Тартарен на Альпах - Альфонс Доде

НЕОБЫЧАЙНЫЯ ПРИКЛЮЧЕНІЯ

 ТАРТАРЕНА ИЗЪ ТАРАСКОНА

 и

 ТАРТАРЕНЪ НА АЛЬПАХЪ.

Альфонсъ Доде

I

10 августа 1880 года, въ часъ пресловутаго солнечнаго заката, прославленнаго Путеводителями Жоанна и Бедекера, густой желтый туманъ заволакивалъ вершину Риги (Regina montium) и громадный отель, совсѣмъ не подходящій къ суровому горному пейзажу, знаменитый Риги-Кульмъ, куда съѣзжаются на одинъ день и на одну ночь толпы туристовъ восхищаться закатомъ солнца и его восходомъ. Въ ожиданіи втораго звонка къ обѣду, мимолетные гости громаднаго европейскаго каравансарая зѣвали отъ скуви и бездѣлья по своимъ комнатамъ или дремали на диванахъ читальной залы, пригрѣтые тепломъ колориферовъ. А тамъ, снаружи, вмѣсто обѣщанныхъ красотъ природы, злилась вьюга, разнося облака снѣжныхъ хлопьевъ, да однообразно поскрипывая тускло горящими фонарями. Нечего, сказать, стоило забираться на такую высь, тащиться за тридевять земель!… О, Бедекеръ!…

Вдругъ въ туманѣ появилось нѣчто: сквозь завываніе вѣтра послышался стукъ и лязгъ желѣза; въ вихрѣ метели обрисовывались какія-то странныя движенія, вынужденныя необычайнымъ снаряженіемъ. Удрученные бездѣльемъ туристы и англійскія миссъ въ мужскихъ шапочкахъ, глазѣвшія въ окна, приняли было показавшуюся фигуру сначала за отбившуюся отъ стада корову, потомъ — за продавца жестяныхъ издѣлій, обвѣшаннаго своимъ товаромъ. Шагахъ въ десяти отъ подъѣзда такъ нежданно явившаяся фигура приняла новыя, болѣе опредѣленныя очертанія: вотъ видѣнъ лукъ-самострѣлъ на плечѣ, шлемъ съ опущеннымъ забраломъ, — изъ тумана выдвигался настоящій средневѣковый стрѣлокъ, встрѣча съ которымъ на этихъ высотахъ была еще менѣе правдоподобна, чѣмъ встрѣча съ безпастушною коровой или съ разнощикомъ.

На крыльцѣ стрѣлокъ съ лукомъ оказался просто толстымъ, плечистымъ и коренастымъ человѣкомъ. Онъ остановился, шумно отдуваясь, стряхнулъ снѣгъ съ желтыхъ суконныхъ наколѣнниковъ, съ такой же желтой фуражки и съ вязаннаго «passe-montagne», изъ-за котораго видны были только клочки темной бороды съ просѣдью да огромные синія очки пузырями. Горная кирка, альпенштокъ [1], мѣшокъ за спиной, связка бичевокъ черезъ плечо и нѣсколько желѣзныхъ крючьевъ у пояса, стягивающаго англійскую блузу, дополняли снаряженіе это-то образцоваго альпиниста. На дикихъ высотахъ Монъ-Блана или Финстераархорна такое снаряженіе никого бы не удивило, а тутъ, у Риги-Кульмъ, въ двухъ шагахъ отъ желѣзной дороги!…

Альпинистъ, правда, шелъ со стороны, противуположной станціи, и его обувь ясно свидѣтельствовала о долгомъ переходѣ по снѣгу и грязи. Онъ пріостановился и удивленнымъ взглядомъ осмотрѣлъ отель и окружавшія его постройки. Нашъ путешественникъ, очевидно, не ожидалъ встрѣтить на высотѣ двухъ тысячъ метровъ надъ уровнемъ моря такихъ громадныхъ сооруженій, съ стеклянными галлереями, съ колоннадами, съ семью этажами горящихъ огнями оконъ и съ широкимъ подъѣздомъ, освѣщеннымъ двумя рядами фонарей, придававшими этимъ горнымъ вершинамъ видъ парижской Оперной площади въ осеннія сумерки.

Но какъ бы ни былъ удивленъ нашъ альпинистъ, обыватели отеля были удивлены еще болѣе его появленіемъ, и когда онъ вошелъ въ огромную прихожую, толпы любопытныхъ высыпали изъ всѣхъ залъ: мужчины съ билліардными кіями и съ газетами въ рукахъ, дамы съ работою или книгою, а тамъ выше и выше, со всѣхъ площадокъ лѣстницы, свѣшивались сотни головъ.

Пришедшій заговорилъ громко, на всю прихожую, густымъ «южнымъ» басомъ, напоминавшимъ звукъ литавръ:

— Ну, погодка!… Будь она проклята!

Чутъ не задыхаясь, онъ снялъ фуражку и очки. Яркій свѣтъ газа, тепло колориферовъ, великолѣпіе обстановки, швейцары въ галунахъ и въ адмиральскихъ фуражкахъ съ золотыми буквами Regina montium, бѣлые галстухи метръ д'отелей, цѣлый батальонъ швейцаровъ въ національныхъ костюмахъ, — все это ошеломило его на секунду, но только на одну секунду, не больше. Онъ почувствовалъ, что на него смотрятъ, и тотчасъ же пріободрился, какъ актеръ передъ полнымъ театромъ.

— Чѣмъ могу служить? — съ неподражаемымъ достоинствомъ спросилъ управляющій, шикарнѣйшій изъ управляющихъ, въ полосатой жакеткѣ и съ шелковистыми баками, ни дать, ни взять дамскій портной.

