Лёнькина премьера - Аркадий Миронович Минчковский

Арк. МИНЧКОВСКИЙ

Лёнькина премьера

РАССКАЗ

В тот год я ходил в четвертый класс.

Со мной учился мой лучший приятель и сосед по Ковенскому переулку Ленька Щечкин. Порядочный, между прочим, шалопай, хотя и на редкость сообразительный тип. Этот Ленька был настолько смекалистым, что, весь год читая под партой про Шерлока Холмса и всякие другие захватывающие сочинения, умудрялся притом переходить из класса в класс, да еще без всяких переэкзаменовок.

Секрет чуда, которому завидовали все остальные лодыри нашего четвертого «б», таился в Ленькиных артистических способностях. Верным средством, обезоруживающим самых въедливых из учителей, были щечкинские липовые прямота и чистосердечность.

Если Леньку, и не подумавшего перед тем выучить урок, вызывали к доске, он стоял возле нее с таким неподдельным огорченным выражением на своей круглой физиономии, что не выдерживало ни одно преподавательское сердце. Щечкина с богом отпускали, взяв с него слово, что к следующему разу он будет все знать.

С трогательной благодарностью в глазах Ленька клялся именно так и поступить и, положив мел, бесшумно усаживался на место. С этой благополучной минуты и до конца урока Щечкин, подперев кулаком подбородок, с таким примерным усердием внимал словам учителя, что и в самом деле можно было подумать — не мыслил своего будущего без изучения предмета, о котором шла речь.

Но я-то знал, чем была занята гениальная голова моего друга. Ленька разрабатывал план, как нам улизнуть с последнего урока и успеть на двенадцатичасовой сеанс в кино «Сатурн», где уже третий день шла американская кинокомедия с участием обожаемого нами очкарика — Гарри Ллойда. Я и сам с утра только о том и думал, поминутно нащупывая в кармане пятнадцать копеек, выданные мне на горячий завтрак.

Вообще-то Щечкина и у доски, и устно спрашивали редко. В том ему счастливо помогал русский алфавит. Ленькина фамилия в классном журнале таилась где-то у самого нижнего обреза страницы. Но если у кого-нибудь из учителей и являлась мысль начать опрос снизу вверх, у Щечкина и тут была надежная защита из двух братьев-близнецов Яковлевых и бестолковой девчонки Юрченковой, с которой дело всегда затягивалось.

Хуже всех в нашем четвертом «б» приходилось Яшке Абу. Надо же, чтобы человеку досталась такая неладная фамилия. «А» и «Б» — и все. В какую историю ни попадешь, всегда станешь гореть самым первым. Никто этого Аба нигде не мог опередить. Даже в толстой, как кирпич, телефонной книге его отец был напечатан на самом первом месте. Ну еще приходилось отдуваться Бабченко, Васину и Глинскому. Словом, Леньке беспокоиться не приходилось. Сидя на своем месте в пятом ряду, он чувствовал себя в полной безопасности.

Однако нашелся в школе человек, который все щечкинские штуки быстро раскусил. Это был учитель естествознания, недавно ставший нашим классным руководителем, Анатолий Николаевич. Он был еще очень молод. Мы любили своего наставника, и больше всего за то, что классным наставником он нам совсем не казался.

Даже внешне Анатолий Николаевич ничем не походил на остальных педагогов, большинство из которых к нам перешло от института благородных девиц, вместе с сетками на лестницах, чтобы воспитанницы не бросались вниз, разочаровавшись в юной жизни.

Был он высок и не по-учительски кудряв. Носил бывалую двубортную тужурку и косоворотку под ней. Так выглядела верхняя половина одежды — память о студенческих годах. Нижняя — брюки-галифе и порыжелые сапоги свидетельствовали о недавнем военном прошлом естествоведа.

Анатолий Николаевич, хотя и встречался с нами далеко не каждый день (ведь уроки естествознания не часты), хорошо знал всех сорвиголов и бузотеров, то есть, по-тогдашнему, шумных озорников, и к каждому имел свой подход. Случись что-либо врать или отпираться перед нашим Толей было напрасным делом.

Знал он, разумеется, и Щечкина и прекрасно понимал, что Ленька за птица. Анатолию Николаевичу будто даже доставляло удовольствие наблюдать, как ловко тот выходил из любого положения. Если Щечкин вдохновенно «заливал», почему он опоздал в школу или удрал с урока, наш Толя с вниманием выслушивал его, а потом говорил:

— Все это, что ты здесь городил, атлет, сочинение. Но придумано лихо. Придется все-таки поговорить о твоих доблестях с твоей мамой.

— Ей-бо, Анатолий Николаевич!..

Лелька чуть ли не бил себя в грудь.

— Хватит, садись, — уже начинал хмуриться Анатолий Николаевич.

Щечкин возвращался на свою парту с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах, но он преотлично знал, что никакой его мамы Анатолий Николаевич вызывать не станет. Наверное, просто жалея ее. Отца у Щечкина не было. Молодая Ленькина мать служила машинисткой, с трудом зарабатывая на себя и сына. К чести ее, он был всегда аккуратно одет и являлся в класс с чистой шеей и руками. Другое дело, каким Ленька возвращался домой после нашего ежедневного футбола в школьном саду.

Так вот, однажды шел урок естествознания. Анатолий Николаевич рассказывал нам о лесе: хвойном, лиственном и смешанном. Во втором часу, а урок был сдвоенный и до звонка еще оставалось время, классный руководитель решил посвятить свободные минуты повторению ранее пройденного. Все, кто был за партами, устремили взгляды туда, где сидела Ляля Амматуни — единственная обладательница часов в четвертом «б». Трижды разжав и сжав пальцы, Ляля дала понять, что до конца урока оставалось пятнадцать минут.

И конечно же, началось с разнесчастного Аба. Поднявшись со своего места, Яшка пробормотал что-то более или менее связное про пестики и тычинки, поскольку вопрос касался строения цветов.

Анатолий Николаевич кивнул Абу и, поставив отметку в журнале, велел ему садиться.

Теперь настала очередь Бабченко или Васина. Убежденный в полной своей безопасности, Ленька смотрел на учителя с такой бесстрашной решимостью, что, казалось, готов был продемонстрировать знания и перед ученым собранием ботаников.

Вид его был вызывающим, и я даже подумал: перегибает Щечкин, позабыл о том, как трудно провести догадливого Толю.

Так оно и случилось.

Пока отвечал Аб, Ленька, глядя в сторону доски, утвердительно кивал головой. Дескать, все правильно. Так оно и есть, я-то, мол, знаю. Хотя мне было понятно: он и не думал учить ничего пройденного. Весь вечер перед тем мы допоздна гоняли на коньках в Тавриге, так у нас звался Таврический сад.

Но тут Анатолий Николаевич оторвался от журнала, поднял голову и, неторопливо окинув взглядом сидящих перед ним, остановился на моем великолепном друге, а затем сказал:

— Ну, так. А не продолжить ли нам с конца?.. Ответит,