Сказка о царе и оружейном мастере - Сергей Кусков

Сергей Кусков.

Сказка о царе и оружейном мастере

Потом они опомнятся, им сделается непереносимо стыдно, и, чтобы спасти свою совесть от этого стыда, они дружно примутся оправдывать себя друг перед другом, и в конце концов эту, самую позорную, страницу своей жизни они представят себе как самую героическую и, значит, изувечат свою психику на всю оставшуюся жизнь.

Из бомбардировщика бомба несет

Смерть аэродрому, –

А кажется – стабилизатор поет:

«Мир вашему дому!»

К читателю

12 июня 1997 года в Ижевске в рамках празднования Дня города, традиционно совмещаемого с Днем России, проходил фестиваль «50 лет на службе Родине», посвященный 50-летию выпуска первой партии автоматов Калашникова.

Идея этого фестиваля меня, честно говоря, покоробила. Конечно, Михаил Тимофеевич – человек-легенда, а его автомат в мире воспринимается как один из символов России. Достаточно посмотреть пару-тройку голливудских боевиков… Но мне, например, кажется несправедливым, что человеком-легендой не называют Сергея Павловича Королева, и не стала символом его ракета-носитель Р-7. В мире она больше известна как «Союз», на ней сейчас возят экипажи на МКС, пока американские челноки не могут летать. А когда-то она называлась «Восток», и первого человека, летавшего на ней, звали Юрий Гагарин.

Но больше всего меня покоробило то, что праздновался юбилей не человека (Михаилу Тимофеевичу в том году было 78 – дата не круглая, да и день рождения в ноябре) и не его конструкторской деятельности (он начинал в 1942 году, и 55 – вроде и не вполне юбилей), а именно автомата. Ведь что такое, в сущности, автомат? Это машинка для убийства людей. И все. Ни для чего другого он не предназначен.

Правда, автомат Калашникова – очень хорошая машинка. В своем классе машинок, разумеется. Многие, наверное, сейчас благодарны ему за то, что вообще живы. Причем, вероятно, не только в нашей стране. Но в целом этот класс машинок – из тех вещей, которых не будь совсем, для человечества было бы только лучше.

Наверное, в качестве реакции на этот фестиваль мне и пришла в голову эта история. Слово «придумал» здесь неуместно, потому что ничего я не придумал, кроме самого начала: «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Жил он как все цари, то есть царствовал в свое удовольствие…» Дальше все шло как-то само по себе, в силу внутренней логики событий, лишь конец оставался неясным, и только года через два я наконец понял, чем там все у них кончилось. Тогда я и записал ее (опять же не использую слово «написал»). По ряду причин то, что получилось, не совсем мне понравилось, и только сейчас, после окончательной правки, я представляю ее вам.

Читая эту историю, стоит иметь в виду, что это всего лишь сказка, и ничего более. События, в ней описанные, никогда не происходили в действительности, а все персонажи придуманы. Любые совпадения имен, событий и тактико-технических характеристик случайны.

Автор

Глава первая

И он промчался пред полками,

Могущ и радостен, как бой.

Он поле пожирал очами.

За ним вослед неслись толпой

Сии птенцы гнезда Петрова –

В пременах жребия земного,

В трудах державства и войны

Его товарищи, сыны:

И Шереметев благородный,

И Брюс, и Боур, и Репнин,

И, счастья баловень безродный,

Полудержавный властелин.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Жил он как все цари, то есть царствовал в свое удовольствие: сам министров назначал, сам и в отставку отправлял, сам законы писал, сам и спрашивал за их исполнение, суд и расправу чинил, и не было у него отродясь ни парламента, ни какой-нибудь на худой конец Думы. Самодержавие, одним словом.

И взяла его однажды такая тоска от царской этой жизни, что хоть на стенку лезь. Вот он и влез на стену, что царский дворец окружала, ноги свесив, уселся между зубцами, достал из кармана подзорную трубу и принялся в нее разглядывать окрестности своего царства-государства на предмет того, с кем бы войной сразиться. Не по злобе, конечно (добрейший человек был), просто у царей так заведено – как тоска одолеет, непременно надо или войной развлечься, или охотой в крайнем случае. Только вот с охотой вышла у царя маленькая накладка: прадед его был великий охотник и лично в своем царстве последнего лося завалил и последнюю лису затравил, а мелкая пернатая дичь еще раньше сама разлетелась – подальше от такого страху. И осталось нашему царю всех развлечений, что войну затеять, полки на поле брани вывести, в честном бою отечество от поругания спасти, а потом по случаю победы устроить парад с фейерверком.

