Жена для виконта-отступника (СИ) - Филимонова Елена

ГЛАВА 1

Тётушка Эбигейл стояла в дверном проёме, я чувствовала запах розовой воды и слышала её дыхание, но не хотела оборачиваться. Судорожно сглотнула, чтобы не выдать слёз, хотя это бесполезно, она прекрасно знала, каково мне.

— Это только начало. Дальше будет хуже, ты и сама это знаешь.

Я поежилась и плотнее, укуталась в шаль, продолжая упрямо смотреть в окно, из которого тянуло зябким ноябрьским холодком. Тонкие, расшитые занавеси подрагивали от ветра, и мягко шелестели бумаги на подоконнике. Аран жил своей жизнью, его звуки и запахи сливались в одно. Вонь сточных канав, терпкий аромат чьих-то дорогих, но безвкусных духов, хлюпанье грязи под колёсами экипажа, ругань торговца дрянным элем, и ещё сотни других звуков и запахов окутывали душным коконом. В низко повисшем сером небе уже маячила бледно-рыжая полоса рассвета. Начинался новый день. Эхо пушечного залпа, извещающее о том, что очередная казнь состоялась, ударило по вискам.

— Ты должна радоваться, что Молли не назвала наших имён.

Слезы все-таки покатились по лицу. Бедная Молли. Они убили ее. Сожгли на костре, словно она исчадие преисподней, от которого необходимо избавиться прежде, чем оно утащит за собой других. Вот кем была Молли в глазах инквизиторов. Но в не моих.

Платье Эбигейл мягко зашелестело, подошвы домашних туфель скользнули по каменному полу. Она подошла и опустила руку мне на плечо. В этом жесте не было сострадания или сожаления — тётушка лишь соблюдала формальности, ибо привыкла всё делать так, как должнó. Как обещала перед смертью своему брату, моему отцу. «Любить и заботиться до конца своих дней». С любовью как-то не вышло, а о заботе у Эбигейл своё представление.

— Она мертва. — Я сказала это больше самой себе в тщетной попытке смириться с неизбежным.

— Да, мертва, — сухо повторила Эбигейл. — Но мы-то живы, и хвала Создателям. — Она обвела взглядом комнату. — Впрочем, если бы сюда нагрянули люди королевы, они бы всё равно ничего не нашли.

Ещё бы! Эбигейл выбросила и сожгла все старые религиозные книги в день, когда было объявлено о смерти молодого короля Виллема, ибо знала, что последует за этим. Теперь в нашем доме появились фигурки новых богов, а по воскресеньям мы исправно посещали Храм.

— Ты же понимаешь, что это значит? — Эбигейл опустилась в кресло и, не сводя с меня глаз, грациозным жестом пригласила занять место напротив.

Мне не осталось ничего другого, кроме как подчиниться.

— Твой брак с Хелиотом невозможен.

Я знала, что Эбигейл это скажет. Откровенно говоря, он никогда мне не нравился. Но ещё больше меня тяготило пребывание в доме родственницы, да и её саму, как нетрудно догадаться, тоже. Справедливости ради стоит отметить, что она всегда относилась ко мне не хуже, чем к родному сыну, и в детстве я практически ни в чём не знала нужды. До тех пор, пока Эбигейл не развеяла по ветру те деньги, что остались мне в наследство.

— Но вы же не станете возражать, если я нанесу им визит?

Эбигейл посмотрела на меня, как умалишённую.

— Элизабет! — воскликнула она, и её тонкие ноздри раздулись от гнева. — Его сестру только что сожгли на костре, как еретичку! Ты хоть понимаешь, что это значит?

— Я понимаю, что Хелиот и его мать убиты горем. А я, как-никак, пока ещё его невеста.

Бедняжка Молли была верной, добросердечной, и… слишком упрямой, что бы я могла убедить её отказаться от своих убеждений хотя бы внешне и уберечь себя от ужасной участи. Со слов ее матери, даже в королевской темнице Молли отказывалась признать себя еретичкой и покаяться, зная, что это спасло бы ей жизнь. Тех, кто публично отрекся от «ложных богов», как правило, отпускали, но оставляли под наблюдением.

— Ты хочешь закончить, как она? — спросила Эбигейл, глядя мне в глаза. — На костре? Утащив за собой меня и Андри? И, кстати, — будто бы невзначай добавила она, — твоя помолвка с Хелиотом официально расторгнута ещё месяц назад. Прости, надо было сказать раньше. — Никакого сожаления в её голосе, однако, не слышалось.

На мгновение мне показалось, что я ослышалась. То есть, как это расторгнута? Всё это время я приходила в их дом, проводила время с Хелиотом, не подозревая о том, что уже не являюсь его невестой. Все, в том числе и его семья, знали, но молчали?

