Корреспондент газеты - Артур Конан Дойл

Артур Конан Дойл

Корреспондент газеты

Среди черных скал и красно-желтого песка виднелась маленьким пятнышком купа зеленых пальм. Оазис был расположен на самом берегу Нила, который быстро нес свои черные волны к Амбигольскому водопаду. Там и сям из реки высовывались большие белые валуны.

Небо было сине. Солнце жгло песок, по которому двигались всадники в полотняных шлемах. Они изнывали от зноя.

— Ну! — крикнул Мортимер, вытирая себе лоб. — В Лондоне за эту баню заплатишь, по крайней мере, пять шиллингов.

— Именно, — ответил Скотт, — но зато в турецкой бане не нужно ехать 20 миль верхом с револьвером и подзорной трубкой через плечо и с бутылкой для воды у пояса. Посмотрите, как мы обвешаны, точно рождественские елки. Право, Мортимер, будет недурно, если мы остановимся в этой пальмовой pome и пробудем в ней до вечера.

Мортимер поднялся на стременах и начал вглядываться в южном направлении, повсюду виднелись те же скалы и тот же красный песок. Только в одном месте это безотрадное однообразие нарушалось странной бугорчатой линией, тянувшейся вдоль Нила и скрывавшейся за горизонтом. Это была старая железная дорога, давно уже разрушенная арабами, но которую теперь восстанавливали англичане. Других следов человека не было видно в этой пустыне.

— Кроме пальмовой рощи негде приткнуться, — сказал Скотт.

— Да, придется отдохнуть, — ответил Мортимер. — Но, право, мне досадно за всякий час промедления, что скажут наше редакторы, если мы опоздаем к сражению? Нам надо торопиться догнать войска.

— Ну, дорогой товарищ, вы — старый журналист, и неужели мне надо объяснять вам, что ни один современный генерал, находясь в здравом уме и твердой памяти, не станет атаковать врага, пока пресса не прибудет к месту действия.

— Неужели же вы говорите это серьезно? — спросил молодой Анерлей. — А я до сих пор думал, что на нас смотрят только как на необходимое зло.

— Знаю, знаю, — засмеялся Скотт: — в карманной книжке солдата, составленной лордом Вольснеем, о газетных корреспондентах говорится как о бесполезных трутнях. Но ведь это, Анерлей, все не искренно.

И, подмигивая из-под своих синих очков, он прибавил:

— Поверьте мне, если бы предстояло сражение, то к нам прислали бы целый отряд кавалерии с просьбой поторопиться. Я был в пятнадцати сражениях, и всегда эти старые генералы старались обеспечиться газетными репортерами. Надо же, чтобы их кто-нибудь прославлял.

— Ну а если враги нападут неожиданно на наши войска, тогда что?

— Этого не может быть. Арабы слишком слабы, чтобы начинать сражение первыми.

— Стычки, во всяком случае, могут произойти, — продолжал настаивать Мортимер.

— Если будет стычка, — ответил Скотт, — то вероятнее всего в тылу, в арьергарде. А мы как раз здесь и находимся.

— И то правда. Мы, стало быть, в более выгодном положении, нежели корреспондент «Агентства Рейтера», — ответил Мортимер. — А он-то думал обогнать нас всех и уехал с авангардом. Ну, так и быть, я согласен: раскидывайте шатры, будем отдыхать под пальмами.

Корреспондентов было всего трое, и они представляли три большие ежедневные газеты Лондона. Представитель «Рейтера» был в тридцати милях впереди, а корреспонденты двух вечерних пенсовых газет плелись на верблюдах в двадцати милях позади. Эти три корреспондента представляли собою избранную английскую публику, представляли многие миллионы читателей, уплативших расходы на их экспедицию и ожидавших от них новостей.

Эти служители прессы были замечательные люди. Двое из них были уже ветераны, поседевшие в боях, третий только начинал карьеру. К своим знаменитым товарищам он питал глубокое уважение.

Первого, который только что слез со своего гнедого пони, звали Мортимер. Он был представитель газеты «Интеллигенция». Высокий, прямой господин с соколиным лицом, он выглядел молодцом в своей светло-желтой блузе, верховых панталонах, коричневых гетрах и с красной перевязью через плечо. Кожа у Мортимера загорела и была красная, точно шотландская сосна. Солнце, ветер пустыни и москиты сделали эту кожу недоступной всем внешним влияниям.

Скотт был корреспондентом газеты «Курьер». Это был маленький, живой человечек, черноволосый и с кудрявой бородой. В его левой руке виднелся неизменный веер, которым он отмахивался от москитов и мух. Это был замечательный, несравненный корреспондент, уступающий разве только знаменитому Чандлеру. Но этот последний был в то время стар и давно уже находился на покое.

