Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник) - Владимир Гой

Владимир Гой

Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)

© В. Гой

© FLAI PALETE

© Сергей Козлов

© SIA BURTLICIS

Полет (вместо предисловия)

Наша планета летит через пространство, кружась и взбивая облака космической пыли. Нам трудно это представить, мы просто видим, как в ночном небе меняется картинка из звезд, а луна то станет круглой, то превратиться в серп. Спим ли мы в теплых постелях, ходим ли мы по земле, она несется и в свете, и во мраке в своем бесконечном беге.

Ночь. Не спится. Я встаю с постели и подхожу к окну, заглядывая во тьму, испещренную светом далеких звезд и галактик. Кто я, зачем я тут – этот вопрос мучает меня с рождения, как и многих других. Но небо молчит, оставляя разгадку на потом.

Давно, в детстве, глубокой ночью я бежал стремглав по улице в аптеку за кислородной подушкой. От удушья умирал мой дед. На бегу я смотрел на высокие крыши домов и просил неизвестно кого помочь мне спасти деда. В аптеке мне не хватило несколько монет на спасительный кислород. Меня выручил пожилой еврей, которому в эту ночь было плохо, и он тоже оказался в этой аптеке, – наверное, не просто так, а кто-то его послал. Дед мой в тот раз выжил.

На следующий день родители дали мне эти спасительные копейки, чтобы я отдал их доброму старику. Я же, вместо того, чтобы отнести их, по пути к нему купил на них мороженое. И вроде это было столько лет назад, и был я совсем ребенком, но что-то оттуда, свыше, заставляет меня вспоминать это с мучительным стыдом каждый раз, когда я остаюсь наедине с собой.

Как много мы совершаем поступков, за которые с годами становится просто не по себе. Наверное, это хорошо, что стыдно, значит, в нас все же что-то есть, но лучше, чтобы самой причины не было вообще.

Небо чернее черного, а на земле лежит ослепительный белый снег. Еще немного поразмышляв, иду спать.

А наша планета летит себе с миллиардами своих детей, половина из которых спит в ночи, а половина бодрствует при ярком солнце. И каждый из них хоть раз в своей жизни обязательно проснется и заглянет сам в себя.

Единственная

Этот столб пара, поднимающийся вверх по прохладному осеннему воздуху от долины гейзеров, видно за десятки километров. Любопытные пассажиры прижались лбами к иллюминаторам и любовались разноцветными деревьями, растущими на склонах бесконечных сопок.

Я ненавижу любые перелеты – везде, где нет под ногами твердой земли, во мне нет уверенности в счастливом завтрашнем дне. И даже самый прекрасный вид не может отвлечь меня от невеселых мыслей.

Момент мягкой посадки и наступившая тишина после свистящего шума винта вертолета мне приятнее всех открывающихся здесь взору пейзажей.

Матвеич был смотрителем заповедника уже не один десяток лет, и ему не надо было вскидывать к глазам руку с часами, чтобы узнать, сколько времени. Дыханием земли, как по расписанию, уже сотни лет взлетали вверх сотни тонн кипящей воды в клубах пара. Он рукой показал мне на очередной гейзер: «Через две минуты плюнет в небеса». Я засекал на часах, и точно в предсказанное время из-под земли раздавалось клокотание с шипением, и вверх вырывался фонтан, разбрызгивая горячие капли.

Он показал мне пальцем на склон с огромными, по несколько метров шириной, желтыми непонятными отложениями: «Смотри, сегодня утром медведь насрал». «Так много?!» – на моем лице отразилось неподдельное изумление. «Какого же он размера?! И дерьмо у него жуткого цвета», – я с опаской стал озираться по сторонам, вспоминая фильмы Спилберга.

Отсмеявшись и утерев набежавшие слезы, он пояснил: «Желтые пятна – это селитра, а мишкино произведение вон, с краю лежит. Да, давно я так не смеялся! Если бы тут такие монстры водились, я бы первым уехал!»

Он рассказывал мне о долине, а сам не переставал улыбаться. И я улыбался ему в ответ, представляя свое выражение лица в тот момент.

– Михаил Матвеевич! А что там, за перевалом? – мое внимание привлекли огромные клубы пара, появившиеся из-за гряды скал.

– Как бы тебе сказать? Вот эта часть – долина гейзеров, а там как бы долина смерти. Оттуда вместе с паром на поверхность вырываются ядовитые газы, над ней даже птицы не летают! Вдохнешь, и тебе каюк!

– А вы хоть одним глазком ее видели?

– Многие видели, вот только рассказать о ней мало кому удалось! Кто-то там остался, а кого-то обратно в цинковом ящике отправили. Только некоторым повезло!

