Адское Воинство - Варгас Фред

Фред Варгас

Адское Воинство

I

От кухни до спальни тянулась дорожка из мелких хлебных крошек, они были и на чистых простынях кровати, где лежала мертвая старуха с открытым ртом. Комиссар Адамберг, неторопливо прохаживаясь вдоль этой дорожки и молча разглядывая ее, задумался: какой Мальчик-с-пальчик, а точнее, какой Людоед мог растерять здесь крошки? Дело было в темной и тесной трехкомнатной квартире на первом этаже, в Восемнадцатом округе Парижа.

Мертвая старуха лежала в спальне. Муж сидел в столовой. Он ждал, не выказывая ни раздражения, ни волнения, только жадно смотрел на газету с начатым кроссвордом, за который он не смел взяться опять, пока в квартире были легавые. Он уже успел рассказать свою короткую историю: они с женой познакомились в страховой компании, где она работала секретаршей, а он бухгалтером, и радостно поженились, не догадываясь, что это продлится пятьдесят девять лет. А прошлой ночью жена умерла. От остановки сердца, уточнил в телефонном разговоре с Адамбергом комиссар Восемнадцатого округа. Он слег с простудой и попросил Адамберга заменить его. Окажи мне эту услугу, там дела на часок, не больше, рутинный утренний вызов.

Адамберг еще раз проследил путь хлебных крошек. Квартира содержалась в идеальном порядке, на спинках кресел висели подголовники, все поверхности из пластика блестели, окна — без единого пятнышка, посуда вымыта. Он заглянул в хлебницу: там лежали маленький багет и завернутая в чистую тряпочку корка, из которой вынули мякиш. Комиссар взял стул, придвинул к креслу, где сидел муж, и уселся рядом.

— Сегодня утром новости не радуют, — сообщил старик, отрываясь от газеты. — Да еще эта жара, от нее у людей характер взыграл. Но тут, на первом этаже, можно сберечь прохладу. Вот почему я оставляю ставни закрытыми. А еще надо побольше пить — так они говорят.

— Вы совсем ничего не заметили?

— Когда я ложился спать, с ней все было нормально. Я проверял ее каждый вечер, поскольку она сердечница. А сегодня утром увидел, что она скончалась.

— У нее в постели хлебные крошки.

— Она это любила. Пожевать чего-нибудь в постели. Съедала перед сном кусочек хлеба или сухарик.

— Мне почему-то кажется, что после еды она всегда аккуратно выбрасывала крошки.

— Можете не сомневаться. Она тут все чистила и драила так, словно видела в этом смысл жизни. Поначалу это было еще терпимо. Но с годами превратилось в помешательство. Она бы нарочно напачкала, лишь бы потом вымыть. Поглядели бы вы на это. С другой стороны, надо же ей было, бедняжке, чем-то себя занять.

— Да, но откуда крошки? Она их вчера не выбросила?

— Ясное дело, нет, ведь хлеб-то принес я. У нее самой не было сил встать. Она, конечно, велела убрать крошки, но лично мне на это начхать. Назавтра она наверняка бы их выкинула. Потому что каждый день вытряхивала простыни. Зачем это надо, никто не знает.

— Значит, вы принесли ей хлеб в постель, а то, что она не съела, потом убрали в хлебницу.

— Нет, в ведро выкинул. Хлеб был черствый, она не могла его есть. Я принес ей сухарик.

— Но хлеб не в ведре, он в хлебнице.

— Знаю.

— Там пустая корка, без мякиша. Она съела весь мякиш?

— Черт возьми, комиссар, конечно нет. С чего бы она стала наедаться хлебным мякишем? Тем более уже зачерствевшим? Вы ведь комиссар?

— Да. Жан-Батист Адамберг, уголовный розыск.

— А почему не наша местная полиция?

— Комиссар лежит с гриппом. Его подчиненные прийти не могут.

— Что, у всех грипп?

— Нет, просто ночью была потасовка. Двое убитых, четверо раненых. Из-за украденного скутера.

— Вот беда-то. Это все жара влияет, от нее тают мозги. А я Тюило Жюльен, пенсионер, бывший бухгалтер в компании «АЛЛБ».

— Хорошо, я записал.

