Конфискованная земля - Дженгиз Тунджер

Дженгиз Тунджер

КОНФИСКОВАННАЯ ЗЕМЛЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Пусть сгорит с деньгами вместе, Хозат-бей,Не уйдет от нашей мести Хозат-бей!

Зеленая арба весело катилась по дороге, оставляя за собой облако пыли. Казалось, отвяжи сейчас хозяин от нее двух тощих, поджарых лошадок — она сама покатится дальше.

Дорога вела в горы. Три горы поднимались впереди, одна другой выше. Среди гор затерялось сорок деревушек. Они входили в состав разных нахие́[1]. Одни относились к Булдану, другие — к Гюнею, третьи — к Алашехиру… Но все они вместе составляли Кесикбель. Общие обычаи и заботы, общие радости и тревоги роднили их. Местные крестьяне часто называли себя просто кесикбельцами, не упоминая даже названия родного села, словно они жили в огромной деревне, разделенной на сорок частей.

Одна из лошадей споткнулась. Возница тряхнул поводьями.

— Проклятая! Подлая скотина! Только ячмень переводишь…

Лошадь, словно обидевшись, дернулась и снова стала. Под колесами арбы тихо заскрипел песок. Возница натянул поводья и хлестнул упрямицу кнутом. Это его успокоило, и он замурлыкал единственную песню, которую знал. Слов было не разобрать.

Арба въехала в ущелье. Мастан огляделся по сторонам. Всякий раз, как он въезжал в это ущелье, его охватывал страх. Три молчаливых каменных исполина смотрели на него. Он начал торопливо нахлестывать вожжами лошадей. Песок кончился, и копыта звонко зацокали по камням.

Сейдали, Дурмуш и Рыжий Осман пристроились на склоне холма. Рыжий Осман достал свою табакерку, отделанную серебром, и привычными движениями начал свертывать цигарку. Вдруг вдали на дороге появилось маленькое облачко пыли. Рыжий Осман насторожился. Забыв о своей самокрутке, он вскочил на ноги и стал пристально всматриваться в это облачко. Лицо его странно передернулось. Он автоматически водил краем самокрутки по влажным губам.

— Едет…

Сейдали и Дурмуш тоже поднялись, повернулись лицом в сторону ущелья.

— Чтоб он сдох! — отозвался Дурмуш. — Кто знает, какую еще беду накличет на наши головы. От его штучек скоро материнское молоко носом пойдет.

— Да не кипятись ты! — Сейдали сплюнул и растер плевок носком бабуша.

— Сейчас бы его и… — начал Рыжий Осман.

— Не кипятись, говорю! Все равно он свое получит.

Сейдали уселся на землю. Двое других продолжали стоять.

— А ну садись! — Сейдали потянул Дурмуша за штанину.

Дурмуш лягнул ногой. Сейдали тянул все сильнее.

— Садитесь, садитесь же, не стоит самим лезть в беду.

Приятели нехотя подчинились, но по-прежнему не отрывали глаз от дороги. Рыжий Осман медленно вытянул из кармана огниво. Долго расправлял трут, потом положил на валун белый кремень и несколько раз ударил по нему железкой. При каждом ударе в воздухе разбегались веселые искры. Все еще не отрывая глаз от дороги, он поднес трут к цигарке; руки его сильно дрожали, и кончик ее никак не совпадал с трутом. Не замечая этого, Рыжий Осман продолжал машинально затягиваться. Сейдали громко смеялся, глядя на его тщетные усилия.

Самокрутка Рыжего Османа, наконец, задымила. Знакомый терпкий запах горелого трута щекотал ноздри. Рыжий Осман любил этот запах, но сейчас он ничего не чувствовал.

Из всех троих только Сейдали сохранял видимое спокойствие.

— И что он опять задумал?

Рыжий Осман пожал плечами. Смял цигарку пожелтевшими от табака пальцами и щелчком отбросил в сторону.

— Может быть… — и не докончил, будто слова застряли в горле.

Дурмуш ослабил завязки чарыков[2]. Пошевелил пальцами ног. Он больше не смотрел на дорогу. Ему было вроде бы легче оттого, что он не видит приближения Мастана. На лице его играла блаженная улыбка.

— Может, он дальше проедет, — озабоченно предположил Рыжий Осман. — Мимо нашей деревни.

— Куда ж ему еще ехать? — отозвался Сейдали раздраженно.

Но Рыжему Осману не хотелось расставаться со счастливой мыслью.

— Дальше проедет! Кроме Караахметли, других деревень, что ли, нет? Может, ему надо в Кушорен, или в Яйладжик, или в Дурумлу, или в Мейале. Да мало ли куда!

— Не знаю, — вздохнул Сейдали. Потеребил свои жидкие усики, сдул с пальцев два волоска.

Дурмуш не менял позы и не вмешивался в разговор.

