“Евгений Онегин” в постановке Мариинского театра - Слава Бродский

Слава Бродский

“Евгений Онегин” в постановке Мариинского театра

на сцене Metropolitan Opera House 19 июля 2003 года

Вас это не раздражает? The Kirov Opera of the Mariinsky Theatre. Как для вас это звучит? Для меня это все равно, как если бы из Берлина привезли Hitler Opera или, скажем, Goebbels Ballet. Я, конечно, прошу прощения у берлинцев за такое допущение. И сделал-то я его, предполагая, что все понимают, насколько оно нереалистично. Но почему-то то, что мы никак не можем ожидать от немцев, мы не только ожидаем, но даже все время терпим от русских. И на редкие наши недоуменные взгляды они отвечают очень уверенно, что, мол, уже в течение долгих лет они ездят по свету с этим именем и если его снять, то можно этим нанести ущерб театру. И мы им говорим, что тогда, мол, все понятно, тогда все в порядке. Продолжайте, ребята, в том же духе и ни о чем не беспокойтесь. В следующий раз привозите Ulianov Ballet и Jugashvili Circus.

Вот с такими мыслями я шел в субботу 19 июля 2003 года в Metropolitan Opera House слушать “Евгения Онегина” в постановке Мариинского театра. Один мой приятель заметил мне, что с таким настроением лучше было бы туда не ходить. Возможно, он был прав, мой приятель. Возможно, что эти мои мысли добавили еще что-то к моему довольно негативному мнению о постановке в целом. Хотя впечатление, которое на меня произвели голоса исполнителей, было скорее положительным, чем отрицательным. Но разрешите мне все-таки начать с самого начала. И рассказать о том, как я воспринял все представление в целом.

Итак, все с самого начала. Дирижер раскланивается. Играется вступление. Занавес идет вверх. Картина первая. На сцене якобы усадьба Лариных. Дом, якобы выходящий в старый запущенный сад. Где-то в сторонке, якобы под деревом, Ларина варит якобы вишневое варенье. Старушка няня, помогая ей, чистит яблоко. Посреди сцены стоит стул. Вместо декораций – белые стены-панели. Дуэт Татьяны и Ольги “Слыхали ль вы” исполняется где-то за этими панелями. И вам начинает казаться, что это фонограмма. Причем плохая. Нет, я, конечно, нисколько не сомневаюсь, что никакой такой фонограммы не было. Конечно, пели живые Ирина Матаева (Татьяна) и Екатерина Семенчук (Ольга). Просто впечатление было такое, что запустили фонограмму.

И вот молодые голоса Татьяны и Ольги стали напоминать матери и няне их молодость. Дуэт превращается в квартет. Идет ария Ольги “Я не способна к грусти томной”. Картина подходит к концу, а у нас две хорошие новости. Довольно-таки неплохие (я бы даже сказал, совсем неплохие) два голоса: меццо-сопрано Светланы Волковой – Лариной и контральто Екатерины Семенчук. Вселяя надежды, опускается занавес.

И тут пришла беда, откуда ее не ждали. Вы помните, посреди сцены стоял стул? Так кто-то его сдвинул. И занавес опустился прямо на стул. За занавесом смятение. Все бегут вызволять стул. В зале оживление. И вот тут меня стали одолевать плохие предчувствия. Правда, не очень было ясно, почему. Вроде бы ерунда какая-то. Подумаешь, стул не туда поставили. Может быть, это Ольга-шалунья его нарочно туда подвинула. Но я стал вспоминать, как точно такая же история произошла когда-то давным-давно в Москве на сцене Дома культуры завода “Каучук”. Ну вспомнил и вспомнил. И надо было, конечно, сразу же об этом постараться забыть. Но почему-то этот эпизод не забывался. И эта мысль о художественной самодеятельности завода так и не покинула меня до самого конца представления.

Картина вторая. Татьяне неспокойно. И Ирина Матаева изображает это очень темпераментно и, я бы даже сказал, страстно. А поскольку дело все это поначалу происходило на кровати, то в некоторый момент я стал опасаться, как бы она не переступила некоторую, знаете, такую черту опасную. Но нет, никакой черты Татьяна не переступила. И оттого, что она ее не переступила, мне ее темпераментность очень даже понравилась. И я с нетерпением ждал дальнейшего развития событий.

Татьяна расспрашивает няню про старые года. И вот тут есть один такой интересный момент. Помните, конечно, это: “Так, видно, бог велел. Мой Ваня моложе был меня, мой свет. А было мне тринадцать лет”. Я на этой фразе всегда аудиторию проверяю. Если оживление в зале большое, то что это значит, по-вашему? Если кто-то засмеялся или жене своей сказал: “Слышь, слышь, тринадцать лет!” А это значит, что те, которые “оживились”, ни «Онегина» в театре никогда не слушали, ни Пушкина не читали. А в зале, конечно, всегда найдутся такие. И исполнители это хорошо знают. И Филиппиевна, то бишь, Ольга Маркова-Михайленко, которая, кстати, тоже очень и очень неплохо свое отпела, когда до этого места дошла, уж постаралась, чтобы про тринадцать лет все расслышали. И к зрителям обернулась, и выражение на лице подобающее сделала, и звука немного прибавила.