— Она всегда шпыняла меня за то, что у меня фамилия самая простая, а ее девичья фамилия была красивее — Коскэ. В общем, это верно. Я так и подумал, что вы комиссар, все расспрашиваете про эти крошки. Ваш коллега из здешней полиции — он не такой.

— По-вашему, я слишком много внимания уделяю крошкам?

— Да ладно, поступайте, как считаете нужным. Это вам нужно для отчета, надо же там хоть что-нибудь написать. Уж я-то понимаю, в «АЛЛБ» я всю жизнь только и занимался разными счетами и отчетами. Если бы хоть в этих отчетах все было по-честному. Но куда там. У хозяина был девиз, который он повторял на каждом шагу: страховая компания не должна платить, даже если должна платить. Пятьдесят лет жульничества — от этого башка здоровее не становится. Я говорил жене: чем стирать занавески, навела бы чистоту у меня в голове, было бы куда полезнее.

И Жюльен Тюило коротко рассмеялся, чтобы усилить эффект от своей шутки.

— Знаете, я все-таки не понимаю, почему корка оказалась без мякиша.

— Чтобы понять, комиссар, надо быть смекалистым, да-да, смекалистым и хитрым. Таким, как я, Жюльен Тюило, ведь я за тридцать два года шестнадцать раз выигрывал чемпионат по решению кроссвордов максимальной сложности. Получается, что в среднем меня признавали чемпионом каждые два года, и добился я этого исключительно своим умом. Точнее, смекалкой и хитростью. Причем дело это еще и прибыльное, если чемпионат такого высокого уровня. Вот этот кроссворд, — сказал он, указывая на газету, — он для детсадовских ребят. Только приходится часто оттачивать карандаши, и сыплется много стружки. Как же она меня доставала из-за этой стружки. А что это вы зациклились на хлебе?

— Он не выброшен в ведро, я не нахожу, что он такой уж черствый, и мне непонятно, куда делся мякиш.

— Это домашняя тайна, — сказал Тюило, которого, казалось, забавлял этот разговор. — Видите ли, у меня тут два маленьких жильца, Тони и Мари, симпатичная такая парочка, они на удивление душевные и по-настоящему любят друг друга. И все же могу вас заверить, они не по вкусу моей жене. О мертвых не говорят плохо, но она чего только не придумывала, чтобы их извести. А я три года подряд расстраиваю все ее планы! Смекалка и хитрость — вот мой секрет. Куда тебе, моя бедная Люсетта, обставить чемпиона по кроссвордам, так я ей говорил. Ведь мы с этой парочкой объединились в тройственный союз, они знают, что могут рассчитывать на меня, а я знаю, что могу рассчитывать на них. Каждый вечер они заходят меня проведать. А поскольку они умные и очень тактичные, то никогда не появляются раньше, чем Люсетта ляжет спать. Они прекрасно знают, что я их жду. Первым всегда приходит Тони, он крупнее и сильнее.

— Это они съели мякиш? Пока хлеб лежал в ведре?

— Они его обожают.

Адамберг мельком взглянул на кроссворды, которые показались ему не такими уж простыми, и отодвинул газету.

— Кто «они», месье Тюило?

— Я не люблю об этом говорить. Людям такие вещи не по душе, им не понять.

— Они животные? Собаки или кошки?

— Крысы. Тони темнее Мари. Они так любят друг друга, что часто даже отрываются от пищи и трут лапками голову друг другу. Если бы люди не были такими тупицами, то специально приходили бы на это посмотреть. Мари более игривая, чем Тони. После еды она забирается ко мне на плечо и запускает коготки мне в волосы. Причесывает, можно сказать. Таким способом она выражает мне свою признательность. Или любовь? Да разве узнаешь? Но так или иначе, это умиротворяет. А потом, сказав друг другу массу ласковых слов, мы расстаемся до следующего вечера. Они возвращаются в погреб через дыру в стене, за сливной трубой в кухне. Однажды Люсетта замазала дыру цементом. Бедняжка Люсетта. Совсем не умеет разводить цемент.

— Понимаю, — сказал Адамберг.

Старик напомнил ему Феликса, обрезчика на винограднике в восьмистах восьмидесяти километрах отсюда. Феликс приручил ужа, подкармливая его молоком. Однажды какой-то парень убил ужа. И тогда Феликс убил парня. Адамберг вернулся в спальню, где лейтенант Жюстен сидел у изголовья покойницы, дожидаясь, пока придет лечащий врач.