Альпинистъ ни капельки не смутился, спросилъ комнату, «маленькую, удобную комнатку», и вообще держалъ себя съ величественнымъ управляющимъ совсѣмъ запросто, какъ со старымъ школьнымъ товарищемъ. Онъ даже чуть-чуть не разсердился, когда къ нему подошла бернская служанка, въ золотомъ нагрудникѣ и вздутыхъ тюлевыхъ рукавахъ, и спросила, не угодно ли ему отправиться наверхъ на подъемной машинѣ. Предложеніе совершить преступленіе не могло бы привести его въ большее негодованіе.

— На подъемной машинѣ!… Да чтобъ я… я!…- но онъ сейчасъ же смягчился и дружескимъ тономъ сказалъ швейцаркѣ:

— Pedibusse eut jambisse, моя хорошенькая кошечка… — и гордо пошелъ за служанкою по лѣстницѣ.

По всему отелю, на всѣхъ языкахъ цивилизованнаго міра, пронесся одинъ и тотъ же вопросъ: «Это еще что же такое?…» Но вотъ раздался второй звонокъ къ обѣду, и всѣ забыли объ удивительномъ господинѣ.

Любопытная вещь — столовая въ отелѣ Риги-Кульмъ.

Середина громаднаго стола подковой на шестьсотъ приборовъ занята живыми растеніями, съ которыми чередуются компотныя блюда, одни — съ рисомъ, другія — съ черносливомъ; въ ихъ то свѣтломъ, то темномъ сыропѣ отражаются тысячи огней и залоченыя вычуры лѣпнаго потолка. Какъ и за всѣми швейцарскими табль-д'отами, рисъ и черносливъ дѣлятъ обѣдающихъ на два враждебные лагеря. По взглядамъ, полнымъ ненависти или благожеланія, съ которыми каждый посматриваетъ на эти дессертныя блюда, можно уже заранѣе опредѣлить, кто принадлежитъ къ какому лагерю. «Рисовые» отличаются худобой и блѣдностью, «черносливцы» — полнокровнымъ румянцемъ толстыхъ щекъ.

На этотъ разъ численный перевѣсъ былъ на сторонѣ послѣднихъ; къ тому же, они насчитывали въ своихъ рядахъ нѣсколько важныхъ лицъ, европейскихъ знаменитостей, какъ, папримѣръ: великаго историка Астье-Рею «de l'Académie franèaise», барона фонъ-Штольца, стараго австро-венгерскаго дипломата, лорда Чипендаля (?), члена жокей-клуба, съ его племянницей (гм… гм!…), знаменитаго профессора Боннскаго университета, доктора Шванталера, перувіянскаго генерала съ семью дочками… Тогда какъ «рисовые» могли имъ противупоставить только бельгійскаго сенатора съ семействомъ, супругу профессора Шванталера и возвращающагося изъ Россіи итальянскаго тенора, щеголяющаго рукавными запонками величиною въ чайное блюдцо.

Враждебное отношеніе этихъ двухъ сторонъ и было, по всей вѣроятности, причиной натянутой сдержанности, царившей за столомъ. Чѣмъ же инымъ могло бы быть объяснено молчаніе этихъ шести сотъ человѣкъ, надутыхъ, хмурыхъ, подозрительныхъ и посматривающихъ другъ на друга съ величественнымъ презрѣніемъ? Поверхностный наблюдатель могъ бы приписать все это нелѣпой англо-саксонской спѣси, задающей теперь повсюду тонъ путешественникамъ. Но онъ ошибся бы, конечно. Немыслимо, чтобы люди, не утратившіе образа человѣческаго, стали вдругъ, безъ причины и повода, ненавидѣть другъ друга, задирать другъ передъ другомъ носы, дѣлать другъ другу презрительныя рожи изъ-за того только, что не былъ совершенъ обрядъ взаимнаго представленія. Тутъ, навѣрное, кроется другая причина, и, по моему мнѣнію, во всемъ виноваты рисъ и черносливъ. Только ими и можетъ быть объяснено мрачное молчаніе, удручающее обѣдающихъ въ отелѣ Риги-Кульмъ. Безъ этой причины розни и при такомъ количествѣ сотрапезниковъ самыхъ разнородныхъ національностей, табль-д'отъ былъ бы оживленъ и шуменъ, напоминалъ бы собою нѣчто вродѣ пиршества временъ столпотворенія вавилонскаго.

Альпинистъ не безъ нѣкотораго волненія вошелъ въ эту трапезу невольныхъ молчальниковъ, громко откашлялся, — на что никто не обратилъ вниманія, — и сѣлъ: на послѣднее свободное мѣсто. На этотъ разъ онъ имѣлъ видъ самаго зауряднаго туриста: плѣшивый, съ круглымъ животикомъ, съ густою остроконечною бородой, съ величественнымъ носомъ и добродушными глазами, осѣненными грозными бровями, — онъ отличался отъ другихъ только непринужденностью манеръ.

Рисовый или черносливный? — этого пока никто незналъ.

Едва успѣлъ онъ сѣсть, какъ тотчасъ же безпокойно завертѣлся на стулѣ, потомъ испуганно вскочилъ и съ словами: «Фу-ахъ!… Сквознякъ!» — кинулся къ свободному стулу, наклоненному къ столу. Его остановила швейцарка кантона Ури, въ бѣломъ нагрудникѣ и обвѣшанная серебряными цѣпочками:

— Позвольте, занятъ.

Сидящая рядомъ молодая дѣвушка, лица которой онъ не видалъ, сказала, не поднимая головы:

— Это мѣсто свободно. Мой братъ болѣнъ и не придетъ сегодня.

— Болѣнъ?… — переспросилъ альпинистъ участливо, — болѣнъ? Не опасно, надѣюсь?