Горение. Книга 3 - Юлиан Семенов

Юлиан Семенов

Горение

Книга третья

1907-1910 гг.

«Знаменитый Л. Кассий, идеал справедливого и умного судьи в глазах римского народа, в уголовных процессах всегда ставил вопрос: „Кому впрок? “ Характер людей, что и кто не решается сделаться злодеем без расчета и пользы для себя». Цицер

«Охранка чтит тех, кто одет дорого» «Вице-директору Департамента Полиции Е. Высокоблагородию 3уеву Н. П. Милостивый государь, Нил Петрович! Памятуя о Вашем любезном разрешении обращаться прямо к Вам, минуя инстанции Департамента, рискую переслать Вам запись обмена мнениями между двумя иностранцами в Гельсингфорсе — сразу же после окончания конференции РСДРП, посвященной тактике социал-демократии в Третьей Гос. думе. Агентура, осуществлявшая запись разговора на листки, вынесла впечатление, что один из собеседников был немцем, в то время как второй — несмотря на знание языка — не есть немец по урождению, а скорее всего поляк. Эта точка зрения подтверждается также и тем, что один из собеседников по имени „Фриц“ обращался ко второму как к „Йозефу“, — вполне немецкое имя, но, однако ж, дважды произнес его имя как „Юзеф“, что и дало нам возможность выдвинуть гипотезу о польском происхождении второго собеседника. Некоторые реплики записать не удалось, ибо собеседники порою переходили на шепот. Однако и то, что мои люди слышали („Йозефа“ взяли в наблюдение по поводу возможного участия в конференции РСДРП, якобы проходившей под руководством государственных преступников Ульянова, Плеханова, Троцкого и Дана), дает возможность судить как о мере осведомленности врагов о наших делах, так и о том, сколь сильна их организованность вообще. Ниже присовокупляю запись беседы: „Фриц. — Почему не захотел, чтобы я тебя навестил в Петербурге? Йозеф. — Я там на нелегальном положении… Стоит ли тебя подводить под удар? Фриц. — Я — вольный журналист и фотограф… Что мне могут сделать ваши… (следует безнравственное определение русских властей). Йозеф. — Могут сделать что захотят… Ситуация становится угрожающей. Так что террор властей будет продолжаться… Ваша пресса печатает про Россию слухи, спекуляции, домыслы. Я бы поэтому хотел, чтобы именно ты запомнил то, что я тебе расскажу… Задавай любые вопросы… Уточняй, если непонятно… Но запиши, что я расскажу, и пусть твои коллеги оперируют именно этими данными, — они отражают объективные процессы, свидетелем которых я был… Фриц. — Даже когда сидел в тюрьмах? Йозеф. — Русские тюрьмы — это университеты… Там встречаешь самых умных… Есть чему поучиться… Да и вести с воли приходят регулярно, — многие охранники жизнью недовольны, их семьи влачат жалкое существование, они — это чисто российский парадокс — тоже хотят перемен… Только боятся произнести слово „революция“… Фриц. — Действительно, сфинкс… Йозеф. — Никакой не сфинкс, а великий народ, лишенный закона. Вот когда каждый человек обретет свободу, гарантированную законом, — свободу на дело, слово, мысль, — тогда исчезнет удобная сказка про сфинкса. Фриц. — Я готов записывать. Йозеф. — Итак, пятый год… Западная пресса пишет, что русская революция явилась следствием неудач в войне с японцами. Это неверно, ибо преуменьшает ее прогрессивную сущность. Война приблизила революцию, поскольку обнажила все социальные и экономические язвы империи. Но забастовки шли задолго до военного краха. А сколько лет погромы сотрясали империю? В каторге и ссылке люди томились практически всю историю России. Когда мы победим, надо будет очень внимательно поработать в архивах: порою мне сдается, что война была в какой-то мере спровоцирована сферами, чтобы задавить наше движение, обернуть патриотизм против революционеров, а победив, провести жесточайшие карательные меры, чтобы навсегда потопить в крови любую возможность