Сияние шести солнц - Акрам Айлисли

Айлисли Акрам

Сияние шести солнц

Акрам Айлисли

Сияние шести солнц

Перевод с азербайджанского Т. Калякиной.

Теймур проснулся в темноте, не видно было ничего, кроме сероватого проема окна. Чуть поблескивал никель в изножье кровати. Завывал ветер. Казалось, он дует где-то внизу, далеко-далеко отсюда: но иногда он вдруг налетал на соседние дома, ударялся о стены, тыркался в окна и, ревя, завывая, снова проваливался куда-то...

Теймуру казалось, что он сейчас не в Баку, не в однокомнатной квартире на последнем этаже пятиэтажного дома. И ветер не тут, не в Баку, он дует где-то в горах, на дне ущелья. Он загоняет в ущелье тьму, швыряет ее о скалы, а тьма орет, воет от ярости...

Теймур не помнил, чтобы за пятнадцать лет жизни в городе когда-нибудь просыпался бы вот так ночью. Только раз было что-то похожее, но тогда не он один, все общежитие поднялось среди ночи. Тогда нельзя было не подняться такая разразилась гроза! Настоящая - с ливнем, с молнией! Гроза старалась напугать город, но не похоже, чтоб Баку боялся ее. А Теймуру так хотелось, чтоб Баку испугался, чтоб гроза оказалась сильнее города - почему, он и сам не знал. Может быть, потому, что этот большой город напугал когда-то его, Теймура, а может быть, потому, что гроза принеслась откуда-то из их мест, где ветер гоняет в ущелье орущую, воющую тьму? Во всяком случае, глядя в окно, Теймур в сверкании молний видел высокие горы. Сейчас ветер тоже был ихний, тамошний.

Тот вечер, что зимой перегоняет снег с солнцепека в тенек, разжигает на склонах снежные костры, взметает с вершин холодный снежный дым... Весной этот ветер леденил фиалки, выросшие у арыка, фиалки мерзли, дрожали по ночам; мерзли и дрожали по ночам в холодных хлевах новорожденные телята и ягнята; они мычали, блеяли, плакали от холода; фиалкам тоже хотелось плакать, но фиалки не умеют плакать.

... Который был час, неизвестно. Да Теймуру и не надо было знать, захоти он узнать, можно было бы подняться, зажечь свет и взглянуть на будильник, стоящий на книжном шкафу. Не нужно было знать, сколько времени, потому что времени было много, слишком много - столько впереди было времени!.. Да еще то, прежнее, в котором застывали минуты и годы, которое медленно тает, приливаясь к теперешнему. И чем больше делалось времени, тем меньше оставалось надежды. В обилии времени была какая-то обреченность.

Он вспомнил, что спит с полудня. Хотел было встать, умыться, собраться с мыслями, но он не встал: по полному отсутствию звуков со стороны ванной ясно было, что воду еще не дали; в этом районе воду дают под утро. Он снова попытался уснуть, призвав привычную свою мечту, всегда успокаивавшую, навевавшую сон: сейчас она не принесла ни сна, ни успокоения. Она не согрела Теймура, не вселила в него уверенности. Наоборот, все, что случилось вчера, предстало вдруг во всей своей отвратительной яви. Он еще отчетливее ощутил ужас случившегося, потому что оно, случившееся, что-то отняло у мечты.

Заснуть он не мог. Думал о том, в чем причина вчерашней его неудачи? Причина того, что он лежит без сна... И снова перенесся мыслью туда, в горы, где ветер гоняет в ущельях ревущую, воющую тьму. Потому что мечта, многие годы навевавшая ему сладкие сны, тоже родилась там, в тех местах.

"В БАКУ ТРАМВАЙ ЕСТЬ..."

Когда учитель Мурсал, держа за руку сынишку, осторожно постучал в калитку, профессор Джемшидов расхаживал по айвану. Село солнце, горы покрыла тень, потянуло прохладой; в летнюю пору это лучшее время дня. Джемшидов, не выносивший жары, только под вечер и мог вздохнуть свободно. Только в эти вечерние часы он оживал и у него хватало сил отдаться размышлениям, в остальное время Джемшидов чуть живой лежал на раскладушке под деревом.

Джемшидов по стуку узнал, кто к нему пожаловал. Во-первых. стучать так мог единственный в деревне человек - учитель Мурсал. Во-вторых, учитель Мурсал значился первым в списке тех немногих лиц, которые подходили к калитке Джемшидова; он был единственный из представителей здешней интеллигенции, считавший своим долгом наносить визиты земляку-профессору. Стоило профессору прибыть в деревню, на следующий день, всегда в одно и то же время учитель Мурсал тихонечко стучал к нему в калитку. Он мог простоять перед калиткой час, два часа, но постучать чуть громче не мог - не позволяла учтивость.

"Входите!" - бросил профессор, обернувшись к калитке, потом зашел в дом, сказал жене, чтоб достала из старого портфеля сотенную бумажку, а это также свидетельствовало, что Джемшидов не сомневался: пришел учитель Мурсал.

Приподняв скатерть на стоявшем посреди веранды столе, Джемшидов сунул туда сотенную. И снова просто так, без надобности вошел в комнату, вернулся, опять вошел - профессора нервировал этот осторожный стук в калитку, потому что стук этот всякий раз раздавался в драгоценные часы его размышлений. Кроме того, в уверенности, что стоявший у калитки человек не мог быть никем, кроме учителя Мурсала, не было ничего отрадного; глядя на этого человека, Джемшидов всякий раз ощущал, как у него поднимается давление.

Именно поэтому Туту-ханум и встревожилась, узнав, что явился Мурсал.

- Возьми себя в руки, - шепнула она мужу, выходя на айван. - Гость есть гость, пришел - милости просим, что ты на всех так злишься?

Профессор ничего не ответил, кивнул. Да и некогда было отвечать: учитель Мурсал, держа сына за руку, уже поднимался по ступенькам.

- Добрый вечер! Гостей принимаете?

- Добрый вечер! - ответил Джемшидов, а сам подумал: "Гостей!.." И еще подумал, что как не стыдно, как совести хватает у дурака - каждый раз одни и те же слова!

Подоспела Туту-ханум.

- Добро пожаловать! - приветливо сказала она. - Здравствуйте, дорогой Мурсал! И ты, здравствуй, детка! Сыночек ваш? А как зовут?.. Как тебя зовут, милый?

- Теймур меня зовут! - нисколько не смутившись, сказал мальчик.

- Это который же у тебя? - подал голос профессор,

- Я уж и счет потерял! - учитель Мурсал усмехнулся. - Должно, шестой. Младший, да еще единственный сын, избаловали парнишку... Вчера услышал, что к вам собираюсь, пристал, как с ножом к горлу; возьми да возьми! Даже есть не стал...

Профессор повернулся к жене.

- Принеси ребенку поесть!

- Я не в том смысле... - учитель Мурсал залился краской. - Он обедал, сыт...

Профессор хотел что-то сказать, не сказал. Только сердито заворочался на стуле.

- Я не хочу есть! - сказал мальчик. - Конфет хочу! - и показал на прикрытую салфеткой вазу.

- Теймур! - воскликнул учитель Мурсал. - Ты что? Что ты?

- Домой хочу!

- Хорошо, хорошо, сейчас пойдем! Разве ты не хотел повидаться с дядей профессором?

- Нет!

- Тогда иди, я сейчас,

- Это хлеб, мальчик, - профессор приподнял салфетку. - Конфеты едят после ужина.

- Видишь, - сказал Мурсал сыну, разочарованно глядевшему на хлеб, салфеточкой прикрыли, чтоб мухи не садились.

Мальчик повел глазами по сторонам, выглядывая мух. Взгляд его наткнулся на грушу, свисавшую над перилами.

- Грушу хочу! - заявил он, снова вогнав отца в краску.

- Они еще не поспели, сынок.

- У вас тоже мухи? - спросил профессор, отворачиваясь от мальчишки.

- Дети, как мухам не быть? - Мурсал виновато улыбнулся. - У вас-то они откуда?

- Не в детях дело! Двор надо в чистоте содержать.

- Как его будешь содержать, когда дети? Невозможно...

- Вы всегда найдете оправдание! - Джемшидов раздраженно поморщился. Детей воспитывать надо, а вы одно знаете - плодить! - Если к порядку не приучены, конечно, чистоты не будет. Вонь - пройти невозможно.

- Я грушу хочу!

Туту-ханум, встревоженная, вышла на веранду: мальчик капризничает, муж начинает нервничать. Сорвала две неспелые груши, протянула Теймуру.

- Держи, детка! Только не ешь, еще не дозрели. Поиграй... Сейчас чай будем пить, конфет тебе дам!

Сказала и ушла в дом. Мальчик немедленно принялся грызть зеленую грушу, и профессор почувствовал, что давление у него подскочит, непременно подскочит.

- Как дела в Баку? - осведомился учитель Мурсал. - Что нового?

- Ничего нового нет.

- В Баку трамвай есть! - сказал мальчик.

Мурсал улыбнулся, профессор - нет.

- А когда дети приедут? - спросил Мурсал, имея в виду семью профессорского сына.

- На это лето не приедут. Бешир докторскую защищать должен.

- А как его ребятишки?

- Какие ребятишки! У него не шестеро - одна-единственная дочка!

- Так я про нее. Единственная еще слаще!

Профессор вдруг заметил, что мальчик положил на стол обе надкушенные груши и того гляди разревется. Не желая перебивать гостя, он промолчал, лишь раздраженно заерзал на стуле.

- Беширова докторская - событие будет в науке! - уважительно произносит Мурсал.

- Почему ты так думаешь?

- Так ведь, небось, ученей-то нет?

- Найдутся и поученей! - Джемшидов старательно, отворачивается от мальчишки, уже начавшего всхлипывать.

- Чего ты? - удивленно спрашивает Мурсал. - Чего плачешь?