Газета День Литературы # 110 (2005 10) - Газета День Литературы

Алексей Лапшин ПОЛОЕ СЛОВО

Первая трудность, с которой сталкивается человек, желающий разобраться в современном мире, связана с изменившимся смыслом понятий. Многие социальные и культурные явления, обозначавшиеся конкретными, зафиксированными в массовом сознании определениями, сегодня фактически перестали существовать. В результате в языке оказалось большое количество слов, которые условно можно назвать полыми.

Процесс отчуждения слов от их смысла уже давно привлекает внимание философов. Мартин Хайдеггер объяснял происходящее тяготением обыденного языка к усредненным понятиям, лишающим слова подлинной связи с бытием. Эту точку зрения с различными оговорками, в принципе, разделяет большинство мыслителей, занимающихся проблемами лингвистики. Тем не менее, пора говорить уже не об отчуждении смысла, а о заполнении полых слов новым содержанием, противоположным первоначальному значению. В средние века и эпоху барокко в Европе были распространены легенды о куклах, в которые вселялись злые духи, враждебные людям. Кукла как полый предмет служила для них надежным пристанищем. Аналогичную роль могут играть слова с потерянным смыслом.

Можно ли употреблять выражения "христианская цивилизация" по отношению к современному Западу или России? А называть "свободой" право выбирать между креатурами системы? Человеку, внимательно следящему за развитием социума, совершенно очевидно, что и в первом, и во втором случае реальность не соответствует характеризующим ее терминам. Христианская цивилизация и современный мир — вещи не только не идентичные, но и прямо противоположные друг другу. Слово же "свобода", в которое романтики всех времен вкладывали высокое идеалистическое содержание, оказалось низведенным до грубо материалистического значения. Люди, отождествляющие подобные определения с реальностью, попадают в искаженное пространство кривых зеркал и становятся объектами бесконечного манипулирования.

Подмена смысла понятий наиболее заметна в общественной жизни. Язык современного политика представляет собой настоящий поток полых слов, которые при определенных сочетаниях выглядят то комично, то угрожающе. Все зависит от того, какой "дух" вселяется в слово в момент его произнесения. Когда о необходимости распространения "демократии" говорит Буш, многим становится жутко. Когда о построении в России "демократического общества" твердят держиморды и унтер-пришибеевы, становится смешно и стыдно. Различие в реакциях вызвано отсутствием точного материального эквивалента термина "демократия". В результате полое слово оказывается вместилищем противоположных смыслов, каждый из которых по-своему воздействует на человеческое сознание. Поразительная бессодержательность выступлений бюрократов является следствием колоссального разрыва между лексическим значением произносимых ими слов и тем, что под этими словами скрывается в действительности.

"Полый" язык характерен не только для политических сюжетов. В последнее время появился феномен "кочующего" смысла слов и даже целых высказываний. Чтобы излишне не усложнять текст, проанализируем вроде бы безобидное и очень модное сейчас словечко "гламур". Французское glamour переводится как обаяние или привлекательность. Любопытно, что вначале определение "гламурный" употреблялось только по отношению к киноактрисам. То есть само значение слова сразу же предполагало некую игру, спектакль. Едва войдя в употребление, "гламур" стал завоевывать русский язык и очень быстро превратился в настоящее явление современной жизни. Точнее, "гламуром" стал называться популярный образ жизни, ассоциирующийся с красотой, беззаботностью, удовольствиями и роскошью. На первый взгляд, ничего особенного — очередной вариант проявления скромного обаяния буржуазии. Проблема, однако, сложнее, чем кажется. В глянцевое мяукающее словечко "гламур" начал вкладываться смысл, который раньше придавался слову "аристократизм". Причем, в гламурной интерпретации от аристократии остался лишь внешний блеск, да и то воспринятый на свой лад буржуазией. Примерно так смотрел юный буржуа Марсель Пруст на принимавших его герцогов Германтов. Кстати, именно Пруста следует считать родоначальником гламурного стиля. Естественно, эстетический уровень первопроходца был выше, чем у его совсем уж приземленных последователей.

В традиционном обществе аристократ — это, прежде всего, воин, снискавший своими подвигами славу и право распоряжаться другими. По мере развития (или регресса?) социальных отношений, аристократия становится все более травоядной, и к концу Нового времени отличается от буржуазии только происхождением и изысканностью воспитания. Последним эстетическим бунтом против вырождения аристократии и наступления повальной буржуазности был дендизм. Его самые яркие лица — легендарный Джордж Брэммел и создатель искусства ради искусства, адепт социализма и однополой любви Оскар Уайльд.

Сегодняшний гламур — это претензия на аристократизм без малейшего понимания сути этого феномена. Буржуа желает казаться небожителем за счет чисто внешней атрибутики — дорогих очков, костюма, посещения косметолога и ночного клуба. Никакой внутренней дисциплины и духовного уровня такой стиль жизни не предполагает. Напротив, гламур олицетворяет предельный конформизм и выхолощенность незадачливых персонажей общества спектакля.