выступать против самодержавной тирании. … Отметить себе стадии нашей революции… Первая. Экономический и военный крах, рост дороговизны, деспотизм местного начальства понудил матерей и кормильцев поднять хоругви и крестным ходом, во главе с попом Гапоном, выйти к Зимнему — молить царя о милости… Возобладала традиционная вера в то, что вождь не знает правды, ее от него скрывают бюрократы, надо открыть Царю-батюшке глаза на происходящее, и он все в одночасье изменит. Изменил: приказал стрелять в подданных. Так случилось „красное воскресенье“, которое мы называем „кровавым“. Фриц. — Это девятое января девятьсот пятого, да? Йозеф. — Именно. После этого начался второй период революции… Впрочем, точнее бы назвать все то, что было до пятого года, до кровавого воскресенья, первым этапом; красное воскресенье — вторым, а уж волна забастовок, террор войск и полиции, демонстрации, повальные аресты — вплоть до октября девятьсот пятого — третьим. Когда же, несмотря на террор властей, запылали помещичьи усадьбы, восстал „Потемкин“, выросли баррикады на улицах городов, начался четвертый этап — вооруженное восстание и, как следствие, манифест семнадцатого октября, суливший подданным не только Государственную думу с совещательным голосом, но свободу слова и многопартийность. Павел Милюков зарегистрировал провозглашение своей партии „Народной свободы“, иначе именуемой „конституционно-демократической“, „кадетской“; либералы, земские деятели — то есть врачи, учителя, статистики, часть дворянства, юристы, профессура — стали ее костяком. Я бы определил ее центристской; идеал кадетов — конституционная монархия, типа британской. Левоцентристской партией можно назвать трудовиков; я бы определил их как левых кадетов… Ну и социал-демократы… Эсеров власть в Думу не пустила — бомбисты. Александр Гучков, за которым стояли ведущие промышленники России и крупные аграрии, провозгласил партию „Союз 17 октября“, „октябристы“, правоцентристы. Шовинистический, великорусский правый блок провозгласили Марков-второй и Пуришкевич… Самую правую часть этих правых возглавил доктор Дубровин, зарегистрировав свой „Союз Русского народа“; программа его уникальна: „назад, к самодержавию, во всем случившемся виноваты все, кто угодно: Англия, масоны, поляки, евреи, армяне, декаденты, Максим Горький, французские импрессионисты, — но только не русские люди; их, доверчивых, нагло обманули иноверцы, иноплеменной элемент, вековой заговор Европы против России“… Горько и смешно, право… Фриц. — Скорее страшно. Йозеф. — Верно. Меня тоже страшит темная тупость. Ладно, если бы такое несли безграмотные охотнорядцы, они газет в руки не берут, но ведь Дубровин — человек с университетским образованием! Он же прекрасно знает, что без помощи финансового капитала Европы — в основном, кстати, еврейского — царь бы не справился с революцией! Когда дубровинцы завывают, что наша революция — еврейская, я диву даюсь! Антисемит-царь со своими жидоедствующими бюрократами платил полиции и армии золотом Ротшильдов! Прекрасное единение могуществ вне зависимости от вероисповедания… А то, что еврейских товарищей в революционной среде множество, то это не причина, а следствие: не было б черты оседлости, погромов и лишения права учить еврейских детей в школах наравне с другими, — процент участия евреев в революции не был бы столь высоким, поверь… Иногда мне кажется, что великорусские шовинисты — психически больные люди, маньяки… „Заговор Европы“! Они не хотели даже видеть того, что социалистический министр Клемансо не мешал французским банкирам поддерживать царя, а депутат английского парламента Уинстон Черчилль, который не сегодня, то завтра сделается одним из ведущих министров Лондона, выступал — во время предвыборной борьбы — против еврейских погромов в России, но