(Что он и проделывал порой, заметим в скобках. Не слишком часто и не слишком редко, а так – в самый раз.)

Да только война – это палка о двух концах, особенно если с сильным противником: кто-то еще победит? Могут ведь и царство с концом отобрать. А со всякой мелюзгой связываться – ни славы не завоюешь, ни контрибуции толком не возьмешь, на один парад больше потратишься.

Вот и сидит царь на стене между зубцами, ногами болтает, в трубу смотрит и никак не может на что-то конкретное решиться. Вдруг слышит – внизу у самой стены кто-то песню поет. Царь вниз трубу повернул, видит – идет добрый молодец Миша, оружейных дел мастер. Идет, улыбается, песню поет, несет что-то в брезентовую тряпицу завернутое.

Царь ему говорит:

– Здравствуй, добрый молодец! Чему это ты так радуешься?

– Здравствуй, царь-государь! – отвечает Миша. – Радуюсь я тому, что жизнь хороша и жить хорошо!

– Хорошо же тебе, добрый молодец, жизни радоваться, царских забот не зная! – вздыхает царь.

– А какая, государь, тебя забота гложет? – спрашивает мастер. – Может, я могу чем помочь?

Кто бы другой сказал: знай, мол, свое дело, а в царские не лезь, а наш царь не таковский был. Не стал, конечно, говорить, что войну хочет затеять скуки ради, сказал просто:

– О войске моя забота: как бы так сделать, чтобы мои стрельцы всех побивали, а их бы никто одолеть не мог?

– Ну, этому я как раз могу помочь, – говорит ему мастер. – Сделал я самопал, да не простой, а автоматический. Из простого-то самопала раз пальнешь, а пока перезаряжаешь, противник к тебе вплотную подойдет и на штык насадит. А мой, как нажмешь ему на спуск, начинает пулять подряд, то есть очередью, по шестьсот выстрелов в минуту и пуляет так, не переставая, покуда спусковой крючок нажатым держишь. А прицельная дальность у него аж четыреста сажен, куда до него кремневым пукалкам! Хотел я его на базаре продать, но чем он какому-нибудь разбойнику достанется, лучше я, государь, подарю его тебе вместе с чертежами. А ты прикажи на оружейном заводе наделать таких на все войско, и тогда уж тебя никакой супостат не одолеет. Вот, изволь взглянуть.

С этими словами развернул мастер брезентовую тряпицу, а там и впрямь самопал диковинного вида: тут приклад, там ствол, мушка зачем-то высоко поднята, спусковой крючок между какими-то кривыми ручками пристроен, а спереди на страх врагам штык-нож привинчен, которому что колбаса, что колючая проволока – все едино.

Царю, конечно, хочется, чтобы войско его было непобедимым, и штык тоже доверие внушает; ему штыки вообще нравились. Да не понравилось ему, как мастер насчет кремневого оружия прошелся, поэтому он строго так ему говорит:

– Кремневые ружья ты покуда не трогай, из них наши отцы и деды палили и в цель попадали. А твою раскоряку я в деле не видал и не знаю, чего она стоит. Поэтому я сейчас устрою ей испытание, а ты, если хочешь, можешь при нем присутствовать.

Слез царь со стены, приказал запрягать коней в кареты, свиту созвал, и поехали они на царское стрельбище, и мастер с ними. Приехали, а там у царя окопчик оборудован со всем возможным комфортом: под ногами сухо, под локтями мягко, сверху не капает, с боков не дует, а если холодно, все это хозяйство палаткой накрывается и внутри печка-буржуйка топится. Царь приказал для начала не на четыреста, а на сто сажен выставить десяток поясных мишеней. Сам корону снял, надел каску, влез с новым самопалом в окоп, а свита сзади встала полукругом. Царь прицелился аккуратно (а стрелять он любил и умел) и на спуск нажал.

Как загрохотал, как затрясся самопал в царевых руках – раз в жизни до этого царь подобного страху натерпелся. В молодости, будучи еще наследником престола, увлекся он альпинизмом, пошел с друзьями в горы и попал там под камнепад. С тех пор он больше в горы не ходил: сначала боязно было, а потом царем сделался, и не до восхождений ему стало. Однако ж друзей-альпинистов не забывал, всячески их клуб поддерживал и без единого слова оплачивал из казны все их поездки, хоть в Альпы, хоть бы и в Гималаи.

Как загрохотал самопал, царь сразу тот камнепад-то и вспомнил. Вцепился с перепугу в раскоряченные ручки, как тогда в ледоруб, а самопал грохочет и из царевых рук рвется. И вдруг все стихло.