Данный пример "кочующего" смысла слов интересен как классический случай подмены понятий. Фактически, не имея опоры в реальности, слово "аристократизм" теряет свой смысл, который, мутировав, переселяется в другое слово… Полые слова продолжают гипнотизировать людей. Полый язык расширяется.

Владимир Бондаренко ДНИ ВАМПИЛОВА

В России во второй половине ХХ века был один гениальный драматург — Александр Вампилов. Фестиваль его имени равен шекспировскому фестивалю в Англии, мольеровскому во Франции, брехтовскому в Германии. Он ценен уже тем, что он есть, этот фестиваль, и что проходит уже пятый год на родине Вампилова в Иркутске. Конечно обидно, что на фестивале был представлен лишь один спектакль по его пьесе "Утиная охота", поставленной, а вернее, повторенной режиссером Кокориным в омском драматическом театре. Но как бы ни критиковали этот спектакль, за дело и не за дело, он на этом фестивале представлял великую драматургию Вампилова, напоминал нам всем о вечной загадке Зилова. И я был рад его появлению в Иркутске. Может быть, сегодня, в период всеобщей петросяновщины режиссерам не до Вампилова, ещё не наступило его время. Но я уверен, конец ХХ века со временем во всех театрах будет представлен прежде всего Александром Вампиловым. На фестивале было собрано множество провинциальных театров Сибири. Москве сейчас не до Сибири, не до провинции. И вампиловский фестиваль был еще и смотром театральных сил Сибири и Дальнего Востока. Приехал театр с Петропавловска-на-Камчатке, возглавляемый неутомимым Валентином Зверовщиковым. И они смело замахнулись на пьесу молодого московского новатора В.Сигарева "Детектор лжи". Они примирили меня с Сигаревым. Я бы сравнил эту пьесу с пьесой "Святой и грешный" моего покойного друга Михаила Ворфоломеева. По крайней мере, это не скучный спектакль. Приехали два кемеровских театра, и опять с новыми пьесами Александра Архипова "Дембельский поезд" и сказкой Ф.Иванова "Верные друзья". Черемховский театр поставил пьесу М.Ладо "Простая история", томский театр привез "Школьные сочинения" Елены Исаевой, омская "Галерка" дала две притчи по прозе В.Крупина и Б.Вахтина. Так что это был еще и смотр современной драматургии. После спектаклей шло обсуждение, кто-то был настроен более критически, кто-то был добродушен. Из Москвы на фестиваль кроме меня приехали известные театроведы Вера Максимова, Римма Кречетова и Капитолина Кокшенева. На обсуждениях присутствовали и иркутские писатели Валентин Распутин и Андрей Румянцев. Самым жестким критиком на сей раз оказался Валентин Распутин, но он же был и самым радушным хозяином. Может так и надо: дело — делом, а дружба — дружбой.

При обсуждении спектаклей Валентин Распутин сказал:

"Раньше русский театр был храмом. Сейчас, конечно, ничего святого в его стенах не осталось. Уже какое-то протрезвление в обществе происходит. Вольно или невольно. Мы слишком много наглотались мерзостей, надышались угарного чада, и если мы хотим жить, надо меняться. В конце концов, у русской литературы есть определенная нравственная репутация во всем мире. И от нас там ждут совсем не литературных мерзостей. Когда мы отказались от наших духовных канонов, от наших поисков смысла жизни, это всех удивило. Не нужен нам мат в литературе, ничего он нам не даёт. Я тут не согласен с Владимиром Бондаренко, он говорит, Валентин Распутин не употребляет мат, а поздний Виктор Астафьев вовсю матерится, хотя пишут об одном и том же. Но я думаю, если бы у Астафьева в последних романах не было мата, он что, хуже бы стал как писатель? Не стал бы хуже. Для Василя Быкова это тем более неестественно. Астафьев красочно матерился за столом — было одно удовольствие его слушать. Но, простите, литература — это совсем другое. В последних его книгах нет его интонации, нет его весёлости, хотя он и пишет "Веселый солдат". Зачем он увлекся этим? Есть у молодежи эпатаж, есть и у матёрых писателей. Виктор Астафьев сделал первую ошибку, заявив, что надо было сдать немцам Ленинград, дальше он уже пошел напролом. Эпатаж это или ожесточённость, не знаю. Я думаю, он сам от этого страдал. Уверен, что он страдал и от одиночества, и от ожесточенности, но уже отступиться не мог, от образа своего нового, от новой репутации. Он стал узаконенным матерщинником в литературе. Я думаю, не надо театру опускаться до улицы, улавливать любой подзаборный сюжет. Он должен зрителя поднимать до своего уровня. Приходят-то в театр до сих пор зрители не за матом и похабщиной, этого всего у них в своём быту хватает. Приходят за чем-то душевным.