«Русский дневник» Джона Стейнбека в советской оптике - Лия Жданова

«Русский дневник» Джона Стейнбека в советской оптике

Публикация материалов фондов спецотдела ВОКСа Государственного архива РФ

Лия Жданова

© Лия Жданова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Со временем Капа все чаще и чаще стал располагаться на подоконниках, фотографируя маленькие сценки, которые происходили у нас под окнами. На той стороне улицы в доме на втором этаже находилась мастерская по ремонту фотоаппаратов. Там работал человек, который долго просиживал над камерами. Позже мы обнаружили, что, по всем правилам игры, пока мы фотографировали его, он снимал нас.

Летом 1947 года американский писатель Джон Стейнбек вместе с фоторепортером Робертом Капой совершили поездку в СССР, которая позднее была описана ими в книге «Русский дневник» («A Russian Journal»), вышедшей в США в 1948 году1. Для Стейнбека это было уже второе путешествие в Советский Союз, однако о первом – двухдневном визите в Ленинград и Москву летом 1937 года в рамках туристической поездки по Европе – по его собственным словам, у него практически не сохранилось воспоминаний2.

О возникновении замысла этой книги и поездки в СССР, послужившей для нее основой, Стейнбек пишет в «Русском дневнике»: «Ежедневно в газетах появляются тысячи слов о России. О чем думает Сталин, что планирует русский генштаб, где дислоцированы русские войска, как идут эксперименты с атомной бомбой и управляемыми ракетами, и все это пишут люди, которые в России не были, а их источники информации далеко не безупречны. И нам вдруг пришло в голову, что в России есть много такого, о чем вообще не пишут, и именно это интересовало нас больше всего. Что там люди носят? Что у них на ужин? Бывают ли там вечеринки? Что они едят? Как русские любят, как умирают? О чем они говорят? Танцуют, поют, играют ли они? Ходят ли их дети в школу? Нам показалось, что было бы неплохо выяснить это, сфотографировать и написать обо всем этом. Русская политика не менее важна, чем наша, но ведь есть и другая обширная область их жизни, как есть она и у нас. Ведь существует же у русского народа частная жизнь, но о ней нигде не прочтешь – об этом никто не пишет и не фиксирует на фотопленке»3.

Из первой главы «Русского дневника» также следует, что мысль о написании книги, которая дала бы ответ на эти вопросы и показала бы частную жизнь русского народа, возникла совершенно случайно – из разговора с Р. Капой в баре отеля «Бедфорт» в конце марта 1947 года. Однако в действительности идея создания произведения, способного показать жизнь советских людей изнутри, появилась у Стейнбека задолго до этого времени – еще до войны. Об этом свидетельствует письмо Стейнбека от 22 февраля 1939 года ответственному редактору журнала «Интернациональная литература» Т. А. Рокотову. Отвечая на вопрос о развитии культурных связей между СССР и США и искажении буржуазной прессой информации о жизни в СССР, американский писатель заявил следующее: «Когда я начинаю думать о современном общем культурном обмене, я прихожу в недоумение. Я знаю, что в России читают некоторых американских писателей – Лондона, Синклера, Хемингуэя, Драйзера. Но что касается того, что идет из России в Америку, тут полная путаница. В США множество людей всю свою информацию о Советском Союзе черпают из яро антисоветских источников. Херстовские газеты ежедневно печатают всевозможные вымыслы, ложь с начала до конца; такие реакционные группы, как комитет Дайеса, все социальные и экономические беды в мире приписывают деятельности коммунистов. <…> Мы не знаем, как живут обыкновенные русские люди, как они радуются, какие у них существуют препятствия к их счастью. Мы знаем, например, кое-что о вредительстве, но ни один писатель не показал нам такой важной вещи, что чувствовал народ, а это очень важно. <…> Нам нужна книга, которая рассказала бы нам о том, что у вас люди любят и что они ненавидят. Мы должны знать вас как людей, а не как идеи, а это мог бы осуществить русский писатель, обладающий чувством юмора и пониманием»4.

Несмотря на прошедшие 8 лет и Вторую мировую войну, реалии, о которых говорит Стейнбек в письме Рокотову и «Русском дневнике», остались теми же: и в 1939, и в 1947 гг. американцы испытывали большой дефицит информации и надежных источников, способных объективно поведать о том, что «любят и чувствуют русские люди». И потому, не дождавшись подобной книги с советской стороны, Стейнбек взялся за восполнение этого пробела самостоятельно.

