Кто развязал Вторую Мировую? Настоящие «поджигатели войны» - Александр Усовский

Кто развязал Вторую Мировую? Настоящие «поджигатели войны» / Александр Усовский

Пролог

Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом и не прячет под ложем — а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет;

Ибо нет ничего тайного, что не стало бы явным, и нет ничего сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы.

Евангелие от Луки, глава 8, ст. 16—17

К акая в том году в Южной Польше стояла замечательная осень! Почти без дождей и холодных ветров, ласково-теплая, тихая, багряно-золотая. Сказочная осень — в такую осень хорошо, забравшись в отроги Бескид, с рассвета до полудня бродить по склонам поросших буком и орешником холмов, досыта, допьяна надышаться прохладным и хрустально чистым горным воздухом. А потом на уютной террасе маленькой горной харчевни съесть добротную порцию горячего, огненно-пряного бигоса со свиными ножками, запив ее ледяным «окоци-мам». А вечером, нагулявшись до ломоты в коленях, разжечь на открытой всем ветрам площадке над неглубоким ущельем костерок и, усевшись на необхватные бревна, смотреть на звезды, в неимоверном количестве вдруг высыпавшие над головой. И, вглядываясь на север, в прозрачной сгущающейся синеве воздуха различать огни далекого Кракова или Новой Гуты, а может быть, Бохни или Велички — кто знает?

Я люблю Польшу. Я говорю по-польски почти как житель Подляшья и знаю Краков не хуже обитателя Звежинца или Казимежа. Я проехал по дорогам Дольнего Шленска больше километров, чем по шоссе и проселкам Тверской области, а в Белостоке или Торуни ориентируюсь уверенней, чем в Смоленске или Брянске. Я отлично понимаю ход мыслей люблинского торговца овощами и знаю, что думает обо мне официантка в придорожном баре в Радоме. Я никогда не чувствовал себя здесь чужим, и даже польская речь никогда не резала мне ухо своими многочисленными шипящими согласными, наверное, просто потому, что на второй день пребывания на польской земле я уже не просто говорил — я даже думать начинал по-польски.

Я люблю Польшу — потому что это страна моих двоюродных братьев и сестер, близкая мне по духу и родная по крови.

Сегодня ставшая мне чужой и враждебной.

Как ТАКОЕ могло случиться? И разве ТАКОЕ вообще возможно?

Я был осенью восемьдесят девятого года в Польше — я видел все это своими глазами.

Это не произошло вдруг, в одночасье. Той ласковой золотой осенью я видел, как моих польских братьев начинали исподволь учить ненавидеть меня и мою страну.

Я видел, как оскверняли память о наших павших за Польшу бойцах, как, истошно требовали сноса памятника маршалу Коневу в Кракове.

Я слышал, как воем выли о трагедии Катыни нанятые плакальщики, ежечасно по всем телеканалам демонстрируя все новые и новые «версии» этого события, бессовестно оболгав меня и мой народ.

Своими глазами я видел, как вошедшие в раж ублюдки плевали на военные машины моей страны и как «ясновельможное паньство» учило пятилетних детей грозить им вослед маленькими кулачонками.

Я был свидетелем того, как старательно доставали из заросших паутиной подполов истлевшие знамена русско-польской вражды.

Мне было больно видеть, как лили фальшивые слезы по святым мученикам Варшавского восстания — обвиняя в их трагической гибели моих тогдашних вождей, маршалов и генералов.

На моих глазах очерняли мою страну, объявляя ее повинной во всех мыслимых грехах и преступлениях, — и делали это нагло, уверенно, безнаказанно. Творили подобное, зная, что моя страна тогда была слаба, что моей страной тогда правили предатели и недоумки, что моя Родина в то время не могла достойно ответить на эти немыслимые ранее издевательства, на этот антирусский смрад, которым вдруг резко повеяло в Польше.

Я видел все это. Ия свидетельствую — все мерзости, что с той осени восемьдесят девятого и по сегодняшний день говорят о моей стране польское телевидение и радио, пишут польские газеты и журналы, есть планомерная и целенаправленная политика тех сил вне Польши, что уже однажды ввергли эту страну в катастрофу — кровавой осенью тридцать девятого года. И всегда готовы сделать это еще раз, потому что для них Польша всегда была, есть и будет мелкой разменной монетой в большом бизнесе под названием «мировая политика». Они уже однажды принудили Польшу стать жертвой вселенского военного пожара, и лишь благодаря моей стране сегодня Польша все еще существует на карте. Помнят об этом поляки? Семнадцать последних лет их старательно учат об этом забыть.