– А вам удалось с ними поговорить?

– А чего с ними говорить, я сам ее видел! Она меня даже спасла!

– Михаил Матвеевич, расскажите!

– Ладно, расскажу! Только давай присядем, мне все-таки уже семьдесят два, бегать уже лень по сопкам.

Услышав о его возрасте, я удивился – мне казалось, ему максимум лет шестьдесят.

Мы присели на огромный валун, в котором была выдолблена скамейка, а у наших ног бежала маленькая речка с горячей водой. Ее течение было странным: то она текла ровно, то вдруг набухала, и ее журчание становилось громче.

– Если извергается какой гейзер выше по течению, то сразу поток увеличивается, – пояснил Матвеич.

Он разгладил рукой свои густые седые усы с небольшой желтизной от никотина на концах (на голове у него волос было не густо, поэтому она была пострижена под машинку). Вытащил из кармана пачку папирос «Беломор-канал», привычным движением выбил пальцем одну папироску, раскурил ее и начал свой рассказ.

«Ты медведя на воле живьем видел?» – обратился он ко мне, и его губы под усами растянулись в улыбку, видно, опять вспомнил мою реакцию на желтые пятна. Я отрицательно покачал головой.

«Ну и я лет сорок пять назад видел его только в зоопарке. Потом мне повезло…» – он ненадолго замолчал, словно что-то вспоминая, сделал глубокую затяжку и продолжил: «Первый раз я попал сюда в экспедицию сразу после института, закончив геологический. И мы сюда не на вертолете летели, а топали ножками. А в том возрасте кроме приключений и любви ничего не надо, это сейчас люди не по мечте живут, а по выгоде. Ну, не все, конечно, но не так, как раньше. Долго мы сюда добирались, восторгу не было предела, а медведей – как уличных котов в Петербурге, чуть ли не за каждым кустом, иногда постреливать приходилось. Ты медвежатину ел?» – он вскинул на меня глаза и сам себе ответил, продолжив: «Ну да! Где в зоопарке медвежатина! Вот нам пришлось попробовать, и я тебе скажу – очень даже ничего! Как добрались сюда, сразу за работу. Вот этот дом…» – Матвеич указал пальцем на деревянное строение из бревен наверху сопки, у долины, и не без гордости сказал: «…я строил своими руками, сорок пять лет стоит, и еще простоит несколько раз по столько. Ну, строим мы этот дом, сами живем в палатках, а иногда утром кто-то из нас идет на охоту…»

Палатка, в которой хранился провиант, стояла чуть ниже остальных, в тени за скалой, и когда все спали, обнаглевший медведь-муравьед залез в нее и разодрал мешки с макаронами и мукой. Потом стал пытаться открыть банки со сгущенкой, ему это удавалось не очень хорошо, но сплющить их он смог, разбрызгав по брезенту сладкую, липкую жидкость.

Утренний сон самый крепкий, поэтому, когда его услышали и выскочили из палаток, было уже поздно, и несколько выстрелов ему вслед не дали результата.

Начальник экспедиции почесал затылок и показал рукой на Михаила: «Зверюгу надо завалить, он все равно теперь повадится! Так что завтра твой инструмент не топор, а ружье. Ну и еще кого-нибудь с собой возьми!» – и указал на сибиряка Кольку Ермакова, известного (по его собственным рассказам) любителя пострелять.

Медведь был словно заговорен. Пули выбивали искры из гранитных валунов, но потом все же одна попала в него. И он развернулся.

Это в кино патроны никогда не кончаются, или оружие перезаряжают, как по волшебству, за секунду, а в жизни все по-другому.

Мы лезли по скалам, с ужасом видя, что косолапый нас понемногу настигает, и не заметили, как оказались на хребте перевала перед долиной смерти.

Когда ему оставалось до нас уже лапой подать, он остановился, жалобно заревел, стал медленно спускаться вниз и, как мне показалось, смотрел на нас с сочувствием.

Тут мы услышали рокот и впервые увидели извержение Большого гейзера, от которого со стороны нашей долины видно только самый верх фонтана. Зрелище, я тебе скажу, незабываемое!

Первым сознание потерял сибиряк, потом прибило и меня.

Когда я пришел в себя, то лежал намного ниже, чем Колька, наверное, поэтому и отдышался. Добрался до него, а он уже спит смертным сном. Вот так вот бывает.

– Михаил Матвеевич, а вы тут с женой живете? – полюбопытствовал я.

Он усмехнулся:

– Да, с женой! – и показал на клубящуюся у наших ног долину. – Она у меня единственная.