Смерть зверя с тонкой кожей - Патрик Александер

Патрик Александер

Смерть зверя с тонкой кожей

Армалайт 15 является, вероятно, наиболее эффективным оружием своего класса, предназначенным для поражения животных с тонкой кожей (например, человека) на расстоянии до 500 ярдов.

Благодаря высокой начальной скорости и углублению в задней части, пуля при попадании деформируется, либо начинает кувыркаться. Это, в сочетании с тем, что кинетическая энергия расходуется на очень небольшом отрезке траектории, приводит к коллоссальному повышению гидростатического давления в органах, содержащих жидкость. Результатом являются образование обширного раневого канала и сопряженный с ним физиологический шок, мгновенно выводящий цель из строя.

Одной из величайших проблем, с которыми сталкивается либерализм – безнадёжная нехватка сторонников, знакомых с жестокой реальностью нелиберального мира и знающих, что свободу и всё, с ней связаное, невозможно сохранить без твёрдых, убеждённых защитников, способных, если надо, быть такими же безжалостными, как и наши враги.

Пролог

Вокруг были джунгли.

«Джунгли будут везде, где бы ты ни был», говорила ему в детстве мать. Тогда они жили в Райслипе, и выглядывая в окно, он почти ожидал увидеть тигра, прыгающего из зарослей душистого горошка.

Сейчас ему хотелось вернуться в Райслип. Мечта детская, как и плач по Кироте. Тот был мёртв ещё с утра и уже начинал попахивать.

Одной рукой он машинально сгонял с тела мух, другой вытирал слёзы. Плакал он частью от горя, частью от жалости к себе, но, главным образом – от слабости. Недоедание, работа на износ, издевательства – в течение двух лет. Всё это время его единственным другом был Кироте. Кроме них, в камере сидело ещё шесть африканцев – пять воров и простодушный парень-насильник.

Хотелось похоронить тело, но времени на формальности не было. Оставить – гиенам, стервятникам и прочим падальщикам здешнего леса. Он взял нож, отобранный ими у убитого охранника и, глотая слёзы, двинулся точно на запад через буш, узкими зверинными тропами. Направление он держал по солнцу, проглядывавшему иногда сквозь вечный сумрак джунглей.

Болели ступни, подкашивались ноги, мучила жажда. Но он продолжал двигаться всё тем же размеренным шагом.

Они с Кироте продержались в лесу шесть дней – на диких бананах, улитках и ямсе, украденном с близжайшей плантации.

Сейчас он был одинок и испуган.

1.

Ричард Эбботт стоял на северо-восточном углу Трафальгарской площади. Несмотря на темноту и льющий дождь, он медлил перед тем, как сделать следующий шаг. Всё, что требовалось – просто перейти улицу, зайти на почту и отправить телеграмму.

Но это было как переход Рубикона – casus belli. И он медлил («Колеблющийся проигрывает», говорила мать). На самом деле это не было колебанием, скорее – последним моментом покоя. Глубоким вдохом перед прыжком.

Мимо прошли двое, обсуждая «Гамлета». Классика колебаний. Впрочем, аналогия неудачная. В конце концов, он не собирается убивать своего отца. Он улыбнулся этой мысли, и проходившая мимо женщина ускорила шаг. Решила, наверное, что не в порядке с головой.

Резкий порыв ветра заставил поёжиться, напомнив о холоде, которого он до сих пор не замечал.

Биг Бен пробил дважды, он снова поёжился и пересёк мокрую улицу. Блестела под дождём статуя Эдит Кэйвелл. Он вспомнил, что уже давно собирался почитать о ней.

На почте работала только одна секция. Четверо клерков (трое из них погружены в чтение), греющийся бомж, и американская матрона в большой шляпе и с металлическим голосом, пытающаяся что-то выяснить.

Он поискал ящичек для телеграфных бланков и не нашёл. Это раздражало. Он всегда был здесь.

– Где у вас тут телегрфные бланки? – спросил он одного из клерков. Тот кивнул на соседа и вернулся к чтению.

Он повторил вопрос. Второй клерк вынул из шкафчика бланк и протянул ему.

– Разве вы не держите их здесь, в ящике?

– Положили. Четыре тысячи. Знаете, что было дальше? Вышли в три дня. Женщины и дети. Уносят пачками. Бог знает, что они с ними делают.

Он написал сверху адрес, набросал коротенькое послание и перечитал.

– А вот это, – сказал рядом металлический голос, – для Гомера. Это мой племянник, в