Ночной звонок - Федор Кнорре

Кнорре Федор

Ночной звонок

Федор Федорович Кнорре

Ночной звонок

В шумном городе был еще вечер, хлопали, распахиваясь на остановках, дверцы полупустых автобусов, перескакивали, меняясь местами, цветные огни светофоров на перекрестках, из кино, где начались последние сеансы, сквозь стены неслись на улицу звуки гулких голосов, точно там галдели и ссорились великаны, а на пригородной даче пенсионера Лариона Васильевича Квашнина уже была ночь.

Свет в окнах давно был погашен, лягушки квакали по канавам, и мутно просвечивала сквозь дымные облака луна над вытоптанным дачным лесочком, где шелестели вершины старых, обломанных понизу берез.

На втором этаже владелец дачи Квашнин, тяжело придавив свою сторону широкого горячего матраса, давно уже спал некрепким сном постоянно пересыпающего от дачной скуки человека.

Во всей даче они с женой Леокадией были одни, если не приезжал из города их единственный, совсем взрослый сын Дмитрий. Взрослый настолько, что успел уже жениться, развестись и чуть было не жениться вторично.

В первом этаже начал звонить телефон - нервными, короткими звонками междугородного вызова. Не прекращаясь, они звенели, будоражили, звали из темноты пустого первого этажа, и, нехотя проснувшись, Квашнин с досадой вспомнил о том, как хорошо он было заснул и как трудно теперь будет засыпать снова.

- Неужели ты не слышишь? - с другого конца матраса окликнула мужа Леокадия.

Квашнин хотел сказать: "А сама ты не слышишь?" - но от досады промолчал, сел на краю постели и без промаха попал босыми ногами в ночные туфли. Телефон трезвонил, точно пожарная тревога. Квашнин заторопился, быстро вышел на площадку лестницы, шагнул вниз с первой ступеньки, и тут одна туфля соскользнула у него с ноги, покатилась вниз и оказалась на первом этаже раньше его самого.

Подбирать туфлю было некогда, он бросился прямо к телефону и с разгона наступил босой ногой на колючую сосновую шишку, откуда-то взявшуюся на гладком полу.

Чертыхаясь и хромая, он проковылял несколько шагов, протянул руку, и тут бесновавшийся в темноте телефон намертво замолк.

Отлично понимая, что криком ничего не возьмешь, он несколько раз ожесточенно прокричал: "Алло, слушаю!", прежде чем швырнуть трубку обратно на рычажок.

Туфля виднелась в полумраке у нижней ступеньки, он ее поднял, и в этот момент телефон опять взбесился, зазвонил отчаянными короткими звонками. Квашнин с туфлей в руке кинулся к трубке и опять наступил на сосновую шишку, и опять босой ногой.

Вызов был действительно из другого города. Звонил из Семипалатинска старший брат Квашнина - Никифор.

- Ты что? Ничего не знаешь? - спросил Никифор. - Нет? Ну, так вот, брат, бабушка наша приказала долго жить.

Ларион Васильевич пододвинул стул и сел, морщась и потирая наколотую шишкой нежную подошву.

- Какая еще бабушка? - кряхтя от боли, раздраженно закричал он в трубку. Действительно, никакой бабушки у них не было. - Звонишь ночью! Бабушка! Ты что?

Никифор секунду помолчал и терпеливо спросил:

- У тебя мать была? Варвара Антоновна? Вот она и померла. Наша с тобой мать. Дошло до тебя?.. Ты что замолк? В обморок упал?

- Нет, я тут. Только я не понимаю. Ты же в Семипалатинске? А она где?

- Ну, я тоже не понимаю, почему телеграмма ко мне пришла, когда ты там, можно сказать, рядом. Не понимаю. А хоронить все-таки надо.

- Какой может быть разговор... Значит, телеграмма?

- Вот слушай, я прочту, час назад получил: "Прошу выслать возможности двадцать рублей похороны Варвары". Подпись: "Соседка Марта". Деньги я уже послал. А прилететь раньше послезавтра я физически не могу... Ты что опять замер?

- Нет, я слушаю... А адрес там указан?

- Адрес старый.

- Этот поселок, как его?.. У меня записано. Так, может, туда еще денег послать?

- Думай сам, - грубо сказал Никифор. - Поселок Висьма. А я прилечу послезавтра. У меня стройка. И самолета все равно раньше не будет. Прощай.

Телефон разъединили, и Квашнин в раздумье положил трубку. "Никифор злится, - подумал он, - это нормально. За то, что он на шесть лет старше, а вкалывает на стройке, на небольшой должности, а я вот на даче... Чудак!"

Осторожно пробравшись к выключателю, он отшвырнул ногой еще одну шишку, зажег лампу под потолком и увидел, что на диване, моргая на свет, лежит и смотрит на него сын Дмитрий.

