Сказка о четырех игроках - Дмитрий Корниенко

Дмитрий Корниенко

Сказка о четырех игроках

Мансур-купец

Как не сказать, о достойнейший из достойнейших. Все расскажу, что видел. Что не видел, не взыщите, многомудрый кади[1], слепы глаза, коль отводят их ифриты, слепы бывают от вина и еще более слепы, когда видят женщину. А ни в том ни в другом, да простит нас Аллах, в тот вечер недостатка не было.

Гулять и веселиться я начал еще после полудня, и был на то достойный повод: мой товарищ, купец Абу ибн Харуф, да будет имя его сладким медом на устах потомков, наконец вернулся из долгого путешествия в страну шелка. И поскольку у нас были общими не только разговоры, но и вложения в товары, праздновали мы с ним конец разлуки, о наимудрейший, словно вот-вот должна была прийти Разлучительница собраний.

В духан? Ах да! В злополучный духан мы попали уже ближе к часу павлина. К своему стыду, о сосуд справедливости, мы выбрали это место по причине славящихся на весь квартал танцовщиц. И будь мы не столь веселы, то непременно отправились бы ко мне домой, следуя мудрости Аллаха.

И все же, надо сказать, многомудрый, что я сразу почуял что-то неладное. Только черные как уголь невольники распахнули пред нами занавески, только в глаза ударил блеск женских бедер, как почудилось — словно провел кто-то холодной рукой по моему затылку. Как видно, это джинны, не показываясь на глаза, уже начали свои пляски. А нам было и невдомек, ведь, как известно, о справедливейший из судий, лишь отмеченным печатью творца или меткой дьявола дано видеть скрытое.

Не вняв, таким образом, знамению или шутке ифритов, я прошел с Абу ибн Харуфом на второй этаж, где нас уже ждал стол, за которым не стыдно было бы отужинать самому халифу, и три невольницы, чьи танцы горячили кровь, а дивные прелести и взгляды их мутили разум.

Играющих я тогда даже и не увидел, о мудрейший кади. Да простит меня Аллах!

Ведь не даром даже скопец Али Шар пострадал через женщин. Как, вы не знаете этой истории? Как? Ох, жаль, что вы не в настроении слушать ее, о жемчужина среди судей, хоть и достойна она быть написана в поучение иглами в уголках глаз.

В таком случае я продолжу речь о событиях, случившихся тем вечером, не менее загадочных и поучительных. Итак, мы, веселясь и наслаждаясь обществом невольниц, беседовали с моим другом о торговых делах, как вдруг снизу донесся приглушенный крик. Больше всего он напоминал крик павлина, хоть и не был так резок.

Полные любопытства, мы подошли к перилам и увидели, о достойнейший, следующее. Один из посетителей духана, игравший до этого в дальнем углу с тремя приятелями в шатранжу, внезапно поднялся и спотыкаясь побежал к выходу. Вид у него при этом был, словно гналась за ним армия джиннов.

«Клянусь Аллахом, — подумал я тогда про себя, — верно, о чем-то они поспорили. Или даже поссорились». Настроение у оставшихся было вполне миролюбивое, и я присмотрелся к ним внимательнее. Да освежит пророк мою память, о сосуд справедливости, первый из игроков находился еще в том возрасте, когда еще только начинают брить бороду. Он громко смеялся и потягивал вино, не думая об утре. Второй, скорее всего был ювелиром или одного с моим занятия. Расшитый цветами халат и руки, украшенные золотом, говорили сами за себя. Этот обеспокоено перебирал четки и безотрывно смотрел на третьего. Последний, да хранит наш Аллах от джиннов и бесов, был магрибинцем[2]. Сидел он в тени, и потому я, недостойный сын своего отца, так и не сумел разглядеть его лица, что смог сделать при более смущающих обстоятельствах.

Тем временем взволнованные странным поступком ушедшего посетители духана вновь занялись своими делами. И спустя некоторое время покой места был восстановлен. Вернулись к своему столу и я с Абу ибн Харуфом.

«Как ты думаешь, брат мой, — спросил я его, — что стало причиной такого недостойного для правоверного поведения?»

«Скорее всего подобная диковинка», — поднял вверх Абу ибн Харуф чашу с вином, и мы засмеялись.

Так, лежа и сумасбродничая, мы провели в духане еще немало времени, пока новый вопль еще громче предыдущего не взбудоражил нас. «О всемогущий Аллах, — воскликнул мой друг, — снова этим бесноватым нет покоя!»

Поднявшись, мы вновь подошли к перилам, и тут весь хмель вышел из нас, как выходит пыль из ковра под ударом палки.

Внизу прямо возле игрового стола корчился, теряя влагу жизни, магрибинец, а его противник по шатранже, юноша, являвший до этого пусть образец беспутства, но никак не злокозненности, стоял подле с оскверненным ножом.

«Что ты натворил?» — крикнул кто-то ему.

И тут, наимудрейший кади, юноша повел себя как настоящий безумец. Отбросив со смехом нож, он схватил со стола чашу вина, выпил и рассмеялся.

«Я убил ифрита, — крикнул он. — Радуйтесь, люди».

