Орлята партизанских лесов - Яков Давидзон

Автор книги — известный фотожурналист, лауреат Государственной премии УССР им. Т. Г. Шевченко, заслуженный работник культуры УССР. В годы войны он по заданию штаба партизанского движения Украины был направлен в партизанские соединения А. Ф. Федорова, С. А. Ковпака и Н. Н. Попудренко. Там Яков Давидзон и создал свою историческую фотолетопись партизанского движения. Книга Якова Давидзона — необычна. Фотокорреспондент разыскал многих героев своих снимков, рассказал об их вкладе в победу над фашизмом. Но судьбы остальных ему так и не удалось проследить. Призывом к читателю продолжить поиски отважных мальчишек и девчонок Я. Давидзон заканчивает свою книгу.

Возвращение в прошлое

Из Сталинграда я добирался до Москвы шесть суток: где на фанерном самолётике У-2, где на попутной машине, а где и просто пешком. Столица встретила суровой сосредоточенностью, спокойствием и какой-то особой после боёв на Волге тишиной. Близился к концу ноябрь 1942 года. Зима уже вошла в свои права. Снег, однако, был расчищен, но его не вывозили с улиц, как в мирное время, и он лежал па тротуарах высокими сугробами. Мороз выбелил стёкла, заклеенные крест-накрест бумажными лентами, ветер выжимал слёзы из глаз.

Как разительно отличалась эта картина от сталинградской! Там улицы были красные от кирпичной пыли, и покрытые копотью остовы домов траурно чернели на их фоне.

В вестибюле гостиницы «Москва» часовой попросил меня предъявить удостоверение личности. Внимательно изучил печати.

— К кому идёте?

— Меня вызвал полковой комиссар товарищ Бажан.

Часовой поднял телефонную трубку, набрал номер и сказал невидимому собеседнику: «Старший политрук фотокорреспондент газеты «За Радянську Україну» Давидзон прибыл».

После этого вернул мне удостоверение, взял под козырёк и показал рукой палево, в направлении широкой мраморной лестницы. Я смущённо перевёл взгляд с измызганных, кое-где подгоревших валенок, верно служивших мне в Сталинграде, на сверкавший чистотой пол.

Но часовой подбадривающе кивнул головой: мол, смелее, смелее…

Известный украинский поэт Микола Бажан жил в небольшом отдельном номере. Поверх тонкого гостиничного одеяла лежала серая солдатская шинель, письменный стол был завален рукописями и оттисками статей.

— Вот и сбывается ваша мечта, Яков Борисович, — сказал он.

— Какая мечта? — растерялся я.

Вызов из Москвы свалился неожиданно, в самый разгар сражения на Волге. Признаюсь честно — меня он сначала вовсе не обрадовал, а скорее раздосадовал. Приближался час окончательного разгрома фашистов в Сталинграде, и я готовился отснять героическую эпопею на плёнку.

Но приказ есть приказ. Мне пришлось подчиниться и уехать в Москву.

— Но догадываетесь, зачем вас вызвали? — Бажан лукаво прищурил глаз.

— Нет, — честно признался я.

Перед глазами пронеслись события годичной давности. Кажется, в июле 1941 года, после возвращения из Тернополя, меня как военного фотокорреспондента направили в Бровары. Там я и встретился с Миколой Бажаном. Он сразу предложил мне работать в новой газете «За Радянську Україну»…

— Вспомнили? — спросил нетерпеливо Бажан.

Как тут было не вспомнить!

— Значит — к партизанам? — обрадованно воскликнул я и чуть было не бросился обнимать Бажана.

— Вам надлежит сегодня же явиться в штаб партизанского движения, к товарищу Строкачу…

Начальник штаба партизанского движения — высокий, широкоплечий, с красивым, но несколько суровым лицом — Тимофей Амвросиевич Строкач, в упор глядя на меня, спросил:

— Не боитесь в тыл, к немцам? Если вы, фотокорреспондент, прилетевший фиксировать для потомков героизм партизан, попадётесь в руки к фашистам…

В нарушение устава я вскочил со стула и почти закричал:

— Я — солдат! Пусть моё оружие — фотоаппарат, но я — солдат… и я обязан быть там, среди партизан!

Наверное, моё поведение развеселило Строкача. Он улыбнулся, надолго задержал на мне взгляд и сказал:

— Это я по собственной инициативе задал такой вопрос. Приказ о вашем откомандировании в партизанское соединение Сидора Артемьевича Ковпака подписан.

Я и сегодня помню, как перехватило у меня дыхание и радостно забилось сердце: мечта начинала сбываться!

