Ферма кентавров - Людмила Пивень

Людмила Михайловна Пивень

Ферма кентавров

ПРОЛОГ

Я проснулась ночью от далёкого крика. Белый свет высокой луны падал на пустую Машкину кровать и портрет Карагача на стенке. У двери темнел шкаф. Никого в комнате не было. Стояла глухая тишина.

Наверное, приснилось, решила я, но в тот же момент снова раздался слабый крик. И я поняла, что не слышу его, а чувствую.

Меня звал на помощь Боргез.

Его панические мысли были полны когтей, клыков и сверкающих глаз. Он думал, что его поймал за ногу хищный зверь.

Я слетела с кровати, cхватила и натянула спортивные штаны, заправила в них ночную рубашку, сунула ноги в кроссовки… До дверей меня проводила Дженни, среднеазиатская безухая овчарка, а во дворе встретил Акташ, её родной брат.

Чисто подметённый бетон двора был залит светом прожекторов. Как и положено по ночам, толстенная цепь соединяла створки конюшенных ворот. В щель между ними я увидела, что случилось. Двери денника были разбиты, пролом ощетинился белыми щепками, в нём беспомощно и нелепо застряла рыжая нога жеребца. Он пытался вырваться, дёргал дверь, её грохот взбудоражил всех лошадей, а конюха не было видно. Я послала Боргезу успокоительный мысленный образ ласковых человеческих рук и кормушки, полной овса. И позвала:

— Дядя Серёжа!

Дежурный конюх, наверное, спал. Всегда эти конюха дрыхнут по ночам, хотя должны обходить денники, проверять, всё ли в порядке!

Боргезу было страшно и больно. Я мысленно пела ему, что люди прогнали чудище, оно ушло и больше не вернётся…

— Дядя Серёжа!

Наконец конюх вышел из дежурки, и ему достаточно было одного взгляда, чтобы испугаться. Сначала он сделал движение бежать к Боргезу, потом решил, что надо прежде впустить меня и торопливо начал отпирать. Я шипела сквозь зубы:

— Ну скорей, скорей, скорей!

— З-замок заржавел…

— Не замок, а спать надо меньше! — сказала я тихонько, чтобы не услышал дядя Серёжа, и добавила: — Вечно запираем, запираем, а потом не открыть…

Конюх ругал замок последними словами, а я ему поддакивала — от злости. Вообще-то замок на воротах нужен, нужны прожектора во дворе, нужны сторожевые псы Акташ и Дженни. Лошади у нас на ферме стоят дороже любого «Мерседеса».

Наконец что-то щёлкнуло, ключ повернулся, отскочила дужка замка и упала, брякнув, цепь. Я проскользнула в открывающиеся ворота и кинулась к Боргезу. Дядя Серёжа, хоть он старый и толстый, очутился у разбитых дверей вместе со мной, ухватил поудобней обломки и потянул их на себя. Дерево захрустело. Жеребец дёрнулся ещё раз, вырвал наконец копыто из досок и, освободившись, нервно закружил по деннику — никак не мог забыть про клыкастое чудище.

Я позвала:

— Бо-орька! Борге-ез!

Он тихо заржал и ткнулся носом в решётку, которая шла по верху двери и стены.

— Ма-аленький, всё хорошо…

Я зашла в денник. Рыжий длинноногий жеребец, которому моя голова не доставала до холки, толкнул меня мордой и прошёлся вокруг, стараясь коснуться меня то плечом, то боком, то крупом. Он был ужасно рад, что я наконец пришла.

Догадаться, что случилось, было нетрудно. Боргез любил побрыкаться в деннике, наверное, воображал, что дерётся с соседом, гнедым по кличке Баянист. Все стены в щербинах от ударов, отметины копыт начинаются у пола, а до верхних я не дотягиваюсь, даже стоя на цыпочках. Пока Боргез попадал по камням, ничего страшного не случалось, но сегодня ночью он врезал по двери. И, скорее всего, не один раз. Владимир Борисович говорил нам, что сила удара лошадиных ног достигает восьми тонн. Тут самые толстые доски не выдержат!

Когда жеребец немного успокоился, я остановила его и присела на корточки у левой задней ноги. На вид всё было в порядке, на золотистой шерсти у копытного венчика не оказалось даже царапин. Только все конники знают, что после травмы лошадь может захромать не сразу, а чуть погодя.

Дядя Серёжа отодрал поломанную доску и на всякий случай одну рядом. Специально, чтобы пролом был шире и Боргез не застрял снова, если вдруг сунет ногу в дыру еще раз, от любопытства.

А потом я посмотрела, что конь всё не начинает есть сено, не стоит на месте, кружит по по деннику, и решила, что после такого потрясения его нельзя оставлять одного. Вообще-то нам не разрешают ночевать на конюшне, но сегодня другого выхода нет. Ну точно, нет. Чистокровные лошади очень нервные и чуткие… И, наверно, если бы я у Владимир Борисыча спросила, он бы то же самое сказал… А может, и не сказал бы. Только дядя Сережа все равно не станет будить его ночью, чтобы переспросить…

Из кормовой я притащила два тюка прессованной соломы, которая обычно идет лошадям на подстилку. Если положить их возле стенки, получится вполне приличная кровать. В раздевалке сняла с гвоздя рабочую куртку. Конечно, она здорово пахнет конским потом, ночную рубашку явно придётся стирать, но идти домой одеваться не хотелось.