Меж тем возобновление интереса писателя к частной жизни русского народа совпало с ростом напряжения на международной арене и стремительным ухудшением отношений двух сверхдержав, бывших союзников, а теперь соперников по осуществлению политической гегемонии в мире. Поэтому в то время как Стейнбек и Капа в СССР собирали свой материал, чтобы поведать соотечественникам о том, как протекает повседневная жизнь советских граждан, механизм «подзорной трубы» холодной войны работал в обоих направлениях, и американцы, приехавшие наблюдать жизнь советских людей, сами оказались под наблюдением.

В первую очередь это было связано с тем, что в 1947 году, когда в баре отеля «Бедфорт» Стейнбек и Капа размышляли над возможностью поездки в советскую Россию, в СССР набирала обороты кампания борьбы с космополитизмом и «тлетворным влиянием Запада», а также антиамериканская пропаганда. Начало первой было положено постановлением Оргбюро ЦК ВКП (б) от 14 августа 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором обличались «произведения, культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада5. Другой вехой стало «дело КР» – профессоров Н. Г. Клюевой и Г. И. Роскина, создавших эффективный на тот момент препарат от рака (круцин) и с разрешения властей передавших разработки американским коллегам. Над учеными Клюевой и Роскиным в июне 1947 года (т. е. за полтора месяца до приезда Стейнбека и Капы) в Москве состоялся показательный «суд чести», за которым последовали другие подобные слушания (всего в 1947 году было проведено 82 «суда чести»), в результате чего «начатая кампания создала желаемую истерическую атмосферу шпиономании, боязни любого контакта с иностранцами, повлекла за собой массу нелепых писем-доносов в „органы“ и „лично тов. Сталину“»6.

Переориентация внешней политики СССР в связи с началом холодной войны привела и к запуску массированной кампании антиамериканской пропаганды, к которой активно привлекались литературные институции7. Частным случаем действия этого механизма может служить разгром вышедшего в том же 1947 году первого тома академической «Истории американской литературы», выполненной в ИМЛИ РАН под редакцией А. И. Старцева. Впоследствии Старцев по обвинению в антисоветской пропаганде был осужден и выслан в лагерь, второй запланированный том «Истории американской литературы» так и не вышел.

В этот переломный внутри- и внешнеполитический период истории СССР туда приезжают американцы, желающие написать «честную книгу» о России. Ответственность за прием Стейнбека и Капы в СССР легла на американский отдел ВОКСа – Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, среди основных задач которого на 1947 год значилось: «вести активную наступательную пропаганду против идеологии американских реакционных кругов, разоблачать поджигателей войны, разоблачать антисоветских клеветников»8. В течение двух неполных месяцев с американцами работали зам. председателя ВОКСа А. В. Караганов, зав. американским отделом И. Д. Хмарский, младший референт американского отдела С. Г. Литвинова («Светлана», названная американцами «Sweet Lana»), зам. председателя УОКСа А. И. Полторацкий, председатель ГОКСа Н. М. Микава и др. О том, как воспринимался ими этот «подарок» судьбы, пишет в своих воспоминаниях сорок лет спустя И. Д. Хмарский – один из главных персонажей «Русского дневника», который пробыл с американцами в СССР большую часть времени:

«Сейчас все это выглядит по меньшей мере странным: казалось бы, соперничество между Союзом писателей и ВОКСом должно было идти как раз за право принять у себя известного во всем читающем мире американского романиста, но в 40-е годы существовала своя логика и свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. Начать хотя бы с того, что все зарубежные визитеры классифицировались в верхах по трем главным политическим категориям: друзья Советского Союза, нейтралы и чужаки. Оттенки обычно в расчет не принимались. Стейнбек в этом смысле для руководящих товарищей был фигурой довольно размытой. С одной стороны, автор нашумевшего романа «Гроздья гнева», повествующего о трагедии согнанных банками с земли американских фермеров, а значит, писатель, обличающий порочную социальную систему в США, о чем неустанно пеклась и наша пропаганда. С другой – приверженец каких-то завиральных биологических идей в духе буржуазного философа Спенсера и этого путаника Фрейда с его психоанализом и прочими антимарксистскими выкрутасами, литератор, пытающийся подменить изображение классовой борьбы в США ссылкой на какие-то извечные законы, первобытные инстинкты и прочую чепуху. <…>