Мозаика любви - Наталья Сафронова

Наталья Сафронова

Мозаика любви

Часть 1

СВОЕ

Глава 1

— Красный «Порше», прыжки с парашютом, темнокожая любовница, драка с начальником, все эти традиционные признаки кризиса среднего возраста — полная чушь! — громко, с пафосом говорил самому себе, наслаждаясь одиночеством и вынужденным досугом, водитель весьма достойной машины, застрявшей в унылой пробке из-за вечного ремонта моста. Если бы кто-нибудь мог его слышать и возразить, то наверняка обсуждалась бы не одна, а две точки зрения представителей среднего поколения на проблему кризиса. Но пассажиров в салоне не было, и Анатолий Лобанов отстаивал свои взгляды в дискуссии со своим же внутренним голосом. — Даже если ты продал опостылевшую дачу или купил наконец пацанскую мечту — мотоцикл — это ровным счетом не значит ничего, кроме того, что с возрастом ты поумнел. Если не можешь видеть своего зама — значит, он тебе надоел. Не надо возвышенных объяснений для обыденных вещей. Вздорный характер и бытовое пьянство тоже можно свалить на кризис, но уж очень он становится затяжным.

Есть только один индикатор, показывающий, что судьба довела тебя до точки перегиба, что прозвенел твой звонок на второй и последний акт водевиля под названием жизнь. — На этом месте он мысленно перебил себя и ехидно прокомментировал: — Прекрасное начало для тоста о школьной дружбе, браво, Мак. Ой, простите, гражданин Макушкин.

«Собеседник» обратился к Анатолию Николаевичу Лобанову по школьному прозвищу, появившемуся в восьмом классе в период всеобщих переименований и сокращений. Тогда, творчески переработав все фамилии из классного журнала, Гриша Тиккер провел массовую раздачу прозвищ: Маковская стала Героинкиной, Крупинкин — Комочкиным, Лобанов — Затылкиным, Худякова — Толстой, Заволокин — Уволокиным… Большинство прозвищ остались только в классной стенгазете и не закрепились из-за длиннот и несоответствия индивидуальным особенностям. Те же прозвища, что приклеились, были отшлифованы коллективным сознанием, и Лобанов — Затылкин в конце концов оказался переименован в Макушкина и сокращен до Мака. В этом имени содержался какой-то иностранный, шотландско-ковбойский аромат, образовавшийся от слияния слухов о загадочных «Макдоналдсах», где кормятся ковбои, со славой великого Маккартни. «Иностранный налет» усугублялся еще и тем, что кроме изучения в школе английского дома Анатолий занимался французским языком. И еще тем, что он приносил в класс автомобильные и музыкальные журналы. Их завозили в Советский Союз африканские студенты, которым Толина мама помогала перейти с языка французских колонизаторов на язык, объединяющий пролетариев всех стран.

Судя по забытому имени и ехидному тону, последняя реплика принадлежала не внутреннему голосу Анатолия, а его соседу по парте Грише Тиккеру.

— Да, тост за дружбу можно произнести, тем более что наша с тобой, Гришка, скорая встреча и есть тот самый ужасный кризис среднего возраста, который нам не всем суждено пережить, — снизив голос до задушевной хрипотцы, произнес Лобанов и выслал машину в наконец-то образовавшуюся брешь. А выбравшись на МКАД, вернулся к разработке своей, только что появившейся теории. — Старость подстерегает нас не сединой и простатитом, а встречей одноклассников. Что произошло? Почему двадцать пять лет я не думал о них, не вспоминал всерьез, не чувствовал ничего при слове «школа»? Почему шестидесятилетний юбилей классной руководительницы я благополучно пропустил, даже не перезвонив никому, кто дал себе труд мне об этом напомнить, а через пять лет считаю день ее рождения значительным событием моей жизни? Она прекрасный педагог, сумевшая объяснить нам в девятом классе, зачем человеку литература, но нас было у нее много. Почему сегодня у нее будут только «наши» и почему я опять употребляю это слово по отношению к людям, с которыми у меня нет ничего общего вот уже больше двадцати лет? Почему мне сейчас не понятно, как я мог прожить все эти годы без моих парней? Я ведь помню не только наклейки на их дневниках, но даже цвет клеенок у них на кухнях. Наши гитары, сценарии и картины маслом на фанере, наши прогулы и перекуры за углом школы, запах школьного туалета и привкус крови на разбитых губах… Я не просто помню, а чувствую все это. Меня трясет от волнения, и я задыхаюсь от нежности к моим одноклассникам. Как я мог жить без Юрки Балакирева и как мог не приехать на похороны Боба? Почему не был на их свадьбах, не держал на руках их детей? Почему не работал ни с кем из них, не плавал на байдарке с Заволокиным и не переводил деньги на зону Щепе? Но вот вдруг ржавую заслонку памяти снесло и воспоминания ярче реальности нахлынули на меня как ворвавшийся в темноту солнечный свет. А между прочим, когда свет прошлого становится ярче настоящего, это и есть кризис среднего возраста. Вот когда прошлое и настоящее начнут спокойно уживаться вместе, это будет означать, что кризис прошел, а началась старость. Ну, может, не старость, а зрелость, — уже чуть спокойнее, себе под нос пробормотал Лобанов, останавливаясь у автобусной остановки, чтобы спросить местных жителей, где ему сворачивать к кафе «Елочка».

Неприметное заведение у кольцевой дороги было выбрано из соображений экономии средств собравшихся. Оргвзнос, включавший аренду, еду и подарок, составлял мизерную, с точки зрения Лобанова, цифру в шестьсот пятьдесят рублей. Желающие могли сделать дополнительные взносы напитками. Староста рассудила правильно, и поэтому емкий багажник «Ауди» Анатолия был заполнен ящиками с водкой, вином, коробками с соками, а поверх них внушительно мерцал прозрачным колпаком красавиц торт. Лобанов хотел проставиться за все свои дни рожденья, машины, должности, квартиры, а также и недавний развод. Во всяком случае, придумал такое объяснение на случай сопротивления общественности его взносу. Но когда подъехал, то увидел напротив распахнутых дверей «Елочки» чью-то «Тойоту» с открытым багажником, из которого знакомые до крика Юрка и Гришка вынимали тяжелые пакеты под присмотром какой-то тетки. Заметив медленно вплывающего во двор Лобанова, она жестом регулировщика показала ему, куда парковаться, и крикнула в темноту голосом Светки Овакян:

— Крупинкин и Федулов, на разгрузку!

Лобанов вышел из машины, открыл багажник и прикрыл глаза. Ему показалось, что он не выдержит встречи, независимо от того, остались его друзья такими же или изменились до неузнаваемости.

Его смятение прервал чуть гнусавый голос Крупинкина:

— Здорово, Мак. Что брать-то?

Став опять как в десятом классе Макушкиным, Анатолий открыл глаза и увидел такого же, как двадцать лет назад, тощего, но седого Витьку, а рядом с ним такого же плотного, но лысого Игоря. Изменения были понятными и нормальными. Он облегченно вздохнул и легко, без пафоса поздоровался с ребятами.