Меня захлестнул гнев. Какого чёрта Эбигейл крутит мною, как хочет, не удосужившись хотя бы поставить в известность?

— Не кажется ли вам, что это уже слишком? — я вскочила с кресла в попытке обуздать ярость. — В конце концов, это вы растратили все деньги, что достались мне от отца!

— Я заботилась о тебе! — закричала Эбигейл, теряя терпение. — О твоем будущем! И сейчас забочусь! — её моложавое, с тонкими чертами лицо нервно подрагивало.

— Заботились? — криво усмехнулась я. — И каким же образом, позвольте спросить? Тем, что оставили меня без гроша, не забывая при этом напоминать, как много для меня делаете?

Я понимала, что зашла слишком далеко и надо остановиться, пока не поздно, но уже не могла. Смерть Молли, гибельное финансовое положение и крушение последней надежды уехать из этого дома добили меня окончательно.

— Осмелюсь напомнить, дорогая племянница, что эти деньги уходили в том числе и на твоё содержание, — отчеканила Эбигейл, из последних сил сдерживая гнев. — Да и потом… ты ведь не любишь Хелиота. И никогда не любила. Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне? Я совсем тебя не узнаю.

Конечно, она не узнавала. Эбигейл привыкла к беспрекословному подчинению с моей стороны — я никогда не спорила с ней и уж тем более не смела дерзить. Но у всего в мире, как известно, есть свой предел. В том числе и у моего терпения. И дело даже не в деньгах. Точнее, не только в них.

— Я благодарна вам за всё, что вы для меня сделали, тётушка, но…

— Присядь, Элизабет.

Эбигейл подозвала служанку и велела девушке налить два бокала вина. В нашем доме не заведено пить с утра пораньше, но разговор, судя по всему, будет не из лёгких. Хотя в тот момент я не могла думать ни о чём другом, кроме как о судьбе бедной Молли. О том, как пламя терзает её тело, как лопается её кожа и горит плоть. Мне казалось, что я чувствую удушающий запах паленого мяса. К глазам снова подступили слёзы. Бедная Молли.

— Я знаю, каково тебе, — Эбигейл взяла мою руку, — знаю, что ты чувствуешь, и потому не сержусь. Но и ты должна понимать, — её голос сделался серьёзен, — что теперь любое общение с их семьей несёт нам угрозу. Я предвидела такой итог, и потому заранее расторгла твою помолвку с Хелиотом. Ты сделала всё, чтобы уберечь Молли от беды, но она была слишком глупа и упряма. А ты умна, я знаю это.

Меня всегда дико раздражала её привычка ходить вокруг да около, но сейчас это было просто невыносимо.

— Что вы хотите?

— Прежде всего, что бы ты как следует отдохнула. Ступай в свою комнату, а я велю служанке принести тебе успокаивающий настой. И не спорь, — жёстко сказала она, прежде чем, я успела возразить. — Выспись, и мы обо всём поговорим.

На склоки не осталось сил, ни желания. Нужно ли говорить, что уснуть мне так и не удалось? Стоило закрыть глаза, как я видела корчующуюся в огне Молли. Мы не были близки, но за пять месяцев нашего знакомства я успела к ней привязаться. И пусть порой меня раздражала её фанатичная религиозность это никогда не стояло между нами.

Но, неужели, она действительно не понимала, к чему идёт? Не думала о том, какие муки ждут её в королевской темнице, и в каком положении после её казни окажутся мать и брат? Неудивительно, что Эбигейл расторгла помолвку, хотя, признаться, я, как бы подло это ни звучало, сама не решилась бы связать с Хелиотом свою судьбу.

Однако, сорванная помолвка означала, что мне придётся остаться в доме Эбигейл на неопределённый срок. Тётя права, я никогда не любила Хелиота, но, не случись этой беды, он стал бы хорошим мужем, а мне не пришлось бы без конца слушать тётушкины жалобы на тяжкое бремя опекунства.

Мои родители, которых я никогда не знала, были достойными людьми, но слишком рано ушли из жизни. Матушку унесла в могилу лихорадка, когда мне не было и года, а отец безвестно сгинул на войне ещё при старом короле Ортанаре. У меня почти не осталось чётких воспоминаний о папе, лишь смутные обрывки, что никак не сложатся в единый образ. Я помню деревянную лошадь, которую он подарил мне на именины; запах его одежды; фиалки у пруда, где мы однажды гуляли; и то, как блестел на солнце его мушкет в день, когда он уезжал на войну. Я помню все эти детали, но не помню его самого — и сколько бы ни смотрела на портрет в своём медальоне, не нахожу в нём знакомых черт.