Смена караулов - Борис Бурлак

Смена караулов

ГЛАВА 1

По всему южному окоему Уральского хребта величаво шла в торжественном сиянии громкая июньская гроза.

Ступенчатые раскаты грома набегали друг на друга, сшибались со встречными взрывными волнами, рушились на дно глубоких звончатых распадов. Густые пряди ветреного дождя то накрепко свивались в тонкие жгуты, то, рассыпаясь, занавешивали горы плотными льняными шторами…

Максим Воеводин попросил остановить машину на обочине грейдера, отороченного пышной бахромой шалфея. По гребням кряжистых увалов, что обнимали степь с востока на запад, ходко вышагивал богатырский ливень. Он огибал степь, кружным путем ступая на очередной шихан, который тут же исчезал из виду. Порывистый ветер гнал впереди лиловую тучку: поизрасходовав градовый заряд, она двигалась налегке — полуденным летучим облаком, но никак не могла оторваться от грозового фронта, охватившего полнеба.

Вот на севере дождь косо, торопливо начал было спускаться с крутой горы к ее подошве, однако тотчас вернулся на самую верхотуру. Дождь все отмывал и отмывал до глянцевитого блеска диабазовые камни — любимые пристанища матерых беркутов и легкокрылых, резвых кобчиков.

Когда же эта благодать снизойдет и до пшенички, что неброско зеленеет у подножия гор? Надо ведь, как нарочно, обойти стороной хлебные поля, которые ждут не дождутся небесной милости!

На юго-востоке, где горы отвесно обрывались над пойменным лесом невидимой реки, дождь на минуту задержался, словно раздумывая, и опять зашагал дальше.

Максим выбрался из автомобиля: ему уже не сиделось. Две трети жизни он прожил в городе, но так и остался по натуре сеятелем, который не может спокойно наблюдать извечную несправедливость июньских ливней. Он постоял около «газика», неспешно докуривая сигарету, и снова втиснулся в машину, сердито хлопнул дверцей. Степенный горкомовский шофер Михалыч добро покосился на него, отлично понимая, как хотелось бы сегодня Воеводину привести за собой в деревню долгожданный ливень.

— Давай потихоньку дальше, — сказал Максим.

И «газик» тронулся, рассекая запыленными крыльями влажный холодок грозы.

Ветер крепчал, бил в лобовое стекло тугими напусками, лихо посвистывал за окном. Наконец он бросил встречь хлесткую пригоршню крупных капель. Потом еще.

Максим по-ребячьи высунулся из автомобиля.

Дождь медленно, нехотя сходил с ближних гор, заметно откинувшись назад, чтобы не споткнуться о галечную осыпь.

Ветер сразу как-то поутих: огромные помутневшие тучи остановились над равниной. Еще мгновение, и они хлынули на окрестные поля как из ведра.

Тяжкий обвальный грохот отдалился. Там, на севере, словно бы отгремел большой летний парад неба с его жгучими просверками молний, оркестровыми медными тарелками, гулкими литаврами, а здесь, в неоглядной пшеничной степи, небо уже не красовалось перед людьми — оно работало в полную силу.

То был первый обильный дождь после жестокой прошлогодней засухи.

Сначала земля жадно впитывала воду. Но через каких-нибудь полчаса стали образовываться лужи, потом и ручьи, стекающие в придорожные кюветы. Максим смотрел, как пенились, вскипали, пузырились на дороге лужи, и радовался тому, что дождь этот, судя по старой примете, не последний. Он знал это с мальчишеских лет, когда, бывало, устраивал с дружками на сельской улице свои нехитрые запруды.

С Бирючьего перевала открылась белая россыпь горных деревенек. Максим опять велел шоферу прижаться к обочине грейдера.

— Хотите душу отвести? — лукаво улыбнулся Михалыч.

Максим счел за благо промолчать.

Отсюда, с перевала, был хорошо виден северный, башкирский урман — на него грузно накатывалась другая череда темных туч. То был второй эшелон грозы, за которым, может быть, идет и третий. Ну что ж, вовремя. Через недельку оказалось бы, пожалуй, поздно или почти поздно.

Максим стоял под открытым небом, внимательно наблюдая, как дождь старательно заштриховывал, одну за другой, знакомые деревни. Тучи оседлали все отроги и, набавляя ход, поспешили за головной, что, разгибаясь над  л у к о й  дальнего шихана, устремилась на юг, картинно вскинув изогнутую молнию, точно казацкую шашку подвысь. Теперь земля и небо соединились в мутной бездне громового ливня.

Остаток пути Воеводин и Михалыч осилили только к вечеру — «газик» забуксовал в Ольховой балке, пришлось ждать встречный или попутный трактор. Поодаль блистала под солнцем обновленная долина, которую Максим помнил с детства: он тут сорвался однажды с высокой ольхи, как бы в отместку за потревоженный грачиный рай. Сейчас он заново оглядывал всю долину, где вокруг старых пней когда-то могучих деревьев низко стлался по берегу пересохшей речки молодой ольшаник.

