говорит очень быстро, почти взахлеб, а тут еще этот мост — Финляндский железнодорожный — и слова ее подавляются грохотом. Даун Женя привстает, чтобы лучше рассмот реть белую реку. Широка Нева и вся подо льдом.

Капитонов разбирает лишь отдельные слова и среди них — «архитектор». А потом опять Оля говорит «архитектор». И он понимает, что «архитектор» — это к нему.

Поезд медленно идет по мосту, грохоча. Капитонов почти кричит:

— Я не архитектор, я математик!

— Кто математик?

(Вот это сюрприз!)

— Я — математик!

— Коаблик! Коаблик! — волнуется Женя, хотя никакого кораблика нет и быть там не может.

Мелькают перекрестья ферм Финляндского моста.

— Оля, вы кого и куда пригласили? Того ли человека и на ту ли конференцию?

— Подождите, я перезвоню.

— Отлично, — говорит Капитонов.

Правый берег. Замедляется ход — уже скоро. Ждать не пришлось:

— Евгений Геннадьевич, да что вы меня пугаете, все правильно, вы математик, архитектор не вы, другой, вас только двое сегодня приедет, и я немножко запуталась, просто подумала, что это он математик, ну а вы архитектор, так что все хорошо, не думайте, приезжайте, мы разберемся…

Убрав мобильник, делает первые приготовления — напяливает на себя свитер. За окном промзона сочетается с новостройками. Капитонов недоволен собой. В миру называть себя математиком он избегает. Сказать о себе «я математик» примерно, как «я поэт» или «я философ». Чтобы так сказать о себе, надо себя ощущать поэтом или философом преимущественно. Капитонов не ощущает себя преимущественно математиком. Если спрашивают, он говорит о себе «преподаю математику» и чаще всего добавляет: «гуманитариям». В этой стране многие считают математику бесполезной наукой. Вот он и дает понять, что занимается чем-то бессмысленным. Да так и есть. Гуманитариям она совсем не нужна. Он в этом уверен.

Зинаида собирает Женю, укладывает костяшки домино в коробочку. Не глядя на Капитонова — словно хочет спросить: почему ж вы, голубчик, сразу в том не признались? — роняет:

— Так вы математик?

Едешь так с человеком, душу ему изливаешь, веришь тому, что он сам говорит про свое сокровенное, а потом выясняется, что он и не человек вовсе, а инопланетянин.

— На математическую конференцию, значит?

(И звучит это как «на инопланетянскую».)

Капитонов приглашен далеко не на математическую конференцию (и уж тем более не на инопланетянскую). Но пусть будет так.