Политика - Николай Карамзин

Николай Михайлович Карамзин

Политика

Всеобщее обозрение

Наконец мир в Европе{1}. Исчезли ужасы десятилетней войны, которая потрясла основание многих держав и, разрушая, угрожала еще большими разрушениями, которая, не ограничиваясь Европой, разливала пламя свое и на все другие части мира и которая будет славна в летописях под страшным именем войны революционной{2}. Особенным ее характером было всеобщее волнение умов и сердец. Кто не занимался ею с живейшим чувством? Кто не желал ревностно успехов той или другой стороне? И многие ли сохранили до конца сей войны то мнение о вещах и людях, которое имели они при ее начале? Она не только государства, но и самые души приводила в смятение.

Как после жестокой бури взор наш с горестным любопытством примечает знаки опустошений ее, там мы воспоминаем теперь, что была Европа, сравниваем настоящее с прошедшим и удивляемся великим политическим изменениям сего десятилетия. Целые области совсем исчезли. Где Польша?[1] Где Венеция?{3} Где многие Княжества в Германии и в Италии?{4} Сего мало: надобно, чтобы и в Африке отдались громы Французской революции, где славные Египетские Беи и древние Мамелюки{5}? Новые области явились в Европе: здесь воскресло древнее имя и царство Этрурии, тут Ломбардия превратилась в Чизальпинскую Республику, на островах Средиземного моря образовалась новая Иония. Границы государств переместились, и авторы географических карт должны снова начать свою работу.

История заметит, что только одно европейское государство спаслось от кровопролития революционной войны, а именно Швеция, быв два раза в готовности воевать – сперва с Французами, а после с Англичанами. Смерть Густава удалила Шведов от разрыва с Республикою, кончина Императора ПАВЛА I остановила их неприятельские действия против Англичан.

История заметит также, что Франция, где воспылали первые искры мятежа, после многих чудесных перемен судьбы своей, при заключении славного для себя мира вошла точно в старинные свои границы, то есть в границы древней Галлии, с одной стороны – по Рейну, а с другой – до внутренней Италии, с тою разницею, что галльские народы, соединяясь иногда в воинских предприятиях, часто друг с другом воевали, не имели общего средоточия, ни единства воли, ни единства действий, а теперь 50 миллионов повинуются законам и гению одного человека, устремляют политические силы свои на один предмет, служат (так сказать) одною рукою для Правления, и новый Цесарь, новый Кловис не страшен для новых Галлов{6}.

Подивимся игре неизъяснимого рока: сколько раз в течение сей войны Республика, по всем вероятностям разума, должна была погибнуть? В самом начале она казалась верною жертвою, без искусных генералов, без дисциплины, с толпами людей едва не безоружных или не умеющих владеть оружием, при ужасном беспорядке в правлении, среди множества недовольных, явных и тайных внутренних неприятелей, желающих успеха внешним{7}, которые в грозной и стройной многочисленности, под начальством славнейшего полководца, с именем лучших европейских армий, с опытными и храбрыми офицерами шли… не победить достойного их неприятеля, а только усмирить мятежников, и заняли стан в 180 верстах от Парижа! Еще четыре дня суворовского марша, и конец Революции! Уже самые смелые Жирондисты, Петионы и Бриссоты в отчаянии своем хотят бежать из Парижа, увезти заключенного короля в южные провинции, в ущелинах и на хребте гор Пиренейских основать вторую Швейцарскую Республику или погибнуть в пропастях. Вдруг соединенные армии, в исступлении панического, до сего времени непонятного страха бегут назад, а Дюмурье называет себя Ахиллесом, жалует других генералов[2] в Аяксы и торжествует без победы! Скоро другой благоприятный случай представляется союзникам. Принц Кобургский, ученик Рымникского, побеждает Французов, их славный Ахиллес передается к австрийцам и хочет сам вести их к Парижу{8}, в то время когда восстают лавандейцы, бьют республиканцев и готовы с другой стороны также идти к столице Франции и мятежа{9}. Европа опять думает, что всему конец: Consummatum est[3]! Нет, надобно, чтобы союзники разделились, надобно, чтобы Герцог Йоркский пошел к Динкирхену и дал Гушару способ разбить Англичан, надобно, чтобы Принц Кобургский не вовремя приступил к Мобежу и после оставил Журдана в покое, надобно, чтобы Король Прусский, приучив французов к огню сражений (подобно как Шведы учили в свое время армию ПЕТРА Великого), заключил с ними мир! Наконец, французы имели уже великих генералов и многочисленное войско, узнавшее тайну победы. Италия, большая часть Германии были в их руках, Моро, Гош, особливо Бонапарте, дали им имя непобедимых; казалось, что судьба Республики уже решилась к ее славе. Но безумные властелины Директории, отправив Бонапарте в Египет вместе с их счастьем, снова поставили Францию на край бездны. Суворов, как Цесарь, пришел, увидел, победил – эрцгерцог разбил Журдана{10} – еще 35 тысяч Русских вступает в Швейцарию – Англо-Российская армия идет к Амстердаму. Союзники действовали с жаром и с твердостью. Французское правление колебалось, утратило свою надежность и доверенность народа, оно не могло подкреплять армий, которые уже разучились побеждать, и ждали, так сказать, с часу на час конца своего. Герой Италийский, эрцгерцог и генерал Корсаков должны были вдруг напасть на Массену, разбить, истребить его, вступить через Швейцарию во Франш Конте и прямо идти к Парижу, не имея перед собою ни крепостей, ни армий. Французы чувствовали свое бедственное состояние, и я помню речь одного из знаменитейших членов Пятисотного Совета, Эшассерио, который уже говорил об эшафотах для республиканцев. Может быть, Австрийцы позавидовали славе Русских, может быть, Тугут ошибся в расчетах своей тонкой и глубокой Политики, может быть… как бы то ни было, но отступление Австрийской армии к Мангейму все расстроило и переменило в системе войны. С сего времени счастье снова обратилось лицом к Французам и не переставало уже до конца служить им. Таким образом республика три раза была в самом отчаянном состоянии, три раза политические медики осуждали ее на смерть, но Судьба в течение сей войны более, нежели когда-нибудь, играла случаями и приводила в недоумение ум человеческий.

