Шаль. Роза - Синтия Озик

Шаль

Стелла — холод, холод, хлад ада. Как они шли вместе по дорогам, Роза с Магдой, свернувшейся комочком между истерзанными грудями, с Магдой, завернутой в шаль. Иногда Магду несла Стелла. Но она завидовала Магде. Стелла, тощая девчонка четырнадцати лет, недоросток, с тощими грудками, тоже хотела, чтобы ее укутали в шаль, спрятали, чтобы она спала, убаюканная ходьбой, — ребенок, пухлый младенец на руках. Магда хваталась за сосок Розы, а Роза — ходячая колыбель — шла и шла. Молока не хватало, иногда Магда сосала воздух и потом кричала. Стеллу раздирал голод. Колени у нее были как наросты на ветках, локти — цыплячьи косточки.

Голода Роза не чувствовала, ей было легко, она будто и не шла, а была как в обмороке, в трансе, замерла за гранью сознания — парила ангелом, который все видит, все примечает, но сам не здесь, летит по воздуху, не касаясь дороги. Она словно покачивалась на цыпочках. Она заглянула в лицо Магды, выглядывавшее из шали: белочка в дупле, никому не добраться до нее, надежно упрятанной шалью. Лицо круглое-прекруглое — как карманное зеркальце, но не как у Розы — мрачное, страшнее холеры; нет, оно было совсем другое: глаза голубые как небо, гладкие прядки волос, желтые почти как звезда, нашитая на пальто Розы. Ее можно было принять за их ребенка.

Роза парила и мечтала оставить Магду в одной из деревень. Она могла бы на миг выйти из строя и бросить Магду на руки любой женщине у дороги. Но выйди она из строя, они бы начали стрелять. Да выскочи она из строя на полсекунды и сунь кокон из шали незнакомой женщине, возьмет ли та его? Изумится или испугается или уронит шаль, Магда выпадет, ударится головой и умрет. Голова у нее маленькая, круглая. Такая хорошая девочка, плакать совсем перестала, только сосет иссохший сосок. Сжимает крохотные десны. На нижней прорезался один зубок, он прямо-таки крохотное надгробие белого мрамора. Магда, не жалуясь, отпускала Розины соски — сначала левый, потом правый; оба потрескались, и молока ни капельки. Пересохшая протока, потухший вулкан, глаз слепца, выстуженная нора: вот Магда и доила вместо этого уголок шали. Сосала и сосала, слюнявила нитки. Добрый запах шали, тряпичная соска.

Это была волшебная шаль, она могла питать дитя три дня и три ночи. Магда не умерла, она жила, только тихонечко. Из ее рта шел странный запах — корицы и миндаля. Она не смыкала глаз, забыла, как моргать, как дремать, и Роза, а порой и Стелла всматривались в их голубизну. Они шли, через силу передвигая ноги, и смотрели на Магду.

— Арийка, — сказала Стелла голосом тонким, как струна, и Роза подумала, что Стелла смотрит на Магду взглядом юного каннибала. Когда Стелла сказала: «Арийка», для Розы это прозвучало как «Давай ее сожрем».

Магда дожила до своих первых шагов. Она прожила так долго, только ходила плоховато, потому что ей было всего год и три месяца, а еще потому, что ножки-жердочки не выдерживали ее вздутого живота. Он вздулся от воздуха, стал большим и круглым. Роза почти всю свою еду отдавала Магде, Стелла не отдавала ничего; Стеллу раздирал голод, она сама росла, только не очень-то и росла. У Стеллы не было месячных. У Розы не было месячных. Розу тоже раздирал голод, но она его усмиряла: научилась у Магды высасывать весь вкус из собственного пальца. Они оказались в том месте, где жалости не было, из Розы ушла вся жалость, она смотрела на превратившуюся в скелет Стеллу без всякой жалости. Она твердо знала: Стелла ждет смерти Магды, чтобы впиться зубами в крохотную ляжку.

Роза понимала: Магда скоро умрет, она бы уже давно умерла, но схоронилась в волшебной шали, которую принимали за колышущиеся холмы Розиной груди; Роза куталась в шаль так, будто под ней ничего больше не было. Никто эту шаль у Розы не забрал. Магда онемела. Она никогда не плакала. В бараке Роза прятала ее под шалью, но понимала, что кто-нибудь рано или поздно донесет, или кто-нибудь, даже не Стелла, украдет Магду, чтобы ее съесть. Когда Магда пошла, Роза поняла, что она скоро умрет, что-то да случится. Она боялась спать и спала, положив ногу на Магду и боялась, что раздавит Магду. Весила Роза все меньше и меньше, Роза со Стеллой становились невесомыми.