Все в духане, замерев на некоторое время, глядели на это непотребство. А затем духанщик велел рабам схватить бесноватого, а несколько посетителей сбегали за стражей.

Мы же с моим другом решили остаться до прихода вашей мудрости и сказать свое слово.

Второй игрок? Нет, второго игрока, о наисправедливейший из судий, мы не видели. В начавшейся суматохе он, как видно, ушел. Не думаю, что остался в ровном расположении духа. Слыханное ль дело, пред глазами произошло такое злодейство!

Вот и все, что мне известно, о сосуд мудрости. И на том могу поклясться Аллахом.

Убийца Хазур

Да, я убил его. Клянусь Аллахом, справедливый кади, пырнул не меньше четырех раз. Посуди сам, как мне иначе было поступить с ифритом. Ха-а-а-а-а-а-а. Он джинн и неверный, в том ручаюсь я тебе, кади. Такого убить — Аллаху радость.

Да, я сын наложницы и не знаю имени своего отца! Но это совсем не значит, что каждый может тыкать мне этим в нос! Как бы не так.

Раньше мы с этим псом не встречались, так и есть. И дружбы не водили. Как жаль, что я не могу засадить еще раз нож ему в бок.

Клянусь Аллахом, неправду говорят люди, что нельзя поразить нечистого простым железом. Можно, еще как можно!

А ведь когда мы только сели за игру, я бы и не заподозрил, что под личиной этого магрибца скрывается джинн. Аллах милосердный, говорил он разумно, облик имел благородный, и игра шла честно. И даже когда он выиграл у медянщика и шепнул ему что-то на ухо, я лишь рассмеялся. Мне Хасан никогда особо не нравился. Много болтает, везет ему часто, как тут не посмеяться, когда бежит он прочь, как любовник от ретивого евнуха, да еще с таким позором!

Меж тем, когда мы продолжили играть без медянщика, марид начал потихоньку пакостить. Гляжу, стояла на доске моя Колесница, а стала пешка. Кинул кости, выпало четыре и пять, хожу, а магрибинец берет за руку и говорит: «Что же ты делаешь, правоверный? У тебя две единицы». Я смотрю — и правда, по одной точке всего. Морок сплошной! И как тут, всепрощающий кади, не вспылить!

Видит Аллах, терпел, терпел я эти шутки, а потом, когда приметил, что чужой конь САМ передвинулся на клетку назад, схватил магрибинца за рукав и говорю:

«Что ж ты делаешь, колдун? Зачем портишь игру мне и почтенному ювелиру?»

И тут ифрит личину и скинул. Аллахом клянусь, не видел морды противней! Гляжу — сидит в клубах дыма нечистый, с клыками длинною в ладонь, огненным хвостом и смеется, подкидывая моего Раджу на ладони.

«Что, — говорит, — сын шлюхи, не знающий имени своего отца, неужто думал ты меня обыграть?»

Здесь все помутилось в моей голове, выхватил я нож и попытался его ударить. Но в первый раз не получилось. Отвел он мне глаза. Только что сидел в углу и тут же оказался на месте Абу ибн Хакана. Только я все равно его достал, кади. Дотянулся через всю доску и ударил.

Все так было, Аллахом клянусь. Был он там, был! У людей спросите!

Раскаиваюсь? Ха-а-а-а-а-а-а-а-а. Скажи, мудрый кади, ты бы раскаивался, коль при тебе стали бы поносить твою мать и глумиться над тем, что ты сирота? Вот и мне не о чем жалеть.

Что?!

Куда вы тащите меня, куда? Во имя Аллаха, зачем топор?. Зачем…

Духанщик Шамс ад-Данаф

О сиятельнейший кади, прошу справедливости.

Пришел я, чтобы развеять туман подозрения вокруг моего имени и заведения. Выслушайте меня и, если найдете мой рассказ убедительным, велите снять печати с духана, чтобы люди могли дальше веселиться и радоваться жизни.

Что бы ни говорили злые языки, нет за мной никакой вины! Истинно так! Бандж[3] в моем духане не употребляют, с танцовщицами на ложе не восходят, и пусть поразит меня Аллах на месте, если язык мой извернется сказать клевету. А смертоубийство, оно тоже часть жизни. Истинно так! Не закрывать же нам теперь всю долину Хабал, где было сражение трех визирей. Но позвольте наконец разрешить ваши сомнения, мой господин.

В тот день посетителей было не очень много. Двое купцов отмечали какой-то праздник, цирюльник со своими друзьями курил кальян в задней комнате, и прочих я видел достаточно часто, чтобы упоминать каждого. Не все из них были люди честные, но тех, по ком тосковала плаха, у меня сроду не водилось. Истинно так! Бесноватый и Хасан-медянщик пришли, едва за окном стража отбила час совы. И хоть явились эти двое вместе, было видно — пути их раньше не пересекались. Ни словом не перекинулись, ни лепешки не разломили. Бесноватый пошел смотреть на танцы Зейнаб, Хасан завел беседу с почтенным ювелиром Абу ибн Хаканом. Так они просидели немного, пока какой-то магрибинец не предложил им сыграть в шатранж. От этой проклятой игры и вышло смертоубийство. Истинно так!