Реки горят - Ванда Василевская

Постановлением

Совета Министров Союза ССР

ВАСИЛЕВСКОЙ

ВАНДЕ ЛЬВОВНЕ

за трилогию «Песнь над водами»

(«Пламя на болотах»,

«Звезды в озере», «Реки горят»)

присуждена

СТАЛИНСКАЯ ПРЕМИЯ

второй степени

за 1951 г.

Ванда Василевская

ПЕСНЬ НАД ВОДАМИ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

РЕКИ ГОРЯТ

Глава I

Ядвига с трудом протискивалась сквозь толпу, забившую вокзал. За путями, на пустырях, под заборами, в закоулках между железнодорожными строениями раскинулся огромный бивуак. Люди сидели на узлах и чемоданах, метались во все стороны, таскали откуда-то щепки, уголь, и в воздух взвивались дымы костров. «Маня! Маня!» — то ближе, то дальше кричал отчаянный женский голос, словно ножом разрезая слитный гул стоголосой толпы.

Ядвига кутала в шаль своего сына. День был теплый, но ребенок, видно, совсем расхворался. Он тяжело висел у нее на руках. Руки деревенели, — казалось, ребенок выскользнет из них. Но Ядвига боялась даже поправить его — при каждом движении помутившиеся, невидящие детские глаза болезненно жмурились, а из запекшихся губ вырывался слабый дрожащий стон и отдавался в сердце Ядвиги, как внезапный удар. Она старалась ступать осторожно, тщательно сторонилась людей и со страхом думала, что ее могут задеть, толкнуть и тогда опять протяжно застонет ребенок.

Да, ему становилось все хуже. Еще вчера утром он играл и смеялся и только к вечеру начал плакать, отказываясь от еды. А теперь он весь горит и как будто совсем перестал узнавать ее. Она нашептывала ему нежные слова, уговаривала, что все будет хорошо, найдется врач, посоветует, поможет. Но этим шепотом она утешала только себя, идя в толпе, которая выносила ее из тесного вокзала на широкую улицу.

Расспрашивать о дороге не пришлось — все торопились в одном направлении, к польскому посольству. Улица выглядела так, словно по ней двигалась огромная процессия, хотя в ней был самый разный и случайный люд, бредущий с вещами, идущий налегке. Где-то тут же рядом с Ядвигой одноногий человек упрямо стучал костылем по выщербленным плитам узкого тротуара. Многие шли прямо по грязной мостовой.

— Поезда уже сформированы, — сказал кто-то.

— Не знаю только, кто в них попадет, — ответил ему сердитый, нетерпеливый голос. — Видел, что на вокзале делается?

— Черт бы их побрал с их порядками…

Ядвига, как сквозь туман, слышала обрывки разговоров, проклятия, внезапные взрывы смеха, плач девочки, не поспевающей за матерью.

— Осторожней! — почти крикнула Ядвига, когда какой-то усатый субъект бесцеремонно толкнул ее плечом.

Он возмутился:

— Скажите, принцесса какая! И чего вы прете с ребенком? Вот народ — прямо как бараны… Поезда стоят, так нет того, чтобы подождать, пока придут и разместят по вагонам, все лезут в посольство, будто там золотые часы раздавать будут…

— Хоть бы хлеба дали, — откликнулась какая-то дамочка в калошах на босу ногу. — А уж без часов как-нибудь обойдемся.

— Хлеба… Уж союзнички похлопочут, чтобы хлеба не было… Уморят они нас голодом в дороге, вот увидите.

— Что же вы сами-то на вокзале не дожидаетесь, а тоже в посольство прете? — насмешливо спросил мрачного усача тощий верзила в фуражке со сломанным козырьком.

Усач покраснел.

— Стало быть, дело есть.

— У каждого дело есть, — вмешалась дама, шлепая калошами, на каждом шагу спадающими с ее босых ног. Слух Ядвиги ловил это мерное шлепанье калош. Она не понимала, не слушала, что говорят. Все проходило мимо сознания, и невольно она ждала лишь очередного чавканья калош. Этот звук стал казаться признаком, что она идет, куда надо, — ведь дама в калошах сказала, что у нее дело в посольстве. Нужно было только прислушиваться к ее шагам, не терять их звука среди говора толпы, назойливо звучавшего вокруг.

Только бы добраться до посольства…

Но это оказалось не так-то легко. Перед зданием посольства стояла толпа. Лестница тоже была забита людьми. Кипели ссоры и пререканья.

— Куда вы лезете, мадам?

— Какого черта за два часа очередь с места не сдвинулась?

— А с чего ей двигаться? Никого не принимают.