Первому году нового века принадлежала слава общего мира, который был необходимостью всех народов после долговременных бедствий. Война не могла уже иметь прежней цели своей: опасные и безрассудные якобинские правила, которые вооружили против Республики всю Европу, исчезли в самом своем Отечестве, и Франция, несмотря на имя и некоторые республиканские формы своего правления, есть теперь в самом деле не что иное, как истинная монархия{11}. Римский Император, потеряв Брабант (где всегда с большими издержками надлежало ему иметь многочисленную армию) и Ломбардию (которая в самом деле приносила ему мало существенной пользы), награжден за то Венецией, которая вводит Австрию в число морских держав. Россия и Франция не могли ничего требовать друг от друга: им оставалось только возобновить коммерческие связи свои. Мир Франции с Портою дает первой многие торговые выгоды, а для последней спасителен тем, что Англия и Франция обязываются хранить целость ее владений. Но Король Сардинский, Герцог Тосканский и немецкие князья остаются жертвами общего покоя, они виноваты, ибо слабость есть вина в Политике!

Мир Республики с Англией казался весьма трудным: он удивил Европу своими условиями. Франция берет все назад, Англия выигрывает только один мир, платя за то почти всеми своими блестящими завоеваниями и выгодами исключительной торговли, которыми она во всю войну пользовалась и которые должно теперь разделить ей с другими народами. Трудно сказать, что именно заставило английское министерство быть столь великодушным и бескорыстным, но, конечно, не одно желание пресечь кровопролитие и угодить народу; такого человеколюбия и снисхождения не можем предполагать в Аддингтоне и Гакесбури, особливо ж зная то, что они действовали по мыслям Питта, которой славен умом, а не мягким сердцем и которой готов был целым миром жертвовать пользе своего Отечества. Известно, что Аддингтон, перед самым подписанием мирных условий, несколько дней провел в деревне с Питтом. Любопытной человек хотел бы подслушать сих двух знаменитых министров, когда они, сидя под ветвями какого-нибудь величественного дерева, рассуждали о судьбе мира, угадывали все возможности и сравнивали одни с другими! Может быть, они предвидели, что европейские державы, желая мира, принудили бы наконец Англию исполнить сие желание самым тем средством, которое хотел употребить ПАВЕЛ I, то есть закрыв для нее все свои порты, может быть, они предвидели, что вечная война обременила бы Английский народ несносными налогами или произвела бы неминуемое государственное банкротство, может быть, они в самом деле боялись, чтобы Французы рано или поздно не сделали высадки в Англии или в Ирландии, где все еще таились искры бунта. Догадки наши будут сомнительны, но человечество, без всякого сомнения, благодарно английским министрам, что они по осторожности или неосторожности заключили мир.