Ключ к Бездне (СИ) - Анатолий Махавкин

Анатолий Махавкин

Ключ к Бездне

ПРЕДДВЕРИЕ

Конец месяца для меня — самое гнетущее время, навевающее тоску и непреодолимую депрессию. И дело вовсе не в том, что большие числа в календаре вызывают мысли о бренности всего сущего и близости смерти. Это — чисто философский подход, а я вовсе не стремлюсь примерять лавры Канта и прочих, ему подобных. Дела обстоят намного проще, жизненее и трагичнее, с моей индивидуальной точки зрения. Конец месяца — это время, когда финансы с распевания романсов переходят к утробному завыванию похоронных маршей. Деньги, полученные в начале месяца успели давным-давно перейти в область виртуальной реальности, противоестественно спариваясь с получившимися долгами. В результате этого кровосмешения получается нечто, настолько отвратительное, что даже самые жуткие монстры Голливуда, при виде подобного, прячутся кто куда.

В последних числах месяца супруга окончательно теряет ко мне интерес, посему все чистосердечные предложения об исполнении супружеского долга встречаются с холодным недоумением, словно я обратился с подобным предложением к абсолютно незнакомой женщине. В связи с вышеизложенным, определённые органы начинают здорово опухать и зверски ныть. Поскольку любовницы (по той же злосчастной причине отсутствия лавэ) у меня нет, приходится терпеть все неудобства семейной жизни до следующей зарплаты. В то же время жена, не испытывая никаких неудобств по этой части, целыми утрами, днями, вечерами и ночами занимает эфирное время нашего телефона, трепя языком с некими загадочными подругами. Самое интересное, за время разговора имя подруги может изменяться несколько раз, точно на противоположном конце провода повисло целое подразделение женского батальона. Впрочем, иногда супруга оговаривается, именуя подругу котиком. Всё это, плюс молчащая трубка, когда я подхожу к телефону, наводит на грустные, но совершенно непроверяемые подозрения.

Дочка сидит перед телевизором и сосредоточенно обгрызает соску, наблюдая за мельтешением клипов на экране. Пытаясь отвлечь её от этого занятия, ты рискуешь навлечь на себя праведный гнев несправедливо обиженного младенца, выражающийся в постукивании погремушкой по черепу обидчика и пронзительном верещании. Всё это означает, что прикасаться к пульту строго настрого запрещено.

Старый комп, изредка покидая состояние глючной фрустрации, немедленно оккупируется разлюбезной супругой и все попытки выселить её из весёлых ферм и прочей социальной хрени натыкаются на звериный оскал слабого женского существа. При этом жена продолжает свои беседы, пытаясь убедить меня, дескать в её роду некогда был кто-то, с именем Юлий.

Но хуже всего становится, когда делаешь попытку заглянуть в холодильник. Возможно в бесконечном социуме существуют некие поклонники абсолютной пустоты, обожающие созерцать вместилища, освобождённые от содержимого, но я к их числу, не отношусь. При наблюдении холодильного нутра мне больше всего нравится зрелище лоснящихся боков колбас и блестящих банок, заполняющих его до отказа. Вот это радует меня, а мой желудок доводит до почти религиозного экстаза. К сожалению дни, когда я мог без помех любоваться чем-то подобным, ушли в далёкое светлое прошлое. В довершение этой неприглядной картины за окном непрерывно моросит мелкий ноябрьский дождь, угрожая в ближайшее время произвести метаморфозу, обратившись в столь же мелкий и противный ноябрьский снег. От подобного великолепия становится настолько мерзко, что хочется срочно нажраться, но выполнить сие невозможно по той же, трижды проклятой причине отсутствия денег.

Остаётся слоняться из угла в угол, постоянно натыкаясь на одного и того же таракана, сидящего на стене с самым что ни на есть унылым видом и, столь же уныло, шевелящим усами. Убегать он, определённо, не собирается понимая, насколько малой угрозой я являюсь в данный момент. Получается некий замкнутый круг: окно, за которым, в сгущающихся сумерках, падают мелкие капли холодного дождя; жена, с трубкой телефона в одной руке и с сигаретой в другой, которая мурлычет: конечно же, котик, то есть, Любочка и печальный таракан, понуро переступающий с лапы на лапу.

От всего этого хочется вздёрнуться, но точно знаю: этой радости никому не доставлю!

Жена докурила сигарету и сказала томным голосом:

— Ладно Верунчик, до завтра. Целую.

После этого трубка вернулась на свой насест, а жена отправилась в наш совмещённый санузел с неизвестной сверхзадачей. В тот же момент телефон оглушительно мяукнул и супруга, опрометью, вернулась обратно, попутно едва не затоптав меня.