— Как так, не принимают! Это еще что за порядки? Люди ждут…

— Ну да, и господин посол тоже только и ждет, когда вы, мадам, к нему явитесь.

— А чем ему тут еще заниматься?

— Вот именно!

Откуда-то сверху, с лестничной площадки, вдруг раздался голос. По-видимому, что-то объявили.

— Тише!

— Сам потише!

— Да успокойтесь же, черти драповые, там что-то говорят.

— Кто это черти, позвольте спросить?

— Ах, как мы нежно воспитаны!

— Еще бы! Ясновельможное панство в поселках хорошему тону обучалось, теперь к нему без палки и не подходи!

— Прошу пропустить меня, мне нужно немедленно! — кричала дама в шляпке.

— Уборная внизу, во дворе, к вашему сведению, раз вам так срочно.

— Хам!

— Ого-го-го!

Дама в шляпке бесцеремонно работала локтями. Вдруг она пронзительно вскрикнула:

— Послушайте, дорогой мой, я не могу пробиться!

Сверху раздался повелительный голос:

— Господа, будьте любезны пропустить эту даму.

На лестнице зашумели:

— Это еще почему? Все ждут.

— Не пускать ее, и все тут!

— Что это, надо в шляпке быть, чтобы туда попасть?

— Стоп, стоп, сударыня, не так бойко, — преграждал дорогу все тот же худой верзила в рваной фуражке.

Но сверху уже проталкивался молодой человек с черными, гладко прилизанными на прямой пробор волосами. Дама в шляпке ухватилась за его рукав.

— Ах, дорогой мой, что это за люди, что за люди!

— Глядите-ка, люди ей не нравятся…

— А как же, в шляпке…

— Ясновельможная пани!

— Большевистские порядки хотят завести! — отчаянно пискнула дама в шляпке, буксируемая сильной рукой прилизанного юнца.

— Это мы-то большевистские порядки заводим? А вы, мадамочка, где были, когда мы по тюрьмам гнили?

— Там небось шляпок с перышками не выдавали.

Ядвигу притиснули к стене у дверей, приоткрытых в какую-то переднюю. В эти двери никого не пропускали, прорвалась только дама с перышком. Ребенок как будто спал. Ядвига боялась его выронить, ее ноги подгибались, — пожалуй, даже лучше, что такая давка, а то бы она, наверно, упала. Голова кружилась, грязную лестничную клетку словно затянуло туманом.

— Не курите, господа, выдержать невозможно от этой махорки…

— А вы, сударыня, угостите «Египетскими», тогда мы махорку бросим.

— Уж так нежно воспитаны, говорю тебе, Франек, так нежно воспитаны! Не где-нибудь, а в поселках, на кизяках. Они там к таким ароматам привыкли, что теперь — ну никак…

— И зачем только вас, мама, понесло ехать? — ворчал в сторонке срывающийся юношеский голос. — Могли бы спокойно сидеть на месте, подождать, пока вся эта толкотня прекратится.

— Молчи, Марцысь, — отвечал женский голос. — Ведь все едут.

— Сперва вы поднимали крик, что надо готовиться к зиме, а когда мы все приготовили, тут вас и понесло куда-то…

— Господи, господи, с вами вечно… Владек там тоже, наверное, не смотрит за вещами, а где-нибудь шатается.

— Да бросьте волноваться, мама. И так нас со всеми вещами в поезд не пустят, вот увидите.

— Что ты болтаешь? Как это «не пустят»? Уж я им скажу… Что это такое? Голые, босые должны ехать, что ли?

— Ну уж, голые, босые…

— Перестань, Марцысь, говорю тебе… Боже, боже, вечно у меня с вами…

— Тише!

Снова раздался голос молодого чиновника.

На этот раз Ядвига услышала:

— Господа, прошу не толпиться, прошу успокоиться… И вообще стоять здесь незачем. Господин посол занят, никого не принимает и принять не может. Господин секретарь тоже занят. Поезда есть, ступайте на вокзал, мы всех по очереди отправим.

— То-то и есть, что «по очереди»! А когда очередь придет?

— Три дня женщины с детьми под открытым небом дожидаются!

— Есть нечего!

— Господа, продукты выдают только на вокзале. Все вопросы разрешаются на месте, на вокзале. На вокзале работает представитель посольства…

— Да ведь мы с вокзала и идем, никакого представителя там нет.

— Где он, этот представитель?

— Господа, повторяю еще раз, прошу не толпиться! — вышел из себя молодой щеголь, и прядка лоснящихся черных волос отделилась от прилизанной прически, смешно подрагивая над темными бровями. — Здесь вы, господа, ничего не выстоите. Прошу возвратиться на вокзал и терпеливо ожидать.