Дневникъ паломника - Джером Джером

Джером Клапка Джером

Дневникъ паломника

Предисловіе

Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ одинъ изъ моихъ друзей говоритъ мнѣ: — Отчего вы не напишете серьезную книгу? Не мѣшало бы вамъ заставлять публику шевелить мозгами.

— Да хватитъ ли меня на это? — спрашиваю.

— Попытайтесь, — былъ отвѣтъ.

Вотъ я и попытался. Это серьезная книга. Поймите меня. Эта книга образуетъ вашъ умъ. Въ этой книгѣ я разсказываю о Германіи — по крайней мѣрѣ все, что мнѣ извѣстно о Германіи и о представленіи Страстей въ Оберъ-Аммергау. Разсказываю и о другихъ вещахъ, — только не все, что знаю, дабы не раздавить васъ своими знаніями. Я хочу просвѣщать васъ помаленьку. Когда вы прочтете эту книгу, мы можемъ начать сызнова и я разскажу вамъ еще кое-что. Но еслибъ я выложилъ разомъ всѣ свои свѣдѣнія, то могъ бы утомить васъ, набить вамъ оскомину и стало быть не достигъ бы своей цѣли. Итакъ я излагаю предметъ въ легкой и увлекательной формѣ, стараясь заинтересовать даже легкомысленныхъ молодыхъ людей. Они не должны замѣтить, что ихъ поучаютъ уму-разуму: въ виду этого я насколько возможно постарался скрыть отъ нихъ, что это очень серьезная и полезная книга. Я хочу оказать имъ добро безъ ихъ вѣдома. Я хочу всѣмъ вамъ оказать добро: образовать вашъ умъ и заставить васъ шевелить мозгами.

Что вы подумаете, прочитавъ эту книгу, — я не желаю знать, право не желаю.

Для меня достаточное вознагражденіе — сознаніе исполненнаго долга и процентъ изъ барышей, вырученныхъ отъ продажи книги.

Понедѣльникъ 19

Мой другъ Б. явился ко мнѣ нынче утромъ и спросилъ, поѣду ли я съ нимъ въ театръ въ слѣдующій понедѣльникъ.

— О, да! разумѣется, старина! — отвѣчалъ я. — Вы достали ордеръ?

Онъ отвѣчалъ:

— Нѣтъ, ордеровъ не даютъ. Мы заплатимъ за входъ.

— Заплатимъ! Заплатимъ за входъ въ театръ! — воскликнулъ я въ изумленіи. — Какой вздоръ! Вы шутите?

— Милѣйшій, — возразилъ онъ, — неужели вы думаете, что я сталъ бы платить, еслибъ можно было попасть даромъ? Но устроители этого театра не имѣютъ понятія о «билетѣ на право свободного входа», — непросвѣщенные варвары! Ихъ нисколько не тронетъ ваша принадлежность къ прессѣ; они не интересуются прессой; они знать не хотятъ о прессѣ. Не стоитъ обращаться къ режисеру, потому что у нихъ нѣтъ режисера. Если вы хотите, чтобъ васъ впустили, — извольте заплатить. Если не хотите платить, — васъ не впустятъ: таковъ ихъ обычай.

— Милый мой, — отвѣчалъ я, — какой скверный обычай! Да, что же это за театръ? Видно, я никогда не бывалъ въ немъ.

— Должно быть, — отвѣчалъ онъ. — Это театръ въ Оберъ-Аммергау, — первый поворотъ налѣво отъ станціи Оберъ, въ пятидесяти миляхъ отъ Мюнхена.

— Гмъ! неблизкій путь! — замѣтилъ я. — Такому захолустному театру не слѣдовало бы важничать.

— Онъ вмѣщаетъ семь тысячъ человѣкъ, — отвѣчалъ мой другъ Б. — и биткомъ набитъ при каждомъ представленіи. Первое представленіе будетъ въ слѣдующій понедѣльникъ. Поѣдете?

Я подумалъ, заглянулъ въ записную книжку, увидѣлъ, что тетка Эмма пріѣдетъ къ намъ въ субботу и останется до пятницы, разсчиталъ, что если я уѣду, то вѣроятно не встрѣчусь съ нею и стало быть не увижу ея въ теченіе еще нѣсколькихъ лѣтъ, — и рѣшилъ ѣхать.

