Альманах «Литературная Республика» №2/2013 - Коллектив авторов

Альманах «Литературная Республика» №3/2013

Бояринов Владимир Георгиевич

Звать меня Кузнецов, я один…

С улицы

В 1974 году волею судеб меня перенесло из семипалатинских степей в столицу нашей родины. К этому времени я перешел на второй курс заочного отделения Литературного института им. A.M. Горького. Из писательской среды я знал только одного живого поэта, руководителя семинара Егора Исаева, который еще не был Героем труда и Ленинским лауреатом, но у меня даже мысли не возникало, чтобы обратиться к нему по поводу подходящей работы. Я просто собрался с духом и в один из ясных августовских дней вышел на поиск, как выходят в море или на охоту. На соседней улице располагалось издательство «Художественная литература». Когда решение принято – робость остается за дверью. Я переступил порог отдела кадров, где отставной генерал по фамилии Спок, щадя мое простодушие, сказал:

– Ты хоть понял, куда попал? Здесь работают жены и дочки, – последние слова он произнес врастяжку и многозначительно, воздевая указательный палец. – Они тебя съедят на десерт и очень быстро. А поезжай-ка ты на улицу Ярцевскую, – он написал адрес на квадратике бумаги, – там недавно открылось молодежное издательство «Современник». Если не возьмут – узнаешь хотя бы, где поэты свои первые книжки печатают.

И уже другой отдел кадров. Заведующая Галина Яковлевна провела меня в редакцию литератур народов РСФСР.

В маленьком, с позволения сказать, кабинете сидел крупный мужчина с вьющимися волосами и оленьими глазами. Он курил болгарские «БТ» (он всегда курил только эти сигареты), выпуская дым через нижнюю губу.

– Юрий Поликарпович, вот вам кадр, поговорите с ним,

– сказала заведующая и оставила нас наедине.

Мой работодатель был задумчив, если не мрачен. Он ведал в редакции литератур народов России поэзией, и как выяснилось позже, Юрия Поликарповича Кузнецова раздражала свернутая в трубочку газета «Советский спорт», которой я невольно поигрывал. И пусть только в 1998 году Кузнецов признается: «Что не люблю, так это спорт, поверьте…», – поэт не был к нему расположен и в середине семидесятых.

Последовало несколько дежурных вопросов и односложных ответов.

– Кого любишь из современных поэтов? – вдруг спросил Кузнецов.

«Первый раз тебя вижу, а ты просишь в любви исповедаться, – мелькнуло в голове. – Не на того напал».

– Василия Федорова и Леонида Мартынова, – выпалил я.

– Старые маразматики, – сквозь зубы процедил Кузнецов. – Еще кого?

– Игоря Шкляревского.

– Мелкота, – вконец разочаровался Кузнецов. И давая понять, что разговор закончен, добавил:

– Завтра принесешь свои стихи.

Это теперь ясно, что неведомая сила вынесла меня прямиком на Юрия Поликарповича Кузнецова, у которого еще не было знаменитых книг, но сам он совершенно четко осознавал свое место в русской поэзии. И в каких бы дружеских отношениях мы порой не находились впоследствии – язык не поворачивался назвать этого человека запанибратски по имени. Для меня он всегда был и остается Юрием Поликарповичем.

А тогда подумалось: «Ну и тип! Какие могут быть стихи! Да гори оно огнем!»

Однако на другой день я сидел в том же кабинете и с удивлением наблюдал, как терпеливо Кузнецов читает мою рукопись, раскладывая ее на три стопки. Над одним из лирических откровений он хмыкнул: «Шла она, к другому прижималась, и уста скользили по устам…»

Наконец он встал со стула, потер руки, хлопнул ладонью по одной из разложенных стопок и победно объявил приговор:

– Это – Рубцов!

Хлопнул по второй:

– Это – твое!

Третью он пренебрежительно и резко отодвинул от себя:

– А это отнеси в журнал «Юность».

Потом глянул на меня столь торжествующе, как будто положил на обе лопатки:

– Иди, заполняй учетный лист.

Над этим листом Кузнецов раздумывал недолго, но остановился на имени жены – Рауза – и спросил:

– Татарочка?

Получив утвердительный ответ, впервые улыбнулся:

– Правильно. Восток надо покорять.

Я еще не знал, что «покоренный» им самим Восток носит имя Батимы и родом из моего же термоядерного Семипалатинска.

Бракодел

На исходе 1976 года жена родила вторую дочку – Татьяну. Мне, конечно же, хотелось сына. Я даже на справочную роддома «наехал». Впрочем, я не был здесь оригинален…

Но и радость моя была откровенной, бурной, плавно перешедшей в новогоднее пиршество.

– Бракодел! – при первом же известии бросил в мой адрес Кузнецов. Конечно же, в шутку.

