Ищи ветер - Гийом Виньо

Гийом Виньо

Ищи ветер

Моим родителям, потому что так принято и не только поэтому.

Я вернулся в Валь-д’Ор — пришлось. Подписать у нотариуса документы на продажу дома. Послать их по почте было нельзя, я так и не понял почему. Еще подумал: глупость какая, но упираться не стал и отправился из Ла-Минерв на своем стареньком «Бьюике», который еле-еле тянул на пяти работавших цилиндрах. Всю дорогу я просил у бедолаги прощения.

Приехав ближе к вечеру, я провел в конторе молодого напомаженного нотариуса ровно пять минут: он просто сунул мне под нос бумаги и показал, где подписать. Я не стал ничего читать: доверяю. Нотариус. Слово, внушающее доверие, этакая безобидная разновидность адвоката. Адвокат без фирменного лейбла честен по определению. В общем, читать я не стал. Просто под подписью Моники поставил свою. Шесть раз.

Все прошло быстро и оказалось не так уж страшно; покончив с делами, я вышел на улицу. Моросило, но никто, похоже, никуда не спешил. Я пообедал в «Арморике». Куриные крылышки — их здесь всегда подавали по пятницам. День угасал, одинокий солнечный луч скользнул по тяжелому серому небу.

Заныло колено. Высота — тысяча футов максимум. Порывы ветра предвещают грозу, плохая погода для приземления. В «Арморике» варили единственный в Валь-д’Ор приличный кофе. Сегодня — на выбор черный яванский и кенийский. Возьмем яванский.

Я расплатился. Официантка новенькая, мне незнакомая. Потом зашел выпить в «Авантаж», чуть дальше по той же улице. За стойкой в этот вечер стоял Франсуа. Он налил мне то же, что наливал, когда я жил здесь, не спрашивая, где я пропадал эти два года, хотя самому мне казалось, что мое двухлетнее отсутствие бросается в глаза как кричащей расцветки галстук. Те, кто возвращаются в Валь-д’Ор после двухлетнего отсутствия, вовсе не стремятся, чтоб им напоминали об этом на каждом шагу. Бармены — они понятливые, делают вид, будто ничего не замечают, но видят все. Я пил и пялился в телевизор — показывали борьбу, чувствовал я себя в общем-то хорошо, легко и спокойно, почти призраком.

Выйдя из бара, я хотел было сразу отправиться обратно в Ла-Минерв, прямо сейчас, ночью, в дождь, но одумался. Как-то недостойно — сбегу будто вор, да еще с Третьей авеню, которая в этот вечер выглядела столь волнующе, манила, заискивала даже, вся в отсветах неона, словно устланная ковром из пластмассовых розочек. Сам себя подзуживая, я решил, что обойду сегодня все местные бары, все до одного, включая даже гостиничный, где три индейца смерят меня недобрым взглядом, и в первый раз, из любопытства, я все эти бары пересчитаю. Все до последнего, того, что напротив заправки, под тремя розовыми «иксами», который вплоть до сегодняшнего вечера никогда меня не прельщал.

Там-то я в конечном счете и осел. Было около четверти третьего. На танцполе осталось только две девицы, одну из них я знал — Жолена, хрупкое созданье двадцати лет, сильное своей молодостью, — раньше работала продавщицей отдела косметики в аптеке на углу. Сколько же воды утекло, думалось мне. Надеюсь, она меня не заметит. Ради нее же самой, мне-то что. Забившись в дальний угол, я увидел Сильвена, мелкого наркодилера с совершенно стеклянными глазами и судорожно сжатой челюстью, застывшего в своей суровой нирване. Еще в баре ошивались двое молодых парней, казалось, они одни не скучали в этой дыре. Типичные туристы. Я долго сидел, уставясь на бутылку пива. Что-то вдруг меня проняло при виде неумело виляющей бедрами Жолены; в свое время я рыбачил с ее отцом.

— Ничего себе, а?

Это Сильвен узнал меня и подсел к стойке. Я не понял, о чем он.

— Мы с ней встречаемся, — пояснил он, показывая на Жолену.

— А-а.

— А эти ребята, — продолжил он мечтательно, — из Монреаля. Я тоже подамся в Монреаль. В Белей поеду. Ты был в Белее, Джек? Как оно там, жить можно?

— Офигенно, Сильвен.

Я отродясь не бывал в Белее.

— Нюхнуть не хошь, Джек? Что-то ты кислый.

Меня передернуло. В тридцать шесть с одной «дороги» кокаина ты три дня не человек. За свои же кровные.

— Да нет, спасибо. Вроде и так отлично.

Он ушел к своему столику. Уже в дверях я встретился взглядом с Жоленой. Попытался изобразить улыбку — должно быть, получилось отвратительно. Я вернулся в «Бьюик» и не стал терять время на диалоги с внутренним голосом.