Правду сказать, меня соблазнилъ не столько театръ, сколько поѣздка. Сдѣлаться великимъ путешественникомъ всегда было моей задушевной мечтой. Я былъ въ восторгѣ, еслибъ могъ писать въ такомъ примѣрно родѣ:

— Я курилъ мою благовонную гаванну на залитыхъ солнцемъ улицахъ стараго Мадрида и втягивалъ ѣдкій вонючій дымъ трубки мира въ жалкомъ вигвамѣ дальняго Запада; и прихлебывалъ мой вечерній кофе подъ молчаливою сѣнью палатки, между тѣмъ какъ спутанные верблюды щипали скудную траву пустыни; и глоталъ жгучую водку сѣвера, между тѣмъ какъ олень жевалъ свой кормъ въ хижинѣ рядомъ со мною, а блѣдные лучи полунощнаго солнца играли на снѣгу; я чувствовалъ на себѣ огонь блестящихъ глазъ, сверкавшихъ на меня съ окутанныхъ чадрами, подобныхъ привидѣніямъ, лицъ въ узкихъ улицахъ древней Византіи, и съ улыбкой отвѣчалъ (что конечно не дѣлаетъ мнѣ чести), на вызывающіе взоры черноглазыхъ дѣвушекъ Іеддо; я бродилъ тамъ, гдѣ «добрый» Гарунъ аль-Рашидъ пробирался ночью, переодѣтый, въ сопровожденіи своего вѣрнаго Мезрура; я стоялъ на мосту, гдѣ Данте поджидалъ прославленную Беатриче; я плавалъ на водахъ, носившихъ трирему Клеопатры; я стоялъ на томъ мѣстѣ, гдѣ упалъ Цезарь; я слышалъ шелестъ роскошныхъ платьевъ въ салонахъ Парижа и бряцанье бусъ, обвивающихъ черныя шеи красавицъ Тонгитобу; я изнемогалъ подъ жгучими лучами солнца Индіи, я замерзалъ въ снѣгахъ Гренландіи, я видѣлъ вокругъ себя дикія орды Африки, я засыпалъ, завернувшись въ походное одѣяло, подъ тѣнью гигантскихъ сосенъ Сѣверной Америки, за тысячи миль отъ центровъ человѣческой жизни.

Б., которому я излагалъ свои мечты этимъ капризнымъ слогомъ, возразилъ, что тоже впечатлѣніе можно произвести, описывая мѣсто своего постояннаго жительства.

— Я могу развести такую же рацею, не уѣзжая изъ Англіи, — сказалъ онъ. — Вотъ, слушайте-ка:

— Я сосалъ мой четырехпенсовый мунштукъ на пескахъ Флитъ-Стрита, и попыхивалъ моей двухпенсовой маниллой въ раззолоченныхъ залахъ Критеріона, я тянулъ мое пѣнистое пиво тамъ, гдѣ прославленный Ангелъ Ислингтона собираетъ жаждущихъ подъ сѣнь своихъ крыльевъ, и пропускалъ рюмочку въ вонючемъ салонѣ Сого! Возсѣдая на хребтѣ причудливаго осла, я направлялъ его бѣгъ, — вѣрнѣе сказать, направлялъ погонщикъ, подгонявшій осла сзади, — по безотраднымъ пустырямъ Гемпстеда и мой челнокъ спугивалъ дикихъ утокъ съ ихъ уединенныхъ пристанищъ вътропическихъ областяхъ Баттерзи. Я скатился кубаремъ съ крутого и высокаго склона Тригилля, между тѣмъ какъ веселыя дочери Востока хохотали и хлопали въ ладоши, любуясь на эту сцену; и тамъ, гдѣ рѣзвились когда-то кудреглавые дѣти злополучныхъ Стюартовъ, я блуждалъ по уединеннымъ дорожкамъ стариннаго сада, обвивая рукой гибкую талію прекрасной Евиной дщери, въ то время, какъ ея мамаша тщетно искала насъ по ту сторону забора. Я носился до того, что голова шла кругомъ и сердце разрывалось (да и не одно сердце) на маленькой, но необычайно тряской, лошадкѣ, которую можно нанять за пенни, на равнинахъ Ревгэмъ Рэя, и покачивался подъ праздными толпами Барнета (хотя врядъ ли кто нибудь изъ нихъ былъ такъ празденъ какъ я), сидя на ярко-раскрашенной колесницѣ, влекомой за веревку. Я попиралъ мѣрными стопами полы Кенсингтонскаго Тоутъ Голля (билетъ по гинеѣ, включая и напитки, — если протискаешься въ буфету); я видѣлъ вокругъ себя дикія орды Дрюри-Лена въ ночь боксеровъ; я величаво возсѣдалъ въ первомъ ряду галлереи на представленіи модной пьесы, сожалѣя, что не истратилъ вмѣсто этого мой шиллингъ въ восточныхъ залахъ Альгамбры.