Что же дальше на сцене? Татьяна подходит к столу, берет перо, бумагу. Петр Ильич наш непревзойденный заставляет забыть все постановочные неудачи: “Тирам-тирам, тирам-тирам”. Пошел Татьянин безумный сердца разговор. “Я к вам пишу – чего же боле? Тирам-тирам, тирам-тирам. Что я могу еще сказать?” Два гения одновременно – это слишком много для простого человека. Признаюсь, покатила слеза. Крупная покатила, не остановить. И вот уже последние слова Татьяны. Она закончила писать свое необдуманное письмо. И опять Чайковский этими своими невозможными “Тииии, рара, рара, рара, ра. Парара-ра, парара-Тииии...” пронзает вашу голову и грудь насквозь и разрывает вас на части.

Конец второй картины. Занавес идет вниз. И долго потом не поднимается. Что там такое происходит при полном отсутствии декораций, вообразить нельзя. Случайность? Нет, это будет повторяться перед началом всех картин. Зритель ждет – артисты не торопятся.

Пошел все-таки занавес. Картина третья. Девицы-красавицы поют где-то за панелями. И опять ощущение, как от фонограммы. И вот наконец ариозо Онегина. Вы помните, конечно. Напоминать не надо. “Когда бы жизнь домашним кругом” и все такое. Владимир Мороз исполняет. Моим друзьям он не понравился. А мне показался ничего себе. Может быть, только степенности какой-то ему не хватало. Но тут мне хотелось бы сделать такое пояснение. Когда мы оцениваем какого-то исполнителя, мы всегда должны иметь в виду, на каком уровне мы его оцениваем. Если на уровне Дома культуры завода “Каучук”, на котором, как я считаю, был поставлен нынешний «Онегин», то исполнение всех до одного (может быть, кроме одного) было просто блестящим. А если судить по образцам ведущих мировых театров, то тогда крепкая четверка (по российским школьным оценкам) – это будет средний уровень Мариинского театра. Вот я и говорю теперь: нормально Владимир Мороз справился с исполнением. На крепкую четверку его баритон звучал.

Второй акт. Закружился вальс. Один закружился. Без гостей. Еще одно упрощение в постановке. И гости поют где-то там, за панелями. Что поют – не разобрать. И народ русский подстрочник английский на креслах стал читать.

Трике отпел свое. А уж как он был одет – я этот вопрос обхожу стороной. Это пусть специалисты потом обсудят. И вот уже мазурка пошла. Почти по тем же нотам идет, что и предсмертная ария Ленского. Тревога в воздухе. Звучит ариозо Ленского “В вашем доме” в проникновенном исполнении Евгения Акимова. Вернее, предполагалось, что будет проникновенное исполнение. Музыка, знаете, так написана. Прямо для проникновенного исполнения. Так как же все-таки пел Евгений Акимов? Это, я бы сказал, всегда было ключевым вопросом для «Евгения Онегина»: кто и как спел Ленского. Может быть, потому, что здесь-то мы уж точно знаем, как он должен петь. У нас, у русских, есть эталон. Увы! До эталона Евгений Акимов не дотянул. Хотя нельзя сказать, что он пел хуже других своих коллег по сцене. И даже поначалу его голос вселил в меня какую-то надежду. Но голос потом куда-то исчезать стал. Слова, что ли, забыл, – подумалось мне. Нет, слова не забыл. Говорят, плохо чувствовал себя в этот вечер Акимов. Может быть. Тем более, что как он только дошел до слов “как демон коварна и зла”, стал Ольге зачем-то платье задирать. А это только плохим самочувствием и можно объяснить.

А дальше совсем пошло–поехало. Друзья стали ссориться не на шутку. И вот они уже схватили друг друга за грудки. И Евгений так швырнул друга своего, что бедный Ленский еле на ноги поднялся после этого. А я-то думал, откуда это Seinfeld взял такое, что русские обязательно друг друга за грудки берут. Наверное, он на «Евгении Онегине» побывал. В Мариинском варианте.

Пятая картина. Элегическая ария Ленского “Куда, куда вы удалились”. Мурашки на коже не появляются. Одному моему приятелю показалось, что ария была исполнена искренне. Готов с этим согласиться.

Прошел дуэт “Враги, враги”. Слова опять не очень-то разбирались. Но к этому все уже привыкли. И вот друзья уже начали стреляться. Вы помните, как там все закончилось? Нет? Я серьезно. Надо напоминать? Ну ладно, я на всякий случай скажу. Евгений стреляет первым и убивает своего друга.