Магда была тихая, а глаза у нее были все время начеку — как два голубых тигра. Она наблюдала. Иногда смеялась — вроде бы смеялась, да только с чего бы? Магда никогда не видела, чтобы люди смеялись. И все же Магда смеялась — когда ветер играл уголками шали, злой ветер с черными крошками, от которых у Стеллы и Розы слезились глаза. У Магды глаза всегда были ясные, ни слезинки. Она бдила как тигр. Охраняла свою шаль. Никому нельзя было трогать шаль, только Розе. Стелле не разрешалось. Шаль была Магдиным ребеночком, котенком, сестренкой. Когда ей хотелось покоя, она заворачивалась в шаль и сосала уголок.

Тогда Стелла забрала шаль и этим погубила Магду.

Потом Стелла говорила:

— Мне было холодно.

Ей потом всегда было холодно, всегда. Холод проник ей в сердце: Роза видела, что сердце у Стеллы стало холодным. Магда, подавшись вперед, выписывала ножками-палочками загогулины, искала шаль; у выхода из барака, там, откуда шел свет, палочки застыли. Роза увидела это и помчалась догонять. Но Магда уже вышла на площадь перед бараком, на радостный свет. Там проходили переклички. Каждое утро Розе приходилось кутать Магду в шаль и класть у стены, а самой со Стеллой и сотнями других идти и стоять часами на площади, а Магда в одиночестве тихо лежала в шали и сосала свой уголок. Каждый день Магда молчала, потому и не умерла. Роза поняла, что сегодня Магда умрет, и тут же радость и страх обожгли ладони Розы, пальцы ее были как в огне, она была потрясена, ее била лихорадка; Магда, раскачиваясь в солнечном свете на своих ножках-палочках, вопила. С тех пор как иссохли соски Розы, с тех пор, как в пути Магда издала последний крик, она не проронила ни звука, онемела. Роза думала, у нее что-то со связками, с дыхательным горлом, с гортанью; Магда была неполноценная, без голоса — может, глухая; а может, с умственным развитием что не так; Магда тупая. Даже смех, раздававшийся, когда несший пепел ветер играл с шалью, был просто свистом воздуха во рту. Даже когда вши, головные и нательные, сводили ее с ума и она бесилась — как крысы, на рассвете рыскавшие по бараку в поисках трупов, она терлась, скреблась, чесалась, вертелась, брыкалась, даже не пискнув. А теперь изо рта Магды вязкой струей тек вой.

— Маааа!

Это был первый — с тех пор, как иссохли соски Розы, — звук, который произнесла Магда.

— Маааа!..

Опять! Магда колыхалась в опасном солнечном свете на площади, ковыляла на жалких кривых ножках. Роза поняла. Она поняла, что Магда тоскует по утраченной шали, поняла, что Магда сейчас умрет. В Розины соски стучались команды: «Беги, найди, принеси!» Она не знала, куда бежать — к Магде или за шалью. Если она выскочит на площадь за Магдой, вой не прекратится — без шали Магда не успокоится; но если она помчится в барак искать шаль и если найдет ее, если кинется за Магдой уже с шалью, тогда она вернет Магду, Магда сунет шаль в рот и снова онемеет.

Роза отправилась во тьму. Шаль найти труда не составило. Под ней свернулась Стелла, спала, кутая свои косточки. Роза сдернула шаль и полетела — она могла летать, ведь она была не тяжелее воздуха, — на площадь. Жар солнца нашептывал о другой жизни, о бабочках летом. Свет был мирный, мягкий. По ту сторону железного забора, далеко-далеко, раскинулись зеленые луга в крапинках одуванчиков и густо-лиловых фиалок: а за ними, еще дальше, поднимали свои оранжевые колпачки высокие, невинные тигровые лилии. В бараке разговаривали о «цветах», о «дожде»: испражнения, толстые колбаски дерьма, медленные вонючие потоки бурой жижи, стекавшие с верхних нар, смрад, смешанный с горьковатым густым дымом, оседавшим жирными разводами на Розиной коже. На краю площади она на мгновение замерла. Иногда электрический ток, пропущенный через забор, словно напевал; даже Стелла говорила, что это только кажется, но Роза слышала в гудении проволоки голоса, хрипловатые и горькие. Скорбные голоса звучали так убедительно, так страстно, что в их призрачность даже не верилось. Голоса велели ей поднять шаль над головой, голоса велели развернуть, тряхнуть ей, помахать как флагом. Роза подняла, развернула, тряхнула, помахала. Далеко, очень далеко Магда с трудом перегнулась через живот, протянула вперед ручки-прутики. Она взлетела высоко, ехала на чьем-то плече. Но плечо, на котором сидела Магда, двигалось не к Розе и не к шали, оно уплывало прочь, и пятнышко силуэта Магды удалялось в дымчатую даль. Над плечом поблескивала каска. Луч света упал на каску, и она засияла как драгоценный кубок. Черный, как домино, плащ под каской и черные сапоги двинулись к забору с током. Электрические голоса загомонили. «Маааа, маааа, мааа», — в унисон гудели они. Теперь Магда была совсем далеко от Розы, их разделяли площадь и десяток бараков — она была уже на другом краю. Такая маленькая, не больше мотылька.