при этом не мешал английским промышленникам оказывать незримую помощь Николаю Кровавому вместо того, чтобы понудить кабинет его величества пересмотреть свои отношения с венценосным русским братцем… Фриц. — Напиши об этом для нашей газеты, Юзеф! Такой аспект нов, он заинтересует немецкого читателя. Йозеф. — Меня сейчас волнует польский, литовский, русский, украинский, белорусский и еврейский читатель, Фриц… А потом я непременно напишу для вас… Все, что публикуется у вас, — далеко от нашей борьбы, понимаешь? Это роскошь — публиковаться у вас в такое время… Публиковаться надо здесь, чтобы это доходило — в любом виде — до наших людей. Фриц. — Объясни мне суть споров о Думе между своими — большевиками и меньшевиками… Йозеф. — Большевики предлагали игнорировать выборы в Думу, продолжать борьбу за свержение монархии, ибо она не намерена сдавать свои позиции. Меньшевики, наоборот, требовали участия в работе Думы, полагая, что она станет трибуной для легальной агитации против тирании. Правоту большевиков доказала история: через несколько месяцев после выборов, когда царь уволил премьер-министра Витте, который показался ему либералом, Дума была беззаконно распущена, депутаты выброшены вон, часть арестована. Пришел Столыпин. Этого не устроила и Вторая дума — прошло слишком много левых кадетов и социал-демократов; центристско-правое большинство Гучкова и Пуришкевича оказалось зыбким. Тогда Столыпин разогнал и Вторую Государственную думу, бросив в Петропавловскую крепость депутатов от социал-демократии, обвинив их в военном заговоре, что есть ложь, провокаторский повод властям расправиться с неугодными… Я, кстати, тороплюсь в Петербург, чтобы послушать процесс над депутатами Первой думы… Фриц. — Второй… Йозеф. — Нет, именно Первой… Социал-демократов Второй думы уже отправили в каторгу… А вот депутатов Первой думы, подписавших в Выборге беззубое воззвание против произвола, до сих пор не судили. Почему? Фриц. — Это я тебя должен спросить «почему“, Юзеф. Йозеф. — Видимо, власти готовят какой-то сюрприз… Это игра, Фриц… Игра в кошки-мышки… Я думаю, после скандала с фарсом суда против социал-демократических депутатов Второй думы сейчас Столыпин будет делать хорошую мину при плохой игре: вполне либеральный процесс в открытом заседании… Фриц. — А как ты вообще относишься к Столыпину? Йозеф. — Недюжинный человек. Именно этого царь и бюрократия ему и не простят… Фриц. — Но ведь на всех фотопортретах он вместе с государем… Йозеф. — Веришь спектаклям? Странно, я считал, что ты больший прагматик… Прежде чем мы вернемся к исследованию царской камарильи, закончу изложение моей концепции Думы… При выборах в Третью думу большевики сняли лозунг бойкота. И не потому, что партия переменила свое отношение к этому органу; мы поняли, что вооруженное столкновение с самодержавием проиграно, революция — временно — пошла на убыль, империя покрыта виселицами, работают военно-полевые суды, царствует страх, — это у нас быстро реанимируется., — значит, сейчас надо переходить к легальным методом борьбы, то есть использовать Думу. Есть вопросы? Фриц. — Костяч четок. Спасибо. А теперь про тех, кто противостоит прогрессу… Йозеф. — Сколько времени до отхода поезда? Фриц. — Полтора часа. Йозеф. — Тебе придется поменять билет на завтра, если я стану рассказывать обо всех противниках прогресса в России; у нас накопилась достаточно серьезная картотека не только по северной столице и Москве, но и по крупнейшим центрам империи… Ладно, остановимся на узловых фигурах… Фриц. — Кстати, ты запомнил просьбу Розы о господине Родэ? Йозеф. — Да, конечно… Только, пожалуйста, впредь никогда не называй имен товарищей в публичных местах… Фриц. — Неужели ты думаешь, что эти гуляки финны слушают нас? Йозеф. — Я допускаю такую возможность. Фриц.