Новый Мир ( № 12 2004) - Новый Мир Новый Мир

Присутствие осени

Смирнов Алексей Евгеньевич родился в 1946 году. Окончил Московский химико-технологический институт им. Менделеева. Прозаик, поэт, переводчик и продолжатель афористического жанра Козьмы Пруткова (см. “Новый мир”, 2001, № 9).

Чайки в лунном и алом

(Отрывок)

Между алым и лунным летают, меняяся, птицы:

То погаснут, как пепел; то вспыхнут у самой границы.

До и после порога

Два иных состоянья. Смирися, гордыня дневная;

Ярость гневная, кань, на прощанье крыла воздевая;

Меркни, зоркое око.

Между пепельным — лунным и медленно гаснущим — алым;

Между ветхим и юным; обыденным и небывалым

Вьются пленницы рока.

Моисей называл их нечистыми. Видимо, хищность

Их натур поборола врожденную их артистичность

В пониманье пророка.

Он прозрел их алчбу за свободною лентой полета,

За паденьем ко дну на манер корабельного лота.

Крохи жалкого прока

Их вскормили. Они б никогда не поверили в чудо.

Им нужны оправданья: “Не тонет, а движется судно, —

Хоть оно и морока, —

Потому, что ему... оттого, что под ним...” Но граница

Позади, и в разумностях вправе они усомниться.

Слишком ясности много.

Где из алого в лунное входит Идущий в хитоне,

Чудо в том, что вокруг, а не в том, что Идущий не тонет,

Ибо свыше подмога.

Чудо в сером сиянии; в чайках, качаемых ветром;

В накипающих волнах; в распущенных — перед рассветом —

Холодеющих ивах; в подлунных оливах лиловых;

В заревых облаках — в их покое, покрое, покровах.

Чудо в том, что из рога

Изобилия сыплется, не иссякая при этом.

Путь Твой — море, стезя Твоя — воды, и след Твой неведом.

Где ступил — там дорога.

И такое ли чудо по хлябям пройти, как по суху,

По сравнению с тем, что подвластно творящему духу

И не знает итога?!

                           *      *

                               *

Постепенно является ныне

То, что было туманно в начале:

Ноша старости — бремя унынья,

Ноша юности — бремя печали.

Вновь распущены стяги и снасти,

Ветер свеж, паруса наготове,

И когда-то кипевшие страсти

Возвращаются к прежней любови.

Над водою мой голос рассеян,

Чуждо эхо морским перекресткам.

Тишина побережий осенних,

Листопадом осыпанных пестрым.

Разве тот не уступит смятенью,

В ком душа от молчанья очнулась

И печалью, как долгою тенью,

Удлинила отставшую юность?

                           *      *

                               *

Юность — говорливая стихия,

      Я освободил твое жилье.

Здравствуй, дочь покоя, Исихия.

      Вольное молчание мое.

      Все, что надо, сказано и спето,

            Все, чем жил, переговорено.

            Мне теперь на смену слова-света

Чуткое безмолвие дано.

Меньше малых, в миг почти случайный

      Я узнал про то, как, Небо, ты

Каждого, кто причастился тайны,

      Наделяло даром немоты.

      Так благословенно и влюбленно

            Шли волхвы к подножию холма.

            Так творилась Троица Рублева,

Музыка Давидова псалма.

Затворю уста и — тише, тише... —

      В слух преображаюсь, не дыша,

Чтоб могла услышать Голос свыше

      И Ему покорствовать душа.

      Лучшее из наших утешений —

            Чистого безмолвия печать.

            Слово — благо. Но еще блаженней,

Преклонившись, слушать и молчать.

                           *      *

                               *

В длинной шали большая бабуся

С нежной кожей на пухлых локтях,

Потеплее в дорогу обуйся,

Как-никак за порогом октябрь.

Луч рубиновый. Снега крупинки

Светофор заметает во мглу.

Лишь минуту с тобой на Ордынке

Мне пришлось постоять на углу.

В дом Фонтанный ли, в бедную “будку”

На балтийском прибрежье сыром

Ты отправилась по первопутку,

Остановлена красным огнем.

Фора света явилась нежданно,

Но была мне не впрок благодать.

Тает, тает небесная манна,

Сводит, сводит уста мне печать.

Как позвать тебя голосом ломким?

Да и что я поведать смогу

Той, чье имя стрелецким бы женкам

Выводить на кремлевском снегу?

Робок отрок. С ним каши не сваришь.

А московская полночь седа.

Ты меня никогда не узнаешь,

Я запомню тебя навсегда.

За горизонт

Солнце мое, красный закат,

Голову ты клонишь с высот.

Кто же тебя кличет назад

За горизонт, за горизонт?

Где-то живет голос вдали,

Робок и тих, а призовет,

И потечет дней наших клин

За горизонт, за горизонт.

Легкой рукой круг обведи,

Вечной любви краток полет,

Но без меня не уходи

За горизонт, за горизонт.

Избы

Серебристые, серые избы,

Покосившийся старческий кров —

Беспризорные чада Отчизны,

Чуть живая добыча ветров.

Где река, изгибаясь в запястье,

Простирает озябшую пясть,

Мудрено толковать вам о счастье,

Проще к ивам прибрежным припасть

И глядеть, как, глотая солому,

Красный мусор кленовых ветвей,

Затекает беспамятный омут

Равнодушной дремотой своей.

Стану я вашим верным посыльным,

Хоть осенние дни коротки,

Хоть согбенным, немым и бессильным

Не сложить ни письма, ни строки.

Вас разрыв- повязало травою,

И дожить ли до Судного дня

Вам, склоненным над темной водою,

Проплывающим мимо меня?

Но такая за вами дорога

И такая целящая жаль,

Что хвалю я сурового Бога

За великую эту печаль.

                           *      *

                               *

Окрасит лес сухая окись,

Пуст и прохладен наш приют,

И белку медленно выносит

На ветку рыжий парашют.

Все отлетит, все поутихнет,

Проступит изморозь к утру.

Две капли в путах паутинки

Переливаются, как ртуть.

Не так ли мы в своих тенетах,

Две малых бусинки, скользим?

Не в нас ли, счастьем осененных,

Жива печаль минувших зим?

Не верьте нам, что мы забыли,

Как сеть натягивал паук,

Как ветхий прах и вихри пыли

Заполоняли все вокруг.

Прости мне, осень, что я выжил,

Когда другие не смогли,

И что к тебе навстречу вышел,

Перед собой держа огни.

Они мелькают поздней чащей,

Они склоняются к тебе

На этой — в память уводящей —

Полузасыпанной тропе...

Бледный город