- Ты, значит, приехал из города? Что ж ты, к телефону подойти не можешь? Лежит рядом, слушает и ухом не ведет... Свинство... Откуда тут к черту шишки набросаны?

Митя посмотрел на шишки, зевнул и, почесывая у себя за ухом, сказал:

- Наверное, у меня из карманов высыпались.

- Ты их собирал, что ли?

Митя добросовестно припомнил и сказал:

- Наверно, собирал.

- Зачем тебе шишки?

- Черт его знает. Наверно, была какая-то идея. Ты бы лампу погасил. Спать хочется. - И повернулся на другой бок, отворачиваясь от света.

Квашнин повернул выключатель, вышел и постоял немножко на ступеньках террасы, глядя на луну, пропадающую в серых облаках, на черные массы деревьев, и сказал себе: "Мама умерла" - и не ощутил ничего, кроме неприятного чувства, что его побеспокоили, оторвали от нормальной, упорядоченной жизни, внесли в нее какой-то беспорядок, чего он больше всего на свете не любил.

Конечно, мать была очень старая женщина, и так уж положено, что старые люди помирают. Но его смутно беспокоила мысль о том, что ему самому положено было бы испытывать какое-нибудь печальное чувство, и неприятно, что он, по-видимому, ничего такого не испытывает.

- Эх, мама, мама... - сказал он вслух, покачал головой и постарался представить себе мать такой, какой он видел ее в последний раз в жизни года два назад, но ничего не почувствовал. Горела наколотая шишками подошва, громко квакали лягушки, и неприятная сырость заползала за ворот пижамы.

"Ну, что стоять без толку?" - подумал он, поднялся по лестнице и лег на прежнее теплое место в постель.

- Кто там? - невнятно, лицом в подушку, сонно спросила Леокадия.

- Никифор звонил... Бабушка наша, ну, то есть мама, померла.

Леокадия минуту лежала молча, соображая, потом тяжело перевалилась всем телом по матрасу, поворачиваясь к мужу, и с неожиданной досадой сказала:

- Так я и знала!

- Придется теперь ехать.

- Ты забыл, что ты записан к профессору-консультанту в поликлинике! Как ты можешь ехать?!

Вяло потянулся обычный в их жизни спор. Сразу поняв, что мужу ехать не хочется, Леокадия на все лады стала доказывать, что ехать ему нельзя и не надо, а он с ней спорил и сердился, в то же время надеясь, что она сумеет одержать над ним в споре верх и он нехотя, против воли, сдастся и все обойдется безо всякого беспокойства.

С утра ярко светило солнце, и на веранде, где накрыли стол к завтраку, было жарко так, что неприятно было смотреть на ярко освещенные котлеты, купавшиеся в жирной горячей подливке.

- Хоть бы одно окошко отворили, - поющим голосом безнадежно проговорил Митя, ковыряя котлету вилкой.

- Мухи! - оборвала Леокадия. - Родители с тобой не об окнах разговаривают.

- Ну, хорошо, ну, пожалуйста, я поеду, разве я отказываюсь? Просто я предупредил, что понятия не имею, как устраиваются эти самые похороны. Я лично никого не хоронил, меня никто не хоронил, и я даже не видел, как хоронят, но, пожалуйста, я готов! Давайте деньги, еду!

Квашнин примирительно сказал:

- Там соседка есть, которая телеграмму прислала. Зовут Марта. Приедешь - поможешь, что там надо, подкинешь десятку-другую, сколько понадобится.

- Ладно, соображу, в конце концов. Значит, я забираю машину.

- Это еще зачем? - сказала Леокадия. - Обязательно ему машину! Из всего себе удовольствие устраивать! Прекрасно можно на поезде.

- Да, прекрасно. Пока я доберусь до города, потом до вокзала, расписания я не знаю, потом там надо на автобусе сколько ехать! А если я на работу в понедельник опоздаю?

- Бери машину, - сказал Квашнин.

Минуту все молча ели, потом Митя удивленно отложил вилку и в раздумье пробормотал:

- Гм... А бабушка-то, значит, того?.. Как же это вдруг случилось? Ему никто не ответил, и он встал из-за стола, ушел в дом и притворил за собой дверь. Стоя у телефона, он долго задумчиво листал записную книжечку, исписанную вдоль и поперек, нашел номер и стал звонить по телефону.

Он коротко переговорил с кем-то, вернулся на прежнее место за столом и стал есть.

- Что это за секреты, двери от родителей затворять? - пытаясь говорить уверенно, начала Леокадия. - Кому это ты звонил?

Митя спокойно прожевал то, что было во рту, запил двумя неторопливыми глотками чая, чтобы показать, что он и вообще мог бы не отвечать.

- Владе.

- Этого еще не хватало!.. - Владя была разведенная жена Мити, о которой в доме уже два года не говорилось ни разу. - Ей-то какое дело?

- Вообще, кому какое дело, когда кто-нибудь умирает? Просто некрасиво было бы ей не сообщить.