Да неужели вот здесь и замкнется его круг через добрые полвека? Впрочем, даже брат Тарас, повидавший после войны с полдюжины европейских царств-государств, и тот, выйдя в отставку, обосновался в родных местах, учителем сельской школы. А Тарас покрепче, помоложе…

Вчера состоялся, может быть, самый короткий пленум в жизни Максима Воеводина. Как ни готовился он к этому пленуму, как ни старался выглядеть спокойным, уравновешенным, но все-таки почувствовал необыкновенный упадок сил, когда был единогласно освобожден от обязанностей секретаря горкома. Никто не проголосовал против. Все дружно согласились, что ему, Воеводину, с его больным сердцем, пора на отдых. Он многие годы, с немалым трудом, шаг за шагом обретал симпатии земляков, и вдруг они, сказав ему на прощанье несколько добрых слов, охотно поддержали его просьбу об уходе. Значит, действительно постарел ты, Максим Дмитриевич Воеводин. Наверное, нет нигде такой простой и скорой, без всяких церемоний, с м е н ы  к а р а у л о в, как на выборных постах в партии.

Тарас встретил машину у крыльца, словно ждал брата. Они пытливо заглянули друг другу в лицо, и Максим бодро, как ни в чем не бывало, спросил:

— Ты чего это тут дежуришь, товарищ полковник?

— Мое дело солдатское.

— Откуда узнал, что я сегодня загляну к тебе?

— Как же! Утром услышал по радио о пленуме, ну и, стало быть, решил, что обязательно приедешь поплакаться.

— Ишь ты, поплакаться!

— Я сам такое пережил. Кто раньше напомнит тебе о старости, как не армия? Старость — главный разводящий в армии.

— Скажешь тоже, разводящий…

Они окинули друг друга изучающими взглядами. Максим заметно располнел за последние годы. И хотя седеть он начал еще на фронте, но не седина, а эта грузность выдавала его сейчас как старшего. К тому же был он на голову выше Тараса, который рядом с ним казался вовсе жидковатым. Но глаза у них были одинаково молодые — с девичьей, ясной синевой.

— Надолго? — поинтересовался меньшой.

— Что ж, поплачусь немного и укачу обратно…

В горнице хозяйка дома Таисия Лукинична накрывала праздничный стол.

— Вы что, неужели серьезно готовились к моему приезду? — удивился Максим, церемонно кланяясь этой тихой, застенчивой женщине, так не похожей на его Лизу, бойкую, подвижную не по годам.

Из соседней комнаты вышел директор местного совхоза Абросимов.

— Ба-а, да у вас тут целая компания! — сказал Максим, пожимая руку совсем еще молодому человеку.

— Спасибо вам, Максим Дмитриевич, за проливной дождик, — сказал Абросимов.

— А в деревню и неловко заявляться с пустыми руками. Хотел было повернуть восвояси, когда дождь битый час разгуливал по горам, но потом мы с богом нашли общий язык! — посмеиваясь, говорил Максим. — Не поздно еще?

— Нет, самый раз.

— Что ж, ведь должен быть какой-нибудь баланс в природе: после засухи непременно жди урожайного лета.

— Как сказать. Нашим восточным соседям опять не повезло. У каждого своя фортуна.

— Не подозревал я, что агрономы — люди суеверные…

— Милости прошу к столу, — объявила хозяйка.

Выпили по деревенской емкой стопке, даже Максим не отказал себе с дороги. Закусили добротными груздями и принялись за куриную лапшу. Таисия Лукинична услужливо подкладывала Максиму то одно, то другое. Он сказал, откинувшись на спинку стула:

— А верно говорили раньше, что невестка ничего не пожалеет для деверя!

Она смущенно зарделась под игриво-добродушный смех мужчин.

— Ну, что у вас новенького, Руслан Иванович? — обратился Воеводин к директору совхоза.

— Начал перестраиваться, Максим Дмитриевич.

— То есть? Опять какая-нибудь реорганизация?

— Нет, перестраиваюсь в буквальном смысле слова.

— Ну-ка, ну-ка, расскажите.

Под настроение Абросимов оживленно заговорил о том, что на совхозных отделениях никто дальше жить не собирается — там одни мазанки. Все тянутся на центральную усадьбу, к городским благам. Время идет своим чередом, только Министерство сельского хозяйства по-прежнему аккуратно распыляет денежки по отделениям. Но зачем совхозу четыре плохоньких поселка, четыре неукомплектованные начальные школы, четыре саманных клуба, столько же полутемных лавчонок и тесных столовок-забегаловок? Не лучше ли иметь один благоустроенный агрогородок — с полной средней школой, Дворцом культуры, торговым центром, кафе, Домом бытовых услуг?..