— Алло, — сказала она и её пухлое лицо отразило разочарование, — привет и тебе, как там Зинка? Нормально? Чё тогда не звонит? Ага понятно, а я и забыла совсем…А чё ты хотел? Кого? На кой хрен он тебе нужен? А мне интересно. Ладно, сейчас дам.

Из отдельных реплик я понял: разговор предстоит со мной. Звонил, как не трудно было догадаться, Фёдор — муж сестры моей дражайшей супруги. В родственных обозначениях я ориентируюсь не слишком хорошо, поэтому, кем он мне приходится. представляю достаточно смутно. Может — шурином, может — деверем, хрен их разберёт. С Фёдором у меня были довольно-таки натянутые отношения. Я никогда не мог найти с ним общих тем для разговора, а он, как мне казалось, слегка (а может быть и не слегка) презирал меня, считая неудачником. У него самого всё всегда получалось и это давало жене лишний повод поворчать: А вот Фёдор… А вот у Фёдора… Этим она доводила меня до белого каления и не вызывала особо добрых чувств к предмету сравнения.

Поэтому к телефону я подошёл, имея в душе кислый коктейль из недоумения и нежелания вести беседу, способную испортить и без того поганое настроение. Ольга плюхнулась на стул у окна и уставилась на меня взором голодной анаконды так, словно я должен был заранее предупредить её о содержании предстоящей беседы.

— Я слышал, ты сейчас в отпуске, — без какого бы то ни было приветствия начал Фёдор и в его сонном голосе промелькнули нотки нетерпения, — долго ещё собираешься задницу просиживать?

— Да я, собственно, только начал, — промямлил я, несколько удивлённый подобным вступлением; осведомлённости родственничка я не слишком поражался: всё, известное жене тотчас становилось предметом обсуждения с её сестрицей, — три дня отдохнул, ещё двадцать семь в запасе.

— Великолепно! — в голосе Фёдора прозвучало откровенное ликование, — это именно то, что надо. Денег хочешь подзаработать?

— Что? — поперхнулся я, — Чего сделать?

— Лавэ накосить, бабла срубить! — рявкнула трубка так, что у меня в черепе забренчало, — вынь бананы из ушей!

— А, денег заработать, — уныло протянул я, потирая поясницу, — и как же?

Отсутствие энтузиазма в моём голосе, при таком, на первый взгляд, выгодном предложении, имело под собой глубокие основания. Один раз, после настойчивых просьб моей драгоценной половины, искренне озабоченной пустотой своего кармана, Фёдор согласился переговорить с хозяином фирмы, где он работал водителем, дабы я посодействовал их благородному труду, на благо собственного кошелька. Подсобным рабочим. Вы никогда не работали подсобником в небольшой фирмочке, с ограниченным числом работников? Спустя неделю я понял две вещи. Во-первых, Фёдором руководило одно лишь желание — отвязаться от рыбы-прилипалы, т. е. моей жены. Во-вторых, до меня дошло, почему место подсобника, свободное на момент моего пришествия будет оставаться таковым и дальше. Жалкие гроши, получаемые мной, никак не компенсировали тот объём работ, который мне приходилось выполнять и от которого скончалась бы самая мощная лошадь-тяжеловес, научившись предварительно, трёхэтажному мату. С трудом дожив до окончания второй недели, я сравнил полученный доход, с обретёнными травмами и невзирая на алчные вопли супруги, вернулся к прежнему роду деятельности. Естественно, перспектива рабского труда в законно полученный отпуск меня нисколько не прельщала.

— Ты сначала спроси, сколько? — хихикнул Фёдор, причём в его голосе почему-то прозвучало плохо скрываемое злорадство, — а потом узнаешь всё остальное.

— Ну и сколько? — ещё более уныло, чем в прошлый раз поинтересовался я, ожидая услышать некую усредненно-низкую сумму, достаточную для того, чтобы моя благоверная подвигла меня на трудовой подвиг, но определённо не дотягивающую до того уровня, за которым начинается удовлетворение от проделанной работы.

— Три штуки, — торжествующе выдохнул змей-искуситель, сидящий в глубинах телефонной трубки.

— Ско-коколько? — просипел я, получив такой удар.

И тут он меня окончательно добил:

— Баксами.

Всё. Это был решающий удар, после которого я неопределённое время сидел в молчаливом ступоре, рассматривая телефонный аппарат, постепенно приобретающий определённый оттенок. Да-да, именно того самого, какой имеют лишь маленькие предвыборные плакатики с портретами давно умерших президентов далёкой заморской страны. Мысль о том, что я могу в одночасье, стать обладателем такого количества бабок раскачивала меня в амплитуде от счастливого блаженства, до самого тяжёлого подозрения.