Привычка жить - Вера Колочкова

Вера Александровна Колочкова

Привычка жить

Роман

Продавать шубу или не продавать? Вопрос, конечно, интересный. Можно сказать, шекспировский даже. Правда, гордый принц Гамлет такими заурядно-бытовыми вопросами и не задавался вовсе, тем не менее… А если уж совсем по совести, то ему-то, гордому принцу Гамлету, как раз намного легче было, – не надо было думать ежечасно, где бы себе деньжат добыть на хлеб с мясом да на всякое остальное средневековое пропитание. Вот и мучился своим философским «быть или не быть». Сытому-то можно и помучиться, отчего ж нет. Тем более когда двое детей-школьников твою шею вниз не тянут и не надо их кормить три раза в день завтраком, обедом да ужином… А вот если они в твоей жизни все-таки присутствуют, эти юные проглоты со своими растущими организмами, тогда что? Одно тогда остается – смотреть на свою шубу любимую и мучиться неразрешимым вопросом – продавать, не продавать? Продавать – убей как жалко! Вся зима еще впереди. Больше уж никогда такую не купить. Но где она еще денег возьмет? Скоро Новый год, детские подарки, наряды, каникулы… Вот интересно, какой умник придумал праздновать эту ночь, самую, по сути, заурядную, холодную и зимнюю? Кому такая жестокость в голову могла прийти? Нет, оно, конечно, красиво все придумано, кто ж спорит… И сказка, и чудеса, и прочие блески да всплески романтические. А если, например, человек совсем одинок? Вместо чудес и сказок – плевок ему в душу? Или, например, у человека этого возможности нет взять и бешено на эту новогоднюю романтику потратиться? Наверное, кошелек у этого новогоднего умника-придумщика слишком толстый был, хорошо ему. А остальным что делать прикажете? Тем, у кого денег на все эти подарочно-съестные вакханалии просто нет и в ближайшем будущем не предвидится? Как им, этим остальным, выплывать из суетливого предновогоднего времени? Против течения грести? А толку? Все равно не услышат, не поймут, а тем более дети. Хоть как ты им объясняй, что день этот да ночь – обыкновенные сутки прочь. Не поймут и не примут. Потому что с малолетства приучены и к елке под потолок, и к дорогим подаркам, и к стандартно-заказному приходу подвыпившего мужика с ватной бородой под руку с наглой девицей в бело-блестящих одеждах и с килограммом косметики на лице. Сейчас, правда, можно уже и без елки обойтись, и без Деда Мороза со Снегурочкой, но от остальной растратной суеты все равно никуда не денешься. Привычка – она же вторая натура. Так что последнюю одежку ты, мать, с себя сними, а праздник дитям обеспечь. Им, дитям, как говорится, мороженое, а баба и без цветов обойдется…

Женя вздохнула горестно, еще раз провела рукой по нежному норковому ворсу, потом решительно захлопнула дверцу платяного шкафа. Подойдя к окну, задумчиво уставилась на серо-снежную улицу – солнца нет, машин немного, редкие прохожие на притоптанных тротуарах. Вот она – тусклая сонливость позднего декабрьского субботнего утра – как раз под ее настроение. Черт, а шубу и впрямь жалко. Но она подумает еще. Мало ли что может случиться за оставшиеся до праздников две недели? А вдруг на нее деньги какие-нибудь возьмут да и свалятся? А что, бывает же. Может, на бывшего супруга совесть отцовская снизойдет и устыдится он суммы копеечных своих официальных алиментов? Хотя это вряд ли… Некогда ему нынче совестью устыжаться, он новую жизнь затеял. Как сказал – настоящую. С ней, с Женей, значит, ненастоящая была, а теперь у него настоящая началась. Недавно видела его – похудел, спина прямая, глаза горят. Не мужик – орел воспаривший! Уже два года прошло, как парит и парит себе в лазоревом небе, все купается и купается в новых высоких отношениях. А она тут, на сырой земле, ползает жалкой ящеркой, вся в трудах и заботах тяжких, и никакого тебе парения, и ничего такого нового и высокого у нее на горизонте не высветилось, кроме долгой и холодной зимы в старом пуховике. Да, именно в нем, постылом и старом, потому как никуда не денешься, придется-таки отдавать любимую шубу на заклание проклятущего растратного праздника.