Но жизнь горазда на всякие шутки. И через несколько лет уже в семье Юрия Поликарповича родилась вторая дочь.

– Бракодел! – принародно отыгрался я. Однако невозможно смутить счастливого отца.

– Ха! – сказал Кузнецов. – У всех гениев сначала рождаются две дочери…

Переводы

В России говорят и пишут на доброй сотне языков. Мы работали в редакции, которая была призвана заниматься переводами прозы и поэзии носителей и хранителей этих языков. Была призвана заниматься переводами, но честно и страстно занималась переложением подстрочных переводов на русский язык. Конечно же, так называемые, переводчики Расула Гамзатова не знали аварского, и весь мир смотрел на поэзию знаменитого горца сквозь призму русского языка.

Кредо Юрия Кузнецова в этом крутом вопросе заключалось в том, чтобы, во-первых, найти среди общего потока подстрочников самородок, пригодный для обработки; во-вторых, стих в русском изложении должен соответствовать лучшим оригинальным образцам того поэта, которому доверили перевод. Горе тому, кто брался за переводы как за халтуру! Доходило до расторжения договоров, до скандала и до слез, но здесь Кузнецов был непреклонен.

Лопсон

В советское время издательский процесс представлял собой отлаженный конвейер, и если рукопись по плану сдавалась 15 октября, то – кровь из носу – именно в этот день она должна была уйти в типографию.

В плане выпуска 1976 года стояла рукопись бурятского поэта Лопсона Тапхаева. Молодого автора открыл Юрий Кузнецов, дал высокую оценку и пообещал своему ровеснику, также потерявшему отца на войне, помочь с переводом.

При этом надо отметить, что Юрий Кузнецов обычно не переводил сборники целиком. Оставляя за собой «право первой ночи», он отбирал философского плана стихи и – реже – поэмы. Если мы делали книгу совместно, то ко мне переходила любовная лирика и народные мотивы.

Но книга «Сияние в Саянах» Лопсона Тапхаева была нашей первой совместной работой.

Срок сдачи «Сияния» неумолимо приближался, вот уже осталось меньше полутора месяцев, а Юрий Кузнецов после выхода сборника «Край света – за первым углом» не только продолжал пожинать плоды славы, но и пахал, как Микула Селянинович. Тут было не до переводов.

В один из понедельников он позвал меня в кабинет и спросил:

– Переведешь книжку Тапхаева за месяц?

Я задумался. Получалось почти по 50 строк в день. Ничего невозможного в этом не было, если бы не служба…

– Приходить на работу будешь только в понедельник с готовыми переводами, – упредил мой вопрос Юрий Поликарпович. – Буду читать. Может быть, и сам что-то переведу. А начальство спросит – я прикрою.

И началась страда! Если учесть, что первой моей дочке к тому времени и года не было, и жили мы в коммуналке на 20-ти метрах, то мои вдохновенные страдания, естественно, удваивались и происходили в ванной комнате, где я запирался вместе с подстрочными переводами.

Через неделю я понял, глядя на Кузнецова, что Лопсон Тапхаев звучит на русском языке сообразно своему таланту. И моему тоже.

Но надо знать Юрия Поликарповича! Вот в одном из стихотворений прошла арба. Какая трава осталась под колесами? Естественно – примятая.

Лицо Кузнецова искажается, как от зубной боли:

– Измятая! – почти кричит он.

– Почему?

Кузнецов делает движение, словно срывает пучок травы и, растирая его в ладони с такой силой, что вот-вот брызнет сок, выдыхает:

– Да потому что экспрессии больше!

Все на той же арбе – то там, то здесь – появлялся старец: «мелькал в степи, как вечности частица».

Кузнецов правит своим бисерным почерком: «мерцал в степи»…

И если таких правок в стихотворении было несколько, то из перевода неотвратимо наплывал кузнецовский слог. А что уж говорить о самих переводах Юрия Кузнецова. Он не был артистом, не играл в стиль другого поэта. Он всегда оставался Кузнецовым. Неповторимым.

Книга ушла в производство по графику. Юрий Кузнецов успел сделать всего один перевод. Зато какой!

…На концах растопыренных пальцевОтраженное эхо живет,И шершавую бездну пространстваЯ читаю на ощупь, как крот.

…Дома нету ни зги, ни просвета,И на улице тоже темно.Тьма души – как особая мета,Ни стереть, ни уйти не дано.

…Это солнце встает не с востокаИ заходит не в этом краю.Это солнце горит одиноко —Я о нем свою песню пою.

В этой песне душа забываетО печали, идущей вослед.Как ребенок душа засыпаетИ далекий ей брезжится свет.

…В тесноте незнакомого мираЯ как дятел стучу по земле.И со всем, что тревожно и мило,Расстаюсь и встречаюсь – во мгле.

Слышите слог, который не спутаешь ни с каким другим?