Наутро, прежде чем тащить похмельную голову через парк Ла-Верандри, я все-таки заехал взглянуть на моего крылатого друга. Он так и стоял около аэропорта в ангаре у Раймона, с покалеченным крылом; ярко-голубая краска поблескивала даже под слоем пыли. Мы долго смотрели друг на друга, как выдохшиеся соперники. Он сказал, что не сердится на меня. Может, знал, что именно это я хочу услышать. А может, он и не говорил ничего вовсе.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

— Ну, получил, что хотел? Давай, вали отсюда…

Мужичонка непонимающе посмотрел на Тристана. На вид ему было лет пятьдесят, сам хилый, лицо серое, изрытое морщинами. Больничная пижама висела на нем мешком. Тристан злобно на него косился, раздувая ноздри. А тот — хоть бы что: опять принялся выстраивать геометрические фигуры из леденцов, которыми Тристан же его и угостил. Треугольник. Он осклабился. Ромб. Засмеялся. Крест. Проглотил один, красный. Встряхнул леденцы в горсти, бросил их на длинный железный стол, как игральные кости. Уставился на россыпь, точно считывая в ней прорву каббалистических знаков. Блаженная улыбка блуждала по его лицу.

— Проваливай, ну! — рявкнул Тристан.

Тип вздрогнул. Я тоже.

— Тристан… расслабься. Он же ничего плохого не делает, просто играет. Он ведь забавный, разве нет?

Тристан мрачно на меня покосился.

— Да уж, обхохочешься! Беда только в том, что он такой забавный весь день.

— Ну…

Я посмотрел в окно.

— Ты перестал принимать лекарства, да, Тристан?

— А ты как думал… уже несколько месяцев.

— Почему?

— Ты что, правда хочешь это обсудить, оно тебе надо, а, Джек?

— Нет.

Я опять посмотрел в окно. Светило солнце. Это обсудить. Всегда одно и то же. Я закурил. Псих с леденцами пялился на меня. Я выпустил дым красивым колечком, устремившимся к потолку, и улыбнулся ему, приглашая полюбоваться. Он хихикнул с заговорщицким видом. Тристан, уткнувшись в принесенную мной газету, изучал биржевые котировки и покусывал нижнюю губу.

— Плохие новости?

— Ох, Джек… Если б ты знал, сколько я потерял за последние три дня, тебе бы дурно стало.

— И сколько же?

— Даже считать не хочу. Черт, черт, черт…

— Принимал бы лекарства, дурило. Доу Джонс не может ждать, пока ты переживешь свой очередной психоз…

— Да не Доу Джонс, Насдак. И потом, «психоз» — не тот термин, Джек. Они называют это…

— Плевать. Ну, так сколько? Мне интересно. Десять тысяч? Двадцать?

Он посмотрел на меня с презрением.

— Я потерял больше, чем ты заработал за три года, Джек. О’кей?

Я расхохотался. Денек и впрямь выдался на славу.

— Вот и отлично. Впредь будет тебе наука, не психуй.

— Иди ты на хер, Джек. Кстати, заметь, моему психическому равновесию это вовсе не способствует.

— Наоборот, дурачок! Это вернет тебя с облаков на землю.

Он недоверчиво прищурился.

— Тебе что, не сказали, что со мной нужно поделикатнее? Только этого мне не хватало — чтобы мой любезный зятек явился тыкать меня носом в дерьмо… Сестрица узнает — убьет тебя.

— Уже, Тристан. А твоя сестрица, кстати, давно плевать хотела на это твое… равновесие.

— А тебе, значит, все еще не надоело.

— Черт его знает… Так что, забрать тебя отсюда?

— Боюсь, не получится. Они хотят меня еще понаблюдать, и потом, тот парень из бара наверняка подал жалобу.

Я бросил взгляд на остатки его обеда. Интересно, как можно рассчитывать поправить здоровье при таком питании: пюре, белый хлеб, три горошины и серый стейк? Попадешь в больницу со сломанной ногой, а выпишешься с язвой желудка. Определенная экономическая логика в этом есть, ну да бог с ней.

— О’кей, значит, хочешь остаться? — спросил я и затушил окурок в пюре.

— Нет, — он сглотнул, превозмогая тошноту, — сваливаем.

Я толком не знаю, какие у Тристана тараканы в голове. Собственно говоря, меня никогда особо не интересовало, каким именно диагнозом врачи объясняют его поведение. Сестра называет его маниакально-депрессивным; если ей так легче, я рад за нее. Его отец, мучительно стыдясь, говорил, что Тристан просто «не такой, как другие». А я даже не знаю, что сказать. Он такой, и все тут.

Тристан Молинари — офигительное все-таки у него имечко — это ходячее стихийное бедствие. Виноват ли в том некий нейрохимический дисбаланс или нет — для меня дело десятое. Вот когда он даст мне повод усомниться в его рассудке, я подумаю. А так — Тристан есть Тристан. Он воспринимает все чуть острее большинства людей и в тысячу раз острее, чем я. Я-то ведь тоже больной. Те, кто меня знают, подтвердят. Не те, а та, если быть честным. Моника может поклясться, что я больной. И я верю Монике. Мне даже не нужна тристанова больничная пижама, я и так все про себя знаю. Просто от меня меньше проблем. Я не колочу людей чем попало по башке, если на меня «не так» посмотрят. Тристан вот колотит. А я отвожу глаза.