Дядя Серёжа снова подошёл к деннику:

— Света, как он? В порядке?

— Пока вроде ничего не видно. Я тут с ним посижу.

— Ага, только чтобы шеф потом не ругался…

— Да, ругаться всё равно будет. Особенно если Борька захромает.

— Ага, ага… Ну, ты полечи жеребца-то… Вы ж умеете — по-своему.

— Хорошо. Вы спите, дядя Серёжа, я буду за лошадьми посматривать — всё равно ж тут сижу.

— Вот и ладненько…

Он постоял немного и ушёл. Я уложила в ряд соломенные тюки и застегнула куртку. Днём в сентябре тепло как летом, а ночи холодные.

Боргез подошёл ко мне. Я чувствовала, что нога у него не болит. Дядя Серёжа говорил «полечи», но на самом деле никто из нас лечить не умеет. Вот боль унять — другое дело… Я чесала жеребцу длинную гибкую шею, в ответ он губами перебирал мои волосы. Они тоже рыжие, но не такого красивого цвета, как его шерсть.

Потом я легла. Боргез доел остатки сена в углу, подобрался поближе, долго водил носом от моей макушки до кроссовок, затем стал выгрызать прямо из-под меня прессованную солому. Вообще-то соломой устелен весь пол в деннике, но лошадям всегда кажется, что люди обычно садятся на самое вкусное. И если ты устроилась на травке, а твой конь пасётся рядом, то, скорее всего, он даже не посмотрит на сочную зелень в стороне, он будет скусывать самые жалкие стебельки и подпихивать носом, чтобы тебя насмерть загрызла совесть и ты убрала бы свой зад с этой прекрасной травы.

Я мягко оттолкнула рыжую морду. Боргез поприставал ещё немного, потом смирился с тем, что я не встаю, и начал есть рядом. Время от времени он вспоминал про чудовище, настораживал уши и косился на дверь. Прямо в окно светил прожектор и над спиною коня вставало тонкое золотое сияние… Нарисовать Боргеза художник мог бы одними длинными линиями.

В конюшне было спокойно. Над центральным проходом тихонько гудели лампы дневного света, в денниках хрустели сеном лошади. Я ещё не знала, что этой ночью закончится обыкновенная жизнь нашей фермы, я просто лежала и думала, как все позавидуют, когда узнают, где сегодня спала Света Измайлова.

Все — это Аня, Верка, Димка и Арсен. Вообще-то мы живём на ферме вшестером, но Машка уже второй месяц лежит в больнице.

Мы — детдомовцы. Просто никто нас так не называет, потому что детдом не обычный, а семейного типа. Воспитателями в нём наш тренер Владимир Борисович и его жена тётя Оля. Мы на интернатских совсем не похожи, у нас и одежда разная, и мебель в комнатах. И вообще, детдом — всё равно, что тюрьма, там даже решётки на окнах. А мы живём в нормальном доме на ферме, что стоит на склоне горы над Яблоневым, большим селом недалеко от Бахчисарая. Выше фермы поля и лес, а на плоской вершине горы — сады грецкого ореха.

У нас на ферме готовят конкурных* лошадей.

…Я лежала на соломенных тюках, слушала мирные звуки ночной конюшни и скоро уснула. Мне приснилось, что мы с Боргезом участвуем в чемпионате мира и побеждаем всех.

ГЛАВА 1

— Смена, повод! Облегчённой рысью ма-арш!

«Смена» произносится коротко и чётко, «повод» овзначает что-то ворде «внимание», это слово говорится, чтобы всадники успели приготовиться, после «рысью» делается небольшая пауза, а «марш» командуют всегда нараспев.

Головными в смене — Арсен с Баянистом. Баянисту весело — как всегда. Он играет, вскидывая передними ногами, подбрыкивает, вот-вот сорвётся с рыси в галоп. За Баянистом — Димка и серый Рубин. Потом идёт Аня на гнедой голштинке Виннифред. Замыкают смену Верка со Змеёй. Настоящая кличка вороной Веркиной кобылы — Звенигородка, но её иначе как Змеёй не называют. Из-за характера. Змея не любит никого из лошадей и никого из людей, кроме Верки. И сейчас время от времени она пытается прибавить рысь, чтобы как бы ненароком достать зубами мощный круп Виннифред, но Верка не позволяет ей хулиганить.

Везде царит солнце. Солнце сияет в небе, солнце отражается в мелких лужицах, разлитых на конкурном поле, солнце блестит на конфетной бумажке, брошеной кем-то на склоне горы, солнце сверкает на пряжках уздечек и на хромированных стременах, под солнцем переливается шерсть лошадей.