Вообще, раньше, в той еще жизни, у нее было две шубы. Одна дорогая, а другая очень дорогая. Ту, очень дорогую, она продала сразу после коварного супружеского предательства. В первый же месяц, как осталась без стабильного мужниного дохода и пребывала в некоей наивной растерянности – чего ж это, мол, такое нехорошее со мной происходит… Деньги тогда ушли так моментально, что она испугалась уже по-настоящему. И наивность всю как рукой сняло. Поднатужилась, встряхнулась, стала обустраиваться в новой жизни. Только плохо, видно, обустраивалась, раз очередь и до второй шубы дошла. Вот этой. Любимой. Жалко, ох как жалко…

Но все равно – не вечер еще! Продать легко, эту операцию за десять минут произвести можно. Вон, только до соседки Оксанки дойти и договориться о своем появлении у нее в гостях в нужное время. Уж она устроит ей эту продажу в ближайший же вечер, как только к ней очередной Магомет или Автандил по своим потребностям на огонек заглянут. В свою же пользу и устроит. У нее этот спектакль купли-продажи так отрепетирован, что сам Станиславский вместе с Немировичем-Данченко обзавидовались бы, если б хоть раз на него глянули. В этот спектакль уже и дорогущее вечернее Женино платье провалилось, и колечко с бриллиантом, и сережки… А больше у нее ничего стоящего, что могло бы Оксанку заинтересовать, и не осталось. Только шуба. Оксанка как раз третьего дня, встретив ее в лифте, намекнула, что шубку она у нее тоже как-нибудь бы прикупила. Конечно бы прикупила! Такую шубку хоть кто прикупит – тем более за полцены…

Снова вздохнув, Женя отошла от окна, продолжила свое прерванное занятие – субботнюю уборку квартиры никто пока для нее не отменял. Тем более и поторопиться с этой уборкой уже пора было. Скоро Максимка придет с тренировки, уставший и голодный, а у нее и обеда нет. А потом и Катьку надо измудриться едой горячей накормить, когда вернется она от своего английского репетитора. Хоть силой впихнуть, а надо. Если это дело проворонить, так целый день голодать и будет, до сине-обморочного состояния себя доведет в два счета. Фигуру она к Новому году блюдет, видишь ли. Жирного не ест, мучного не ест. И даже от сладкого героически нос воротит. Пятнадцать лет девчонке – а уже у нас озабоченность фигурная наружу выскочила, куда с добром! Черт бы побрал этот Новый год, как с рельсов все съехали, ей-богу! День как день.

Чего ради него себя голодом морить? Хотя и она, бывало, в те, беззаботные свои времена к этому празднику готовилась, худела да о нарядах думала. И настроение всегда было такое… летящее. Вот же идиотка! Лучше бы копеечку на черный день втихомолку ныкала, чем полетами этими увлекаться! Вот он, черный день, пришел, и что? Ни копейки за душой нет. А без нее, без родименькой, какие такие полеты могут быть? Прижми крылышки да сиди, как курица на насесте. Да уж, была жизнь, и не стало жизни… Хотя в прошлое свое лучше даже и в мыслях не возвращаться, она это давно уже поняла. Пусть плохонькое, но пусть будет настоящее. Так что хватит ныть… И на Катьку ворчать тоже хватит. Она ж девчонка, ей праздника хочется, чуда хочется… Вдруг это чудо в Новый год случится, а у нее лишние килограммы наружу вылезут? Или прыщи какие, не дай бог? В ее возрасте – это уже катастрофа! Человек, понимаете ли, чуда ждет, а вам тут прыщи с килограммами…