День летел за днём, а мои бдения от темна до темна под дверью кабинета Строкача оставались безрезультатными. Соединение Ковпака двинулось в рейд по вражеским тылам, и короткие остановки, которые делали партизаны, не позволяли соорудить хотя бы временный аэродром. И вскоре от одного вида вещмешка с фотоплёнкой и химикалиями меня охватывала тоска и уныние…

В тот день, устроившись, как обычно, поближе к кабинету начальника штаба, я с надеждой ожидал, когда откроются двери и адъютант выкрикнет:

«Товарищ Давидзон, машина внизу!»

Но никто обо мне не вспоминал, мимо сновали незнакомые люди, не обращая на меня никакого внимания.

Впрочем, я тоже никого не замечал. Просмотрел я и появление человека в добротном романовском полушубке и каракулевой кубанке с ярко-красной лентой наискось.

— Здравствуй, — произнёс незнакомец, задержавшись возле меня. — Из какого соединения?

Я поспешно поднялся, выпрямился, и невесело ответил:

— Да ни из какого… Собираюсь лететь к Ковпаку. Я — фотокорреспондент газеты «За Радяиську Украшу».

— А я — Фёдоров! Полетишь со мной!

Имя первого секретаря подпольного Черниговского областного комитета партии, командира крупнейшего партизанского соединения «генерала Орленко» было овеяно легендами.

«Вот с какими людьми мне выпало встретиться!» — радостно подумал я.

Линию фронта мы почувствовали своими… боками. Немецкая зенитная артиллерия открыла заградительный огонь. Самолёт бросало, как на ухабах. За иллюминаторами вспыхивали оранжевые, красные, белые огненные шары. В любой момент осколок мог прошить тонкий металл. Но никто даже вздохом не выдал своего волнения. Я боялся лишь одного: как бы лётчик не повернул обратно.

Но самолёт не изменил курса, и вскоре линия фронта осталась позади. Густые облака скрыли нас от немецких истребителей.

Я незаметно задремал. Проснулся от сильного толчка, почти сбросившего меня на пол. Какой-то мешок свалился мне на колени, мешая подняться. Было темно, лампочка под потолком не горела. Моторы ревели, но пилоты открыли дверь. Мы увидели, как по снегу к нам бежали люди. Лётчики встали у выхода, держа наготове автоматы. Фёдоров тоже был на ногах. Кто-то на бегу громко выкрикнул пароль, лётчики опустили автоматы и выбросили трап.

Узкая длинная поляна в районе клетнянских лесов служила партизанам аэродромом. Высоченные ели, отяжелевшие от пушистых белых одежд, морозный воздух, искрившийся под лучами фонариков мириадами снежинок, чуткая лесная тишина, — всё это и отдалённо не напоминало о том, что мы находимся в глубоком немецком тылу.

К самолёту спешили люди в полушубках и шинелях, в шапках-ушанках и обычных фуражках, перепоясанные крест-накрест пулемётными лентами, с короткими немецкими автоматами-«шмайсерами» и винтовками.

— Вот мы, товарищи, и в Лесограде, — взволнованно сказал Фёдоров, обращаясь к нам.

Это и впрямь был настоящий город, в котором обитало свыше десяти тысяч человек: партизаны и мирные жители, сбежавшие в лес от карателей, крестьяне из сожжённых дотла деревень. Здесь были свои улицы, вдоль которых расположились добротные, тёплые землянки, отрядные кухни, госпиталь, мастерские, стожки сена, телеги, конюшня.

Прибывших с Большой земли встретили тепло, подолгу расспрашивали о Москве, о делах на фронте. Наперебой зазывали в землянки, обещая «мировые удобства». Я рассматривал партизан жадно, ибо это были люди не простые — это были настоящие герои. Мне хотелось немедленно вытащить фотоаппарат и начать снимать. Огорчало лишь одно обстоятельство: было слишком темно.

Самолёт быстро разгружали, а отовсюду уже везли на розвальнях, запряжённых лошадьми, и просто на санках раненых. Их отправляли в Москву.

— А я думала, что партизаны лежат в снегу, в засаде… и немцы видны невооружённым глазом, — сказала мне по секрету Лиля Карастоянова. Её большие тёмные глаза горели восторгом, она часто оглядывалась по сторонам, словно боялась упустить что-то важное. Я признался ей, что тоже несколько иначе представлял себе наше прибытие.

— Ничего, Лиля, — успокоил я Карастоянову, — хватит и на нашу долю боёв…

Откуда мне было тогда знать, что наш самолёт окажется последним, что сутки спустя фашисты пойдут па штурм Лесограда, и пули снова начнут разить без разбора взрослых и детей…