Шериф - Михаил Лапиков

Михаил Лапиков

Шериф

Бедные мои ушки. Блямс! Кол уходит в каменистую почву на пару пальцев. Блямс! Жара просто невыносимая. Блямс! Ещё немного — и уши засохнут и скрутятся в трубочку. Блямс! А не зажарюсь, так оглохну. Блямс!

— И! Угораздило же! Этого! Святошу! Сходить! На Бут-Хилл! — перед глазами пляшут искорки. Первый симптом теплового удара.

Эльфы не потеют, эльфы не потеют… знаете почему? Потому что по такой жаре пот испаряется быстрее, чем успевает выступить, вот почему!

Бедные мои ушки. Обгорят. Как пить дать, обгорят.

Ну вот. Аккуратная такая вышла могилка. И покойничек почти не шевелится. Правда, сейчас день. И жара. Даже самый безмозглый мертвяк с протухшими мозгами по такой жаре предпочтёт лежать. И, будем надеяться, тихо.

Кол я вколотил хорошо. Это в такую-то землю! Даже посмотреть приятно. Конечно, ведь мы, эльфы — само совершенство. Других таких нет. А я вообще уникален. Первый в истории расы эльф с обгорелыми на солнце ушами. Посторонись, идёт живая легенда!

Сжимая молоток в руке, я спускаюсь с Бут-Хилл. Над кладбищем дрожит полупрозрачное марево. Небо выжжено добела. В раскалённом воздухе плывут дрожащие силуэты зданий. Жара. Воздух недвижим.

Позади разносится глухой тоскливый вой.

— Твою мать. Лежал бы ты уже спокойно, а?

Мёртвый священник унимается не сразу. Шесть футов грунта над головой и кол в груди, надеюсь, удержат его достаточно долго. А там, глядишь, кто-нибудь да приедет ему на смену и упокоит, как полагается.

Я выхожу за ворота Бут-Хилл. Построены они на совесть. Массивные балки удержат не то, что покойника, ездового орочьего кабана на полном ходу. Просто так их не преодолеть. Жаль, что кроме этих ворот на кладбище нет ровным счётом никакой ограды.

Плывущий в пыльном мареве фургон сначала кажется миражом. Но вонь колёсной смазки, лошадиного пота и немытого человеческого тела живо убеждает меня в обратном.

— Шериф… — возница салютует мне двумя пальцами.

— Всё-таки уезжаешь, а, Дасти? — спрашиваю я.

— Ну, ты же сам всё понимаешь, — Дасти отводит взгляд. За его спиной настороженно поблёскивают глазами из глубины фургона жена, дочь и маленький сын. Не те люди, которых можно с чистой совестью оставить жить в диких землях, когда единственный священник уже вторые сутки воет из-под земли на кладбище.

Просто удивительно, что уезжает лишь он один. Знавал я посёлки, которые пустели полностью в считанные дни. Про некоторые из них до сих пор рассказывают страшные истории у костра. А про иные лучше лишний раз и не поминать вовсе. Ведьмин камень. И благо, и проклятие. Чаще проклятие.

— Удачной дороги, Дасти, — говорю я. Пустое пожелание, но ему сейчас не помешает немного уверенности.

Его дочь во все глаза пялится на меня. Даже как-то неловко. Всё-таки я только что вбил по такой жаре кол в священника. Не думаю, что это пошло на пользу моему внешнему виду. Если её как-то не отвлечь, она того и гляди провертит во мне дырку взглядом.

— На добрую память, мисс, — я аккуратно, за уголок, вытаскиваю из кармана платок и протягиваю ей. Девушка краснеет и принимает подарок. Знала бы она, что он достался мне не далее как вчера, от чрезмерно ловкого шулера, думавшего, что это он тут умеет мухлевать в карты. Хотя нет. Ничего бы это не изменило. Всё равно для неё это Подарок Настоящего Эльфа, все буквы заглавные.

Дасти неодобрительно косится на дочь и щёлкает поводьями.

— Удачи вам, шериф! — его фургон приходит в движение.

Я смотрю ему вслед, потом поворачиваюсь и иду в город. Мне определённо нужна ванна.

Бани Бернса — лучшее, что есть в этом городе. После шерифа, разумеется. В Диких Землях без хорошей бани не прожить и месяца, ведьмина пыль покрывает даже тех, кто не рубит породу в шахтах с утра до ночи, в надежде на то, что именно ему достанется не жалкая россыпь крохотных зелёных зёрнышек, а настоящий камень, размером с ноготь, а то и больше.

Но одно дело баня хорошая… и совсем другое — лучшая. У Бернса именно такая. Его гордость — Три Сестры. Роскошные чугунные монстры на мощных растопыренных лапах. Хранят тепло часами. И лежишь в них как на хорошей перине. Гномья работа. Какими бы твердоголовыми упрямцами ни были проклятые коротышки, одно они усвоили чётко. Хорошая баня — это лучшее, что только может потребоваться после тяжёлого рабочего дня.

Порой мне становится интересно, как именно Бернс тащил сюда эти неподъёмные штуковины. И какими судьбами к нему вообще могли попасть целых три ванны работы настоящих мастеров. Такие не в каждом отеле увидишь. То, что они сейчас стоят в нашей глухомани, само по себе уже фантастика, почище той, что пишет месье Верн в далёкой Франции. Почему-то мне кажется, что рассказ о том, что предшествовало их появлению, будет долгим и запутанным и увлечёт даже меня. Но думать о таком по подбородок в тёплой мыльной воде, пахнущей лечебными травами, совсем не хочется.

Удовольствие стоит каждого цента из потраченного на него полудоллара. Полновесный серебряный полтинник. Как мало порой надо заплатить, чтобы попасть в рай.

Месье Верн, помнится, любит рассуждать о чудесах прогресса. Но как по мне, ни одна подводная лодка или огромная пушка не стоят водопровода и тёплой ванны в каждом доме. Интересно, хватит ли хотя бы моей эльфийской жизни, чтобы увидеть такие чудеса не на страницах книг?

Порой так трудно быть оптимистом.

Тем более что уши у меня всё-таки обгорели.

Часом позже я чувствую себя так, словно родился заново. Один последний визит — и можно будет уснуть до вечера. Дока приходится будить. Я его понимаю. По такой жаре лучше всего лечь и не шевелиться. Жаль, что некоторые покойники этого не понимают. Если бы не они — мои ушки сейчас не горели бы так, словно дюжина орков елозит по ним ржавыми напильниками.

Док даже слов не находит. Цокает языком, роется в батарее склянок, расставленной на полках, и начинает накладывать на обожжённую кожу прекрасную прохладную мазь, распространяющую тонкий медовый аромат.

Порой я завидую кошкам. Они в такой момент могут хотя бы поурчать от удовольствия. Шерифу же, к тому же эльфу, урчать как-то не к лицу. Поэтому я просто говорю Максу спасибо.

Док кивает и переводит разговор на покойника.

— Что, шериф, — спрашивает он. — Преподобный всё никак не успокоится?

— За свою бестолковую жизнь, — говорю я, — преподобный Джонс столько наглотался ведьминой пыли, что не успокоится, пока его хорошенько не прополощут святой водой. Просто удивительно, что на его могиле по ночам земля не светится.