Мортимер и Скотт были, собственно говоря, двумя противоположностями, и, должно быть, в этом и заключалась главная тайна их тесной дружбе. Они как бы дополняли друг друга. То, чего не хватало одному, находилось в избытке у другого. Мортимер был медленный, добросовестный и рассудительный саксонец. Скотт был быстрый, удачливый и блестящий кельт. Мортимер был солиден, а Скотт привлекателен. Мортимер умел глубоко думать, а Скотт блестяще говорить. Вместе они были нелюдимы. Военными корреспондентами они оба состояли давно, но, по старому совпадению, им до сих пор не приходилось работать вместе. Благодаря этому, они вдвоем написали всю новую военную историю. Скотт был под Плевной, под Шипкой, видел войну с зулусами, Египет и Суаким. Мортимер был на бурской войне, ездил в Чили, Болгарию, Сербию, видел своими глазами освобождение Гордона и описал, как очевидец, войны на индийской границе, бразильское восстание и события на Мадагаскаре. Все это они видели собственными глазами, и поэтому было очень интересно слушать их разговор между собою. В этих разговорах не было ничего теоретического. Зачем же им было делать предположения и строить выводы, если они видели все это собственными глазами?

Несмотря на тесно связывавшую их дружбу, Мортимер и Скотт не переставали соперничать между собою. Каждый из них готов был жизнью пожертвовать для приятеля, но этого приятеля он готов был ежеминутно принести в жертву собственной газете. Если Мортимер мог устроиться таким образом, чтобы в «Интеллигенции» появился полный отчет о каком-нибудь деле в то время, как в «Курьере» об этом не было ни строчки, он непременно устраивал это, самым безбожным образом надувая друга и приятеля. Скотт платил Мортимеру тою же монетой, и это считалось у них в порядке вещей.

Третьим в этой небольшой компании был Анерлей, молодой, неопытный и простоватый на вид корреспондент «Ежедневной Газеты»; глаза у него были вялые, сонные, а нижняя губа отвисла. Даже закадычные приятели считали Анерлея чем-то вроде дурачка. Анерлей любил военное дело и два раза корреспондировал об осенних маневрах. Описание этих маневров было довольно живописное, и поэтому случаю собственники «Ежедневной Газеты» решили испытать его в качестве специального военного корреспондента.

Мортимер и Скотт глядели на этого простоватого молодого человека свысока и часто над ним подсмеивались. Впрочем, они его любили. Да и как было не любить товарища, который не представлял для них никакой опасности. А не боялись они его вот почему: Анерлей ехал на плохонькой сирийской лошадке, за которую он заплатил пятнадцать гиней и тридцать шиллингов. Мортимер же и Скотт сидели на великолепных скаковых пони. Ближайшая телеграфная станция была позади, в Саррасе. Разве мог Анерлей поспеть за пони и отправить в одно время телеграмму о военных событиях, если таковые будут иметь место?

Все трое корреспондентов слезли с лошадей и ввели их под тень пальм.

— Пальма, это прекрасная вешалка, — произнес Скотт, вешая револьвер и бутылку на небольшие веточки, росшие у ствола пальмы. — Впрочем, тень пальмы еще не особенное важное кушанье: для тропиков можно было изобрести что-нибудь получше, и я удивляюсь, как это ничего не изобрели.

— Вот взять хотя бы банан в Индии, — сказал Мортимер.

— Или, например, есть такие деревья в стране ашантиев. Под таким деревом может свободно пообедать полк солдат.

— Недурно тоже вот и в Бирме тиковое дерево… Однако, черт возьми, наши холодные консервы совсем растаяли в седле. Эти консервы не годятся для здешнего климата. Однако, Анерлей, где же ваш багаж?

— Багаж придет через пять минут.

Вдоль по извилистой тропинке между скал двигался маленький караван нагруженных верблюдов. Животные шли, раскачиваясь то в ту, то в другую сторону, и поглядывали по сторонам. Впереди ехали на ослах трое берберийцев, а сзади шли погонщики верблюдов. Караван двигался в течение девяти долгих часов, с восхода месяца, — двигался с утомительной медленностью, делая только по две с половиной мили в час.

При виде пальмовой рощицы и расседланных лошадей, все — и люди и животные — повеселели. В несколько минут багаж с верблюдов был снят, верблюды расседланы, костры разведены, из реки принесли свежей воды и животным задали корм, положив его перед каждым на скатерти, так как ни один благовоспитанный араб не станет есть без скатерти.