Тимиредис. Летящая против ветра - Надежда Кузьмина

Надежда Кузьмина

Тимиредис. Летящая против ветра

На самом далеком западе,

Там, где кончаются земли,

Народ мой танцует, танцует,

Подхваченный ветром иным.

А я в своем теле, как в западне,

Неслышимой музыке внемлю,

И сердце тоскует-тоскует

По легким путям неземным.

Глава 1

Все-таки земляника - самая чудесная ягода! Алые сладкие капли прячутся под влажными от непросохшей утренней росы листьями - пока не встанешь на четвереньки, да не раздвинешь ладонями и не найдешь! И много переспевших - солнышко стояло первый день, а в дождь землянику не пособираешь - вмиг промокнешь, да и ягоды в пальцах расползаются. Вот, пока неделю моросило - ягоды зрели. И теперь под листьями пряталось много почти бордовых, мягких, которые честно можно было тянуть в рот, а не класть в туесок, привязанный к поясу.

А еще поход за земляникой - занятие на весь день. Убегаешь из дома рано утром, по росе, прихватив с собой краюху от вчерашнего каравая. А возвращаешься уже с закатом.

Ходила я с пятилетнего возраста одна. Не боялась ни леса, ни диких зверей, ни гадюк, что в изобилии ползали тут по болотам. Я не трогала их, а они меня. А вот смотреть мне нравилось. Как-то я весь день просидела, наблюдая, как семейство бобров строит на лесной речке запруду. И напрочь забыла про грибы, за которыми меня послали. За это меня оттаскали за косу и нещадно отходили по голым ногам вымоченными в воде для метлы березовыми прутьями - но память о светлом дне сохранилась до сих пор. Впрочем, как и белые поперечные шрамики на битых загорелых коленках.

Хотя в доме у Сибира с Фариной били меня всегда - я привыкла. Подзатыльники, шлепки, щипки. А если не увернешься - порой и пинки. И работа, работа, работа. Я не помню времени, когда играла на улице, как другие дети. Казалось, я всю жизнь выбираю из овечьей шерсти мусор, пряду, колю лучину, таскаю воду в дом моих благодетелей и в хлев скотине, дою коров. На мне было и мытье полов, и подметание двора, и чистка хлева, и запаривание отрубей, и кормежка десятка поросей, которых мой хозяин, дядька Сибир, муж Фарины, держал во дворе. Так что такой день, как сегодня - с нетронутой зеленой тишиной - был настоящим подарком. Моё счастье, что старшая дочь хозяев - Палаша - девица уж на выданье - землянику обожала. А вот собирать абсолютно не умела, да и панически боялась змей.

Вздохнула - тут весь косогор обобрала - надо на новое место переходить. Если расскажу, как здесь много ягод, может, и завтра в лес отпустят. Дармовое-то варенье на зиму всяко хорошо!

Повернулась так, чтобы солнце оказалось впереди, и пошла, особо не разбирая дороги - так к опушке точно выберусь. Наша деревня Зеленая Благодень из целых двадцати дворов стояла на границе равнин и лесов в преддверии Восточных гор. Так что иди на запад - и выберешься к людям. А повернешь на север - окажешься на морском берегу. Точнее, на утесах, круто обрывающихся к серой, вечно беспокойной глади. Кое-кто у нас пытался ловить рыбу да ставить сети, да только дело это было неверным - на лиги и лиги в обе стороны тянулись острые шершавые скалы с пляшущими бурунами - и сеть порвет, и лодку пропорет. Рассказывали, что далеко на западе есть порт, где и корабли плавают, и рыбаки в море ходят - но большинство деревенских говорили, что это брехня.

Я в корабли верила. Хотя бы потому, что по осени, когда резко менялись течения, к берегу иногда прибивало обломки и выкидывало разные замечательные вещи. С конца лета и до зимы у берега всегда дежурил кто-то из деревенских пацанов - смотрел, не выбросит ли чего море? А вообще, порядок дележа таких находок был строго определен. Первой право выбора имела семья того, кто заприметил трофей. Сколько сами на руках до вершины утеса дотащат - столько и их. Вторым подходил староста Хрунич с четырьмя сыновьями. После них - если что осталось - была очередь моего хозяина, Сибира. Ну и дальше остальных деревенских, по важности и зажиточности. Особенно ценились металлические крепления и сундуки. А у старосты в парадной горнице висел на стене очень красивый полированный деревянный круг с кучей торчащих ручек. Он звал его "шторвал", а я всё гадала, зачем такая красота нужна. Вот бы подержаться!

Изредка выкидывало утопленников. Часто после того, как прибой протащил тело по скалам, только по длине волос и можно было понять - мужик то или баба. И, что особенно расстраивало деревенских, одежда всегда приходила в негодность. Правда, пояса или сапоги иногда еще годились. Если не сушить на жаре, да сразу пропитать маслом, то можно было и хорошую вещь получить. Тела на деревенском кладбище не хоронили - прикапывали в лощине неподалеку от берега, которая так и звалась - Похоронной. Ставили осиновые вешки, чтоб знать, где место уже занято, тем дело и кончалось. Ребятня пугала один другого, что по ночам по лощине бродят привидения. А кто их покой потревожит - душу высосут и в море уволокут!

Я как-то пошла туда ночью - рыжий Зимка и старостин Елька посулили мне, что если не побоюсь и принесу горсть земли со свежей могилы - они со мной дружить будут. Друзей у меня никогда не было, а очень хотелось. Я и пошла. Вылезла ночью в окошко и, поджимая босые ноги, побрела к лесу. Думаю, меня саму в белой рубахе ниже колен можно было за привидение принять… В лощине никаких призраков я не увидела. Туман был такой, что я споткнулась, упала, перемазала всю рубаху. Могилу нашла наощупь. Наскребла земли пальцами, сколько смогла. А когда встала, поняла, что не знаю, куда идти. Звезд не видно, вокруг туман, как молоко. Протянешь руку - наткнешься на ствол дерева. Или не наткнешься. И холод дикий. Рубаха в тумане вся промокла, к телу липнет. Испугалась тогда я жутко - думала, тут и замерзну. Где-то рядом с могилой мамы. А потом как помог кто. Вспомнилось, что вешки в изголовье ставят, а сами тела всегда головой на восток кладут. Значит, мне надо ближайший холмик ощупать, и повернуть к ногам, на запад. Главное - из лощины выбраться, а там уж туман не такой густой - деревья видно и до опушки недалеко.

До дому добралась к рассвету. Рубаху сразу в корзину с грязным заныкала, чтоб не попало - всё равно, мне ее и стирать. А Елька с Зимкой обманули - когда принесла им горсть земли, разоржались мне в лицо и сказали, что я ее за хлевом нарыла. И что с такими, как я, не дружат. Такие - для другого… Мне тогда было восемь.

Я уже почти вышла на знакомую поляну близ опушки, когда, переходя пригорок, столкнулась нос к носу с собиравшей травы женщиной. Сначала испугалась - странная, на деревенских не похожа. Потом вспомнила, что видела ее раньше, хоть и по-другому одетую - не в штанах с сапогами и с завязанными платком волосами, а как все - в юбке и с косами. Ее уважали и побаивались. И имя у нее было чудное, на обычные Панька или Шимка непохожее - Тирнари. Рассказывали, что приехала она из большого города. Почему ей приглянулась такая глушь - никто не знал, предполагали разное. Кто говорил, что её муж за чернокнижие выгнал, кто - что она от кого-то прячется. Шинкарь предположил, что она книгу пишет - мол сам ее своими глазами с пером над листом бумаги застал - но его засмеяли: кто и где видел грамотную бабу?