— Поживем — увидим… — задумчиво продолжал Сейдали. — Что толку раньше времени голову ломать!

Рыжий Осман злобно покосился на него.

— Тебе все равно: «Гори земля — у меня нет ковра…» А у меня этот Мастан в печенках сидит, понимаешь?

— Кто погоняет ишака, тот нюхает его вонь.

Сейдали поднял с земли камешек, со злостью отшвырнул его от себя и плюнул ему вслед.

Осман задохнулся от возмущения, побагровел.

— Ничего умного ты не сказал. — На его лице и шее выступили капельки пота. — Тоже мне друг!

— Ну что ты разошелся, душа моя? Правда всегда горькая. Я ведь тебе уже объяснял, что за человек Мастан.

Осман только вздохнул. Что он мог ответить? Сейдали прав. Не раз они судачили о том, как Мастан отнял землю у Дештимана, Дювера Сали, Юсуфа, Бекира Хаджи. Не раз повторял ему Сейдали: «Открой глаза!»

— Пока ничего не известно, — продолжал Сейдали. — Не горячись. Вот доедет до деревни, тогда узнаем, что у него на уме.

— И то дело, — повеселел Осман.

Светло-зеленая арба Мастана была уже совсем близко. Сейдали хлопнул Рыжего Османа по плечу.

— Шагай-ка ты отсюда. Нечего зря ему глаза мозолить. Еще заподозрит чего не надо!

Осман, ничего не ответив, поднялся и зашагал в гору, покачиваясь, как тополь на ветру. Сейдали вскочил.

— И ты пока не ходи в деревню, — сказал он Дурмушу. — Так лучше будет, поверь мне.

— Будь здоров!

Сейдали закурил «зеленую лягушку»[3] и медленно, припадая на одну ногу, побрел в сторону дороги, по которой приближалась, то исчезая за поворотами, то появляясь вновь, арба Мастана. Сейдали все больше мрачнел. Таяла последняя надежда на то, что арба проедет мимо Караахметли. Он хорошо знал, чем грозил крестьянам приезд Мастана. Да и не было никого в касабе, кто бы не знал этого. Сейдали сжал кулак и в бессильной ярости опустил его на первый попавшийся камень. Потом в слепом гневе пнул камень еще раз ногой. Арба уже миновала последний поворот. Расстояние между ней и Сейдали сокращалось. Но он не ускорял шага. До деревни уже рукой подать…

— К нам! Так и есть! Чем же мы прогневили аллаха? — бормотал Сейдали.

По привычке он намотал на правый указательный палец прядь волос повыше виска и с силой потянул ее. Это чтобы голова лучше соображала. На пальце остались три волосинки. Он поднес руку ко рту и сдул их.

— Да хранит нас аллах!

Он не хотел верить, что Мастан надолго остановится в Караахметли.

— Отдохнет — и дальше. Пить захотел, только и всего, — успокаивал он себя.

Арба въезжала в деревню. Сейдали заторопился: надо поспеть вовремя, чтобы все разузнать и самому удостовериться, что у Мастана на уме.

— Плохо дело, если эта скотина останется здесь, — рассуждал он сам с собой. — Опять люди сна лишатся.

Он закурил, выпустил изо рта густой клубок дыма, стараясь придать себе беззаботный вид, глубоко затянулся еще раз, потом вдруг бросил недокуренную сигарету и стиснул зубы.

— Поганый лихоимец! И какие еще беды принес ты на наши головы?

Арба замедлила ход. Теперь, чуть прибавив шагу, Сейдали мог бы поравняться с ней. Однако он круто свернул к кофейне. Мастан, вылезая из повозки, увидел его, поздоровался.

— Добро пожаловать, — отозвался Сейдали.

— Спасибо.

— Как доехали?

— Да ничего…

Первым в кофейню вошел Мастан, Сейдали — за ним. Посетители посторонились. Мастан сел к огню.

— Сделай-ка чаю, — обратился он к хозяину кофейни Мусе. — Только чтоб был горячий, как заячья кровь!

— Будь спокоен, хозяин, — отвечал Муса. — Слава аллаху, мы свое дело знаем.

— Такого мастера, как ты, поискать.

— Благодарствую, — угодливо осклабился Муса.

Мастан хохотнул. Такая была у него манера: хихикал, когда чувствовал себя не в своей тарелке. Сдвинув замасленную кепку на лоб, он почесал затылок, повертел в руках пепельницу, стоявшую на столе.

— Ну вот, Муса, и у тебя теперь попьем чайку.

— Надолго к нам, хозяин?

— Уезжать не думаю. Завтра домашние подъедут.

В кофейне воцарилось молчание. Лица побледнели.

— Вот и хорошо, — подхватил Муса, пытаясь разрядить обстановку.

— Место здесь хорошее. И воздух чистый…

— Не по тебе он, — многозначительно сказал Сейдали. — Ты же знаешь, что климат наш вредный для твоего здоровья.