Девочка и мертвецы - Владимир Данихнов

Владимир Данихнов

Девочка и мертвецы

Часть первая

Плач над цифрами

Каждый год в России от рук родителей погибают около двухсот детей.

Собственно, вместо двухсот можно вписать любое число.

Это ничего-ничего.

Никто не плачет над цифрами.

Глава первая

Катенька связала для сокольничего Феди замечательные варежки. С ромбиками. Федя примерил варежки и обомлел:

— Хороши! А где ты вязать научилась?

— Ну-у… — Девочка неопределенно махнула рукой.

— Красавица ты наша, — умилился сокольничий.

В сени вошел злой с мороза Ионыч. Затопал сапожищами, сбивая снег, заухал, словно филин. Увидел варежки, бросил:

— А мне почему не связала?

— Не успела, дяденька… — прошептала Катенька.

— «Не уфпела — не уфпела», — передразнил Катеньку Ионыч и приказал Феде: — Выйди, полей.

— Холодно, Ионыч!

— Водки тяпни для сугрева и иди.

Ничего не поделать: Федя тяпнул водки, накинул на плечи медвежью шубу и вышел наружу. Снега намело порядочно. Федя топнул по снежной корке, оставил глубокий след. Вытащил ногу, а сапог застрял в снегу.

— Непорядочек, — горько усмехнулся сокольничий и в одном сапоге пошел к тарелке. Из снега выглядывал только самый верх непознанного летательного аппарата, этакий серебристый прыщик с тремя лампочками — красной, зеленой и желтой. Горела желтая. Сокольничий открыл дверь в кособокую кладовку, вытащил шланг. Покрутил в руках.

Крикнул:

— Ионыч!

Ионыч распахнул заледенелое окно прямо у Фединого носа:

— Ну чего тебе?

— Вода горячая есть?

— Есть, всё есть, котел с утра как заведенный работает.

Федя протянул ему шланг:

— Подключи, пожалуйста.

— «Подклюфи, пафалуста», — противным голосом передразнил Федю Ионыч, схватил шланг и исчез в доме. В окошке появилась любопытная Катенькина мордашка. Сокольничий подмигнул девочке. Катенька спросила:

— Испечь пирожки на вечер?

— Испеки, родненькая, — попросил Феденька. — К водке пирожки замечательно пойдут.

— С капусткой или с картошкой?

— И с капустой, и с картошкой, а еще с яблочным повидлом испеки.

— Хорошо, дяденька!

— А ну пшла! — рявкнул Ионыч из глубины комнаты. Девочку как ветром сдуло. Ионыч сунул голову в окно и, слизывая с побледневших от холода губ снежинки, вручил Феде шланг.

— Давай быстро, пока я не околел на морозе.

— Ты крепкий, Ионыч, — почтительно сказал Федя. — Не околеешь.

На душе у Ионыча потеплело от такой похвалы.

Федя направил шланг на тарелку и открыл воду. Тонкая струйка теплой воды полилась на серебристый прыщик и рядом, растапливая снег. Федя поливал до тех пор, пока не загорелась зеленая лампочка.

— Ну че? — спросил Ионыч. — Хватит уже! Воду-то экономь.

— Да всё вроде, — сказал Федя, закрывая шланг.

— А тарелка как? — уточнил Ионыч. — Теплая хоть?

Федя снял варежку и потрогал тарелку. Тарелка была теплая. Феде показалось, что внутри что-то или кто-то стучит.

— Теплая, Ионыч!

— Ладно, пошли водки тяпнем, — решил Ионыч и закрыл окно.

Федя, кутаясь в шубу, подошел к двери. Сунул ногу в застрявший в снегу сапог, вытащил. В небе что-то протяжно загудело. Сокольничий поднял голову, прикрыв ладонью глаза от падающего снега. По серому небу медленно ползли два темных пятнышка.

— На юг летят, — пробормотал Федя.

— Федя! — глухо закричал Ионыч из-за двери. — Где ты там? Поторопись, что ли!

Сокольничий поспешно вошел в дом. Разделся, стал накрывать на стол. Ионыч одобрительно кивнул, снял со стены гитару и попытался взять аккорд. Струна порвалась. Ионыч выругался и метнул гитару в угол. С жалобным мявом из-под треснувшей от удара гитары выползла покалеченная кошка Мурка.

— Когда ж ты уже сдохнешь, вредное животное! — в сердцах бросил Ионыч.

Мурка спряталась за комод и стала заунывно мяукать.

Рассерженный Ионыч подошел к Катеньке. Девочка возилась у плиты.

— Работаешь?! — рявкнул Ионыч.

— Малютка наша! — воскликнул сострадательный Федя.

— Работаю, дяденька, — робко ответила девочка.

— Отхлестать бы тебя хворостиной, — сказал Ионыч, — да хворостину жалко!

— Жалко… — грустно кивнула Катенька.

— Как там стол, Федька? — крикнул Ионыч. — Накрыл уже?

Федя как раз закончил устанавливать пузырь самогона. Пузырь стал точно посреди стола — симметрично двум граненым стаканам. Ионыч подошел к столу, подвинул колченогий табурет, сел.

— А огурцы где? Катька-а-а-а!

— Несу, дяденьки! — Девочка тащила к столу здоровенную десятилитровую банку с солеными огурцами.

— Малютка наша! Уронит же! — Федя всплеснул руками и кинулся Катеньке на помощь, но Ионыч схватил его за рукав, остановил.

— Не порть мне девчонку. Пусть сама.

— Эх… — вздохнул Федя.

— А вот и огурчики, дяденьки. — Катенька с трудом водрузила банку на столешницу.

— А крышку открыть? — Ионыч приподнял левую бровь.

Катенька сбегала за открывалкой и, сосредоточенно пыхтя, раскупорила банку.

— Крышку рядом положь, — приказал Ионыч, доставая вилку. — Ну-с, приступим, помолясь. Ты, Катька, ступай. Тебе, безбожнице, никакая молитва не поможет.

Катенька, потупившись, побрела на кухню. Федя шепнул ей на ухо: «Про себя помолись. Ионыч не узнает». Обрадованная Катенька кивнула и убежала.

— Балуешь девку, — заметил Ионыч, грызя огурец.

— Маленькая она совсем. — Жалостливый Федя едва не прослезился.

— Ничего себе маленькая. За последний год как вымахала!

Сокольничий пожал плечами. Налил водки себе и Ионычу до краев, щелкнул пальцем по стеклу — стекло обрадованно зазвенело.

— Я, может, тоже маленький в душе! — заявил Ионыч, хватая стакан. — Но что-то меня никто не жалеет!

— Я тебя, Ионыч, жалею, — сказал сокольничий. — Я-то знаю, что судьба тебя не баловала! Тяжело тебе, Ионыч, в жизни-то пришлось…

Ионыч выпил полстакана, утер бороду рукавом, тут же и занюхал.

— Знаешь о моей жизни суровой, а девку балуешь. Не по-людски это, Федя.

— Да понимаю я! — Сокольничий отмахнулся и опустошил стакан на четверть. — Сердце у меня доброе, всех пожалеть готов. Даже этих, что летают, хотя их-то чего жалеть…

— Что такое? — Ионыч нахмурился. — Опять летают?

— Да вот, только что двоих видал. Порхают, блин, как бабочки. На север упорхнули. В Лермонтовку, это уж наверняка.

— Сволочи, — возмутился Ионыч, от возмущения тыкая огурцом мимо рта. — Значит, завтра-послезавтра опять сюда припрутся.

— Наверняка. — Федя вздохнул.

— Не отдадим мы им нашу Катьку! — Ионыч ударил кулаком по столу. — Или ты против? — Он выпучил глазищи на сокольничего. Федя поморщился:

— Ну что ты, Ионыч, в самом-то деле. Неужели думаешь, я тебя предам, друга моего единственного? После всего того, что ты пережил?

— Пережил я многое, — согласился Ионыч, успокаиваясь. — Нервный оттого стал, озлобленный. — Он допил водку и крикнул: — Катька!

— Да, дяденька! — послышался далекий Катин голос.

— Что ты делаешь, негодница?

— Тесто для пирожочков замешиваю, дяденька!

— Завтра к нам гости придут, вопросы будут задавать. Знаешь, что отвечать?

— Да, дяденька!

— И что же?

— Скажу, что живется мне с вами очень хорошо, что вы, дяди, добрые и меня любите, работать без нужды не заставляете, не сквернословите и не бьете меня!

— Главное, с честностью в голосе говори! — рявкнул Ионыч. — А то до полусмерти исколочу!

— Хорошо, дяденька! — звонко отозвалась девочка.

— Послушная, — умилился Федя, наливая еще водки.

— Еще бы. — Ионыч ухмыльнулся и выпил полный стакан.

Глава вторая

Тонколицый мужчина в длинной черной шубе и шапке-ушанке приехал на белоснежном вездеходе с черной четырехлучевой звездой на выпуклом боку. Вездеход замер у обочины. Тонколицый, путаясь в шубе, вылез из кабины, что-то сказал водителю и побрел к дому. Сокольничий Федя стоял у двери и меланхолично отливал на снег. Тонколицый подошел и отрывисто приказал:

— А ну прекратить безобразие!

— Пардоньте, — извинился вежливый Федя. — Нахожусь прямо посреди процесса. Прекратить не получится при всем желании.

Тонколицый недовольно поморщился, топнул ножкой в изящном бархатном сапожке.

Был он низенький и щуплый, но во взгляде ощущался металл; какой-то текучий, опасный металл, вроде ртути.

— Как ваша мама? — спросил Федя, чтоб хоть как-то завязать разговор.

— Чего это ты моей мамой интересуешься? — Тонколицый с подозрением глянул на него.