Стихи из книги "Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне" - Павел Коган

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

(из романа в стихах)

Есть в наших днях такая точность,Что мальчики иных веков,Наверно, будут плакать ночьюО времени большевиков.И будут жаловаться милым,Что не родились в те года,Когда звенела и дымилась,На берег рухнувши, вода.Они нас выдумают снова —Сажень косая, твердый шаг —И верную найдут основу,Но не сумеют так дышать,Как мы дышали, как дружили,Как жили мы, как впопыхахПлохие песни мы сложилиО поразительных делах.Мы были всякими, любыми,Не очень умными подчас.Мы наших девушек любили,Ревнуя, мучаясь, горячась.Мы были всякими. Но, мучась,Мы понимали: в наши дниНам выпала такая участь,Что пусть завидуют они.Они нас выдумают мудрых,Мы будем строги и прямы,Они прикрасят и припудрят,И все-таки пробьемся мы!Но людям Родины единой,Едва ли им дано понять,Какая иногда рутинаВела нас жить и умирать.И пусть я покажусь им узкимИ их всесветность оскорблю,Я — патриот. Я воздух русский,Я землю русскую люблю,Я верю, что нигде на светеВторой такой не отыскать,Чтоб так пахнуло на рассвете,Чтоб дымный ветер на песках…И где еще найдешь такиеБерезы, как в моем краю!Я б сдох как пес от ностальгииВ любом кокосовом раю.Но мы еще дойдем до Ганга,Но мы еще умрем в боях,Чтоб от Японии до АнглииСияла Родина моя.

1940–1941

* * *

Люди не замечают, когда кончается детство,Им грустно, когда кончается юность,Тоскливо, когда наступает старость,И жутко, когда ожидают смерть.Мне было жутко, когда кончилось детство,Мне тоскливо, что кончается юность,Неужели я грустью встречу старостьИ не замечу смерть?

1937

* * *

Неустойчивый мартовский ледПешеходами изувечен.Неожиданно вечер придет,До усталости милый вечер.Мы останемся наедине —Я и зеркало. ПонемногуВ нарастающей тишинеЯ начну различать тревогу.Поболтаем. Закрыта дверь.И дороги неповторимы.О дорогах: они теперьНе всегда устремляются к Риму,И о Риме, который, поверь,Много проще и повторимее.Но дороги ведут теперьЛибо к Риму, а либо от Рима.

Март 1936

МОНОЛОГ

Мы кончены. Мы отступили.Пересчитаем раны и трофеи.Мы пили водку, пили "ерофеич",Но настоящего вина не пили.Авантюристы, мы искали подвиг,Мечтатели, мы бредили боями,А век велел — на выгребные ямы!А век командовал: "В шеренгу по два!"Мы отступили. И тогда криваяНас понесла наверх. И мы как надоПриняли бой, лица не закрывая,Лицом к лицу и не прося пощады.Мы отступали медленно, но честно.Мы били в лоб. Мы не стреляли сбоку.Но камень бил, но резала осока,Но злобою на нас несло из оконИ горечью нас обжигала песня.Мы кончены. Мы понимаем сами,Потомки викингов, преемники пиратов:Честнейшие — мы были подлецами,Смелейшие — мы были ренегаты.Я понимаю всё. И я не спорю.Высокий век идет высоким трактом.Я говорю: "Да здравствует история!" —И головою падаю под трактор.

5–6 мая 1936

* * *

Мы сами не заметили, как сразуСукном армейским начинался год,Как на лету обугливалась фразаИ черствая романтика работ.Когда кончается твое искусство,Романтики падучая звезда,По всем канонам письменно и устноТебе тоскою принято воздать.Еще и строчки пахнут сукровицей,Еще и вдохновляться нам дано,Еще ночами нам, как прежде, снитсяДо осязанья явное Оно.О, пафос дней, не ведавших причалов,Когда, еще не выдумав судьбы,Мы сами, не распутавшись в началах,Вершили скоротечные суды!