Мы не позволим им этого сделать.

О том, кто, когда и как превратил Польшу в «локомотив» Второй мировой войны, в ее застрельщика и первую жертву и кто на самом деле спас ее от окончательной гибели, —эта книга.

Глава 1. Как закончилась Первая Речь Посполитая

Начнем, как водится, от «сотворения мира» — не из занудства или желания поумничать, а потому, что иначе наш рассказ об истории российско-польских отношений и о той роли, которую сыграла Польша в развязывании Второй мировой войны, будет неполным и недостоверным.

Предвижу недоумение моего читателя — но пусть он мне поверит на слово, без минимально необходимого экскурса в историю наших двоюродных братьев по ту сторону Буга повествование это будет в достаточной степени невразумительным и фрагментарным. А поскольку цель данной книги — беспристрастный анализ «польского вопроса» в контексте причин начала Второй мировой войны, корни которого упрятаны в глубине веков, то автор вынужден принудить читателя бегло ознакомиться с историей Речи Посполитой.

Но все же, исходя из здравого смысла, опустим в этой главе те битвы, размолвки и союзы между русскими и поляками, имевшие место во времена легендарные, в годы правления короля Болеслава Храброго или Мешко I, и вообще опустим «эпоху Пястов». Не станем также расписывать период русско-литовских войн и славное время Грюнвальда, деяния Ви-товта и Ягайло, как, впрочем, и «польскую интригу» шаек «Лжедмитриев» — оставим это за гранью нашего повествования, ибо тогда сей труд станет объемом с пару томов БСЭ.

Начнем со времен исторически близких и документально достоверных — с того момента, когда благодаря отчаянному положению Великого княжества Литовского его вожди принуждены были подписать Акт унии с Королевством Польским и инкорпорироваться во вновь созданное государство — Речь Посполитую, т.е. — со времени Люблинской унии 1569 года.

Именно с этого исторического момента и стоило бы, пожалуй, отслеживать историю краха Польского государства — ибо, воспользовавшись крушением государства своего восточного соседа, Великого княжества Литовского, Русского и Жамойтского, последовавшим вслед за поражением в Ливонской войне, ПОЛЬСКАЯ ШЛЯХТА — путем присоединения всех украинских земель Великого княжества, лежавших южнее Припяти, к польской Короне — получила экономический базис для своего абсолютно независимого от Польского государства существования. Отняв у Великого княжества Литовского Украину — Киевское и Брацлавское воеводства, то бишь нынешние территории Волынской, Ровенской, Житомирской, Хмельницкой, Тернопольской, Ивано-Франковской, Винницкой, Кировоградской, Черкасской, Киевской областей, — поляки завладели колоссальными ресурсами, огромной земельной собственностью, приятным приложением к которой стало многочисленное и трудолюбивое местное население, «украинцы», то бишь жители этой новоприоб-ретенной польской Окраины. Здесь поляки впервые почувствовали себя настоящими, подлинными панами — и именно с этой поры «демократия», в ее шляхетском понимании, стала господствовать в Польше.

Замечу, кстати, именно эта «шляхетская демократия» и привела Польшу к закономерному финалу, случившемуся с ней через двести лет.

Люблинская уния стала следствием военного поражения Великого княжества Литовского в войне против Московии — каковую войну Иван IV отнюдь не планировал перенести на белорусско-литовские земли (как нас уверяют сегодня историки либерального лагеря). За эти военные горести белорусам имело бы смысл винить исключительно свое верховное руководство.

«Люблинская уния». Худ. Ян Матейко

Как знают все школьники, более-менее добросовестно пролиставшие учебники истории, Иван IV Грозный затеял Ливонскую войну ради захвата прибалтийских земель и выхода к морю. И у Великого княжества Литовского, Русского и Жамойтского были все шансы остаться в этой войне нейтральной стороной — глядящей на все ужасы и смертоубийства, происходящие на прибалтийской земле, из безопасного далека.