Дым без огня - Анатолий Алексин

Анатолий Алексин

Дым без огня

— Дыма без огня не бывает. Поверь, милая!

— Не верю… Бывает!

— Любопытно… Ты что, его видела?

— Сейчас вижу. Такой едкий, разъедающий душу… дым. А где огонь? Его нет!

— Заблуждаешься, милая!

— Называйте меня на «вы». Я уже совершеннолетняя.

— Простите, пожалуйста. Но вы в таком случае сверхмолодо выглядите.

— Это вы молодо выглядите. А я действительно молода!

Катя на миг затихла. Но не потому, что испугалась собственной смелости. Это было затишье перед решительным и, быть может, самым отчаянным поступком в ее жизни.

Она встрепенулась, как бы очнувшись, готовая проявить отвагу. Но перед броском на амбразуру оглянулась назад.

1

В шахматы Александр Степанович проигрывать не любил. Он страдал не таясь, в открытую: предвидя крах, хрипло вздыхал и беспощадно тормошил свою львиную, но вовремя не сообразившую голову. Вася же, наоборот, проигрывая, испытывал облегчение.

— Моя рать уничтожена, — сообщал он с таким удовлетворением, как если бы играл в поддавки.

И выигрывали они тоже по-разному

— Ну что, безоговорочная капитуляция? Таким, брат, макаром! — провозглашал Александр Степанович. И победно лохматил свои седые, непроходимые джунгли.

А Вася, выигрывая, заливался цветом клюквенного морса не очень густой концентрации или арбуза, который еще недозрел:

— Случайность победой назвать нельзя.

— Допускаю, что это не твой выигрыш, но, безусловно, мой проигрыш, — с преувеличенной беспощадностью к самому себе констатировал Александр Степанович. — Надо называть вещи своими именами.

Он не любил, когда своими именами называли лишь приятные ситуации и явления.

Вася сгибал шею, то ли винясь за свой выигрыш, то ли в знак покорного согласия. Но почти на все реагировал мимикой. Его шея, чересчур длинная, казалось, создана была для того, чтобы выражать Васины настроения: то гордо выпрямлялась, то согбенно грустила, то, погружаясь в плечи, пряталась от выражения какой-либо точки зрения.

Если Вася делал очевидно плохой ход, Александр Степанович провозглашал:

— Это что, уважение к старости? Извольте-ка сосредоточиться. Таким, брат, макаром.

Вася послушно сосредоточивался.

Пока поединок за шахматной доской продолжался, Катя спать не ложилась. Хотя она не болела ни за дедушку, ни за Васю — при любом исходе борьбы победа оставалась как бы внутри дома: Вася давно считался членом семьи.

Александр Степанович был старше Васи на двадцать пять лет. Но его восхищенно называли не только львиной головой, но и «львиным сердцем», красавцем и даже атлантом.

Вася подобных оценок не удостаивался… Катя считала это несправедливым: она влюбилась в Васю, когда ей было шесть с половиной лет, и от чувства со столь большим стажем отделаться не могла. Еще в дошкольные годы она приняла окончательное решение: ее первая любовь будет единственной, и она унесет ее с собою в могилу.

Подруги сравнивали Катю то с Верой Засулич, то с декабристками, то с Лизой Чайкиной. Но любовь оказалась такой богатырской силищей, которая подмяла под себя и ее характер. При всей своей неподкупной совестливости для Васи она оправдания находила всегда. Его неразговорчивость, замкнутость называла застенчивостью, а бездумное подчинение дедушке — почтением к возрасту. И только одного она простить не могла: Вася давным-давно был женат да к тому же имел дочь. Эта дочь по имени Соня родилась позже Кати всего на полгода и училась в соседнем классе.

Катя выискивала исторические примеры, утешавшие ее тем, что некоторые знаменитости до беспамятства влюблялись в сверстниц своих взрослых дочерей, а некоторые даже, настрадавшись обращали таких подруг в подруг собственной жизни.

Вася весьма охотно усаживался за обеденный стол — и Катя не без злорадства делала вывод, что дома его, видимо, плохо кормят. Она пришивала ему недостающие пуговицы, удовлетворенно приходя к мысли, что дома о нем скверно заботятся.

Если б о жизненном пути Васи задумали читать лекции или создать книгу, Катя бы вполне могла стать его биографом: о фактах жизни Кулькова она знала почти все. Почти… Потому что, как она догадывалась, всего никто ни о ком вообще не знает.

В доме Малининых Василия Григорьевича Кулькова звали просто Васей, будто он только вчера явился к Александру Степановичу и сказал.

— Спасите меня, профессор!

Сказал, как врачу… И Александр Степанович, хоть врачом не был, перво-наперво изучил «историю болезни» Кулькова. Он подробно расспросил пациента, какой его сразил недуг и в чем причины заболевания.

Вася, обхватывая шею руками и как бы прикрываясь от нависшего над ней топора, поведал декану факультета о том, что даже в несмышленую младенческую пору не был просто воспитуемым, а, можно сказать, брал у старших уроки педагогики, подсознательно догадываясь, что они ему в будущем пригодятся. Готовясь к воспитательной деятельности, изучая Песталоцци, Ушинского и Макаренко, Вася придавал значение не букве, а духу их теорий. И буквы ему отомстили. При поступлении в педагогический институт он получил тройку за сочинение.

Кульков приехал на экзамены из недалекого полупоселка-полугородка. Отец его работал там плотником. И поэтому угроза отца, о которой он сообщил декану, казалась вполне реальной, соответствующей плотницкой профессии:

— Если не поступишь, прибью!

Отец-тиран не читал Песталоцци, не разделял Васиного призвания, но, с трудом поддавшись мольбам сына и согласившись на пединститут, сделал то самое предупреждение, помахивая в воздухе молотком.

Вася-абитуриент рассказал обо всем этом декану Александру Степановичу Малинину. И тот прочитал его экзаменационное сочинение. Оно посвящалось теме, которая, как уведомил Вася, должна была стать главной темой педагогических изысканий всей его жизни: «Друзья мои, прекрасен наш союз! (О дружбе в жизни великих людей)».

— Ошибки только орфографические, — констатировал Александр Степанович. — Смысловых и педагогических описок — ни одной. Человеку, который так воспевает братство, необходимо в ответ протянуть руку. Таким, брат, макаром!

И рука протянулась: Вася поступил в институт. Лет через десять Кульков, по-девичьи заливаясь морсом не очень густой концентрации, стал повторять:

— Всякий раз, садясь за свой деканский стол, я вспоминаю, что здесь сидел Александр Степанович. И что здесь, на этом рубеже милосердия, решилась моя судьба!

— Придет время — и вы скажете нечто подобное, заняв по праву мой нынешний, проректорский, стол, — произнес как-то Малинин.

Вася в суеверном страхе воздел руки вверх, к потолку кухни, где шел разговор.

— Чего вы так испугались? Все естественно. Даже на пионерском знамени написано: «Смена смене идет».

«Жить — это значит дружить!» — так назвал Вася свою брошюру, обращенную к школьникам. Идеи братства люди, по его убеждению, обязаны были всасывать с молоком матери.

Катя устроила после уроков коллективную читку брошюры. Никто домой не удрал, потому что Катю в классе побаивались. Это огорчало Александра Степановича:

— Любовь со страхом не сочетается!

— А может, они меня любят до ужаса?

Катя не искала ответы в чужом кармане — находила в своем.

Вася считал, что ученый не может перескакивать с темы на тему, а что одна, но значительная проблема, подобно «одной, но пламенной страсти», должна завладевать его душою и разумом. К исследованиям дружеских связей, которые объединяли великих людей, он приобщил не только свою душу, не только свой разум, но и свою дочь.

Соня училась в двух школах: нормальной и музыкальной. Поэтому было закономерным, что, изучая вслед за отцом неразрывные дружеские союзы великих, она перешла от отдельных могучих людей к целой «Могучей кучке»: композиторская солидарность стала темой ее первой статьи. В то время Соня, как и Катя, была шестиклассницей. И если к музыкальным «предметам» приобщалась где-то на краю города, то к обычным — в Катиной школе.

— Кульков не фанатик? — спросила Александра Степановича Катина мама, которая приходилась Малинину дочерью. — Всех в доме загипнотизировал… Жена его, историчка, небось объясняет школьникам, что все великие, включая владык и полководцев, обязаны были между собою дружить. Тогда бы-де и конфликтов и войн никаких не было.

— Неплохая идея! — загремев резко отодвинутым стулом и испытывая мощными кулаками прочность стола, провозгласил Александр Степанович. — Роль личных контактов огромна!

— А объективные исторические причины, значит, побоку? — со спокойной иронией осведомилась Юлия Александровна. — Кульков свихнулся на своей, так сказать, «теме».

— Дружба — это не тема! — сотряс окружающее воздушное пространство Александр Степанович. — А то, что более всего необходимо человечеству, погрязшему в отсутствии взаимопонимания.