1937

ПОЭТУ

Эта ночь раскидала огни,Неожиданная, как беда.Так ли падает птица вниз,Крылья острые раскидав?Эта полночь сведет с ума,Перепутает дни — и прочь.Из Норвегии шел туман.Злая ночь. Балтийская ночь.Ты лежал на сыром песке,Как надежду обняв песок.То ль рубин горит на виске,То ль рябиной зацвел висок.Ах, на сколько тревожных летГоречь эту я сберегу!Злою ночью лежал поэтНа пустом, как тоска, берегу.Ночью встанешь. И вновь и вновьЗапеваешь песенку ту же:Ах ты ночь, ты моя любовь,Что ты злою бедою кружишь?Есть на свете город Каир,Он ночами мне часто снится,Как стихи прямые твои,Как косые ее ресницы.Но, хрипя, отвечает тень:"Прекрати. Перестань. Не надо.В мире ночь. В мире будет день.И весна за снега награда.Мир огромен. Снега косы,Людям — слово, а травам шелест.Сын ты этой земли иль не сын?Сын ты этой земле иль пришелец?Выходи. Колобродь. Атамань.Травы дрогнут. Дороги заждались вождя…

…Но ты слишком долго вдыхал болотный туман.Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя".

1937

О ПОШЛОСТИ

У каждой ночи привкус новый,Но так же вдребезги храпятИ спят, откушав, Ивановы,В белье, как в пошлости, до пят.А я один. Живи в пустыне.Иди, главы не нагибай,Когда бараньим салом стынетИх храп протяжный на губах.Куда идти, куда мне деться!От клизм, от пошлости, от сна!Так выручай, простое детствоИ лермонтовская сосна.И не уйти. Меня за локотьХватает мир их, и, рыгнув,Он хвалит Александра Блока,Мизинец тонко отогнув.Я бью наотмашь, и мгновенноОн внешне переменит суть,Он станет девушкой надменной,Пенснишки тронет на носу.И голосом, где плещет клизма,Пенснишки вскинув, как ружье,Он мне припишет десять "измов"И сорок «выпадов» пришьет.Я рассмеюсь, я эту рожуУзнаю всюду и всегда,Но скажет милая: "Быть может",И друг мне руку не подаст,И будет утро… На рассветеМне скажет Александр Блок:"Иди, поэт, ищи по свету,Где оскорбленному есть чувству уголок".Иди, доказывай алиби,Алиби сердца, или вот —Вполне достаточный калибрМелкокалиберки "франкот".

22 октября 1937

ВСТУПЛЕНИЕ К ПОЭМЕ `ЩОРС`

Я открываю окна в полночь.И, полнясь древней синевойИ четкостью граненой полнясь,Ночь проплывает предо мной.Она плывет к своим причалам,Тиха, как спрятанный заряд,Туда, где флаги раскачалаНеповторимая заря.Я слушаю далекий грохот,Подпочвенный, неясный гуд,Там поднимается эпоха,И я патроны берегу.Я крепко берегу их к бою.Так дай мне мужество в боях.Ведь если бой, то я с тобою,Эпоха громкая моя.Я дни, отплавленные в строки,Твоим началам отдаю,Когда ты шла, ломая сроки,С винтовкою на белый юг.Я снова отдаю их прозе,Как потрясающие те —В несокрушающих морозахИ в сокрушающей мечте.Как те, что по дороге ржавой,В крови, во вшах, в тоске утрат,Вели к оскаленной ВаршавеПолки, одетые в ветра.Так пусть же в горечь и в наградуПотомки скажут про меня:"Он жил. Он думал. Часто падал.Но веку он не изменял".

1937

* * *

Девушка взяла в ладони море,Море испарилось на руках.Только соль осталась, но на северМедленные плыли облака.А когда весенний дождь упалНа сады, на крыши, на посевы,Капли те бродячие впиталБелый тополиный корень.Потому, наверно, ночью длиннойСнится город девушке моей,Потому от веток тополиныхПахнет черноморской тишиной.

1938

ТИГР В ЗООПАРКЕ

Ромбическая лепка мускулаИ бронза — дьявол или идол,И глаза острого и узкогоНеповторимая обида.Древней Китая или Греции,Древней искусства и эротики,Такая бешеная грацияВ неповторимом повороте.Когда, сопя и чертыхаясь,Бог тварей в мир пустил бездонный,Он сам создал себя из хаоса,Минуя божии ладони.Но человек — созданье божие —Пустое отраженье богаСвалил на землю и стреножил,Рукой уверенно потрогал.Какой вольнолюбивой яростьюЕго бросает в стены ящика,Как никнет он, как жалко старитсяПри виде сторожа кормящего,Как в нем неповторимо спаяныГустая ярость с примиренностью.Он низведенный и охаянный,Но бог по древней одаренности.Мы вышли. Вечер был соломенный,Ты шел уверенным прохожим,Но было что-то в жесте сломанномНа тигра пленного похожим.

19 ноября 1939