Тельняшка для киборга - Николай Рубан

Николай Рубан

Тельняшка для киборга

Тельняшка для киборга

Пролог

Для того, чтобы увидеть живого Д'Артаньяна, приехавшего из провинции для поступления на службу в мушкетеры, не нужно изобретать машину времени и отправляться в Париж времен Людовика XIII. Просто дождитесь июня и поезжайте в Рязань, на улицу Каляева — ее там любой покажет.

На этой улице находятся две главных достопримечательности Рязани. Первая — старая белокаменная церковь, возле которой, по преданию, поднялся в воздух первый россиянин, рязанский монах Никола Крякутной. Как писали в летописях: «…И сшил он полотняный шар поболе шатра, и надул его дымом вонючим и поганым, и нечистая сила подняла его выше березы и ударила о колокольню. И убился бы он насмерть, если бы не ухватился за веревку от колокола…». Братьев Монгольфье, заметим в скобках, еще в проекте не было, когда лихого монаха Крякутного за сие дерзновенное деяние уже отправили замаливать грехи в Соловецкий монастырь.

Похоже, у монахов российских такое хобби было в те времена — своими судьбами предугадывать будущее и озадачивать будущих историков мистическими совпадениями. Одного из коллег нашего монаха-воздухоплавателя за «…богопротивные и дерзновенные сочинения о полетах на Луну» сослали не куда-нибудь, а в глухое азиатское селение Байконур. А сам Крякутной воспарил на своем воздушном шаре именно там, где через три сотни лет будет стоять вторая главная достопримечательность Рязани — воздушно-десантное училище, или, как его называют в угоду современности, институт воздушно-десантных войск имени Маргелова.

И в начале каждого лета съезжается к этому училищу столько юных Д'Артаньянов, что железная ограда только жалобно покряхтывает под тяжестью обсевших ее парней, жадно пожирающих пламенными взглядами все, что находится по ту сторону ограды. Изящно-хрупкая, словно этажерка-переросток, парашютная вышка; грузно-приземистый бокастый тренажер транспортного Ила, похожий на кита, выбросившегося на берег; приглушенные крики, доносящиеся из спортзала; взрыкивание дизелей БМД и солярный запах выхлопа — все мгновенно вызывает сладостно-волнующую дрожь. Вид любого курсанта вызывает смесь отчаянной зависти и почтительного благоговения к касте посвященных — будь он красавец в наглаженной парадке, выходящий в увольнение, или замордованный тип из наряда по кухне в грязнющем комбезе, волокущий бак с помоями.

Обычно конкурс в это необыкновенное училище — до двадцати пяти гавриков на одно место, это вам не кот начхал, парни. Что творится в эти дни на приемных экзаменах — отдельная песня. Скажем коротко — торжествует нормальный принцип естественного отбора: «Человек человеку — друг, товарищ и волк», а самый порядочный ответ на наивную, по школьной еще привычке, просьбу о подсказке, короток и конкретен, как залп расстрельной команды: «Хрен тебе!». Хуже, если с доброжелательно-товарищеским видом подскажут так, что наивный абитуриент после такой подсказки оглашает безутешными рыданиями коридор, ведущий к дверям приемной комиссии, направляясь забирать документы и проклиная подлое коварство.

Но вот позади экзамены и мандатная комиссия: невероятное свершилось! Поступил! Пьяные от телячьего восторга, летят пацаны на почту отбивать мужественно-хвастливые телеграммы и не догадываются, что это вот и есть самые счастливые мгновения за всю их жизнь. Конечно, потом будет еще много хорошего, но даже самые радостные минуты будут уже охлаждаться отрезвляющей струйкой опыта и пониманием, что счастья без довесочков не бывает. А сейчас — вот оно, счастье, без конца и края, и дальше в жизни будет только хорошее, ибо самое трудное — позади. Наверное, смелость — это отсутствие опыта. Или незнание — как вам удобнее.

Проза начинается быстро, уже на следующий день. Переодевание в форму — настоящую! Даже пропитавший ее насквозь кисловатый запах дезинфекции кажется таинственно-волнующим — он тоже настоящий, этот запах — из мужской взрослой жизни. Увесистые яловые сапоги-говнодавы, надетые впервые в жизни, делают тебя в собственных глазах почти ветераном, а новенькая тельняшка принимается из рук сонного прапорщика с благоговением, словно плащ мушкетера из рук капитана де Тревиля, и впору преклонить колено, как при посвящении в рыцарский сан.

Проверка выданных противогазов. Сладко-жутковатое замирание сердца в прожаренной солнцем палатке, взгляд завороженно прикован к склянке с хлорпикрином в руке майора-химика, разливающего таинственную жидкость на траву. Панически задерживаешь дыхание, боясь вдохнуть. Когда становится совсем уже невтерпеж, судорожно вдыхаешь пахнущий жаркой резиной воздух крохотными глотками, с опаской, изо всех сил сдерживаешься, чтобы не рвануть вон из этого жуткого брезентового полумрака. Нет, ничего…

К форме надо пришивать кучу всякого барахла — погоны, шеврон, петлицы, подворотничок. Разумеется, получается вкривь и вкось. Отпарываешь, пришиваешь по новой. Опять криво. После пятого раза исколотые пальцы отказываются держать иголку, а в глубине души накаляется жар едкого раздражения к этим атрибутам, которые всего пару часов назад готов был оросить слезами умиления: почему нельзя пришивать все эти прибамбасы прямо на фабрике, одновременно с пуговицами?! Издевательство, блин… Наконец, все пришито. И даже довольно ровно. Начинаешь ощутимо уважать себя. Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

Появляется сержант со школьной линеечкой в руках. Строит отделение, осматривает каждого, дотошно вымеряя расстояние пришитых знаков различия от края плеча, плечевого шва, обреза петлиц и т д., и т п. Итог: все хреново, все переделать. Опять?! Из-за несчастной пары миллиметров?! Народ пытается трепыхаться и убедить сержанта в несущественности предъявляемых требований. Ничего, обычное дело — сырье тоже трепыхается, когда его втягивает машина для последующей обработки.

Так начинается КМБ, или курс молодого бойца, или карантин, как его чаще называют. Месяц до начала основных занятий и принятия присяги. Что-то вроде чистилища, мелкого фильтра, дающего последний шанс задуматься, прислушаться к себе — оно тебе точно надо, парень? И, если не очень точно, то спрыгнуть с подножки набирающего скорость эшелона, не создавая проблем ни себе, ни Министерству обороны с его управлением образования, в реестры которого ты пока еще не внесен окончательно. И работает это чистилище — будь здоров!

Глава 1. Карантин

Командирами взводов на время карантина были назначены курсанты старших курсов. Нам достался похожий на Лермонтова стройненький крепыш Неткачев. От Лермонтова его отличало отсутствие меланхолии в разбойничьем взгляде и любовь к бегу — на нашу беду, парень оказался мастером спорта по легкой атлетике. «Только мертвые не потеют, остальные должны потеть» — этот кондовый армейский афоризм мы с его помощью усвоили накрепко.

— Рота, подъем! — в эту секунду отчаянно мечтаешь о том, чтобы крик этот оказался кошмарным сном. Еще вот-вот, и ты откроешь глаза в своей комнате, знакомой до последнего пятнышка на обоях, и облегченно засмеешься.

— Подъем команда была! — грохочет уже над самым ухом противный и взбадривающий, словно ледяная клизма, рык сержанта. — Построение через три минуты!.. Две минуты!.. Одна! Отделение!.. Р-р-ряйсь!

Некоторые наивные люди думают, что бег по утреннему лесу обогащает легкие живительным кислородом и добавляет массу положительных эмоций, а посему исключительно полезен для здоровья. Этих недоумков следует отловить на их любимой лесной тропинке, вытряхнуть из кроссовок и поставить в самую середину курсантского строя. А лучше — в последнюю шеренгу, чтобы как следует поняли ошибочность своих убеждений. Когда перед тобой несется табун потных лошадей, вздымая копытами тучи пыли и песка и по ходу дела избавляясь от накопившихся за ночь газов в кишечнике, легкие насыщаются чем угодно, только не кислородом. А хочешь глотнуть свежего воздуха — делай невозможное: прибавь скорость и через «не могу» вырывайся вперед, не обращая внимания на сбившиеся портянки и стертые в кровь ноги. Кстати, относится это не только к кроссам.

Утренний туалет. Сорок потных лысых обезьян лихорадочно толпятся у двухметровой трубы с дырочками — пять минут на умывание! Из дырочек хлещут струи ледяной воды — тугие, как прутья. Самые отчаянные пытаются залезть под «душ имени Карбышева» — другую трубу, вертикально торчащую из земли. Подозреваем, что нижний ее конец вставлен в подземный родник, бьющий сквозь вечную мерзлоту. Сибиряк Леха Керсов, хваставшийся, что каждую зиму занимался моржовым спортом, вытерпел под этим душем четыре секунды, оглашая окрестности ревом тунгусского шамана. Когда он выскочил из-под душа и обнаружил, что за это время боевые товарищи сперли мыло, рев его был слышен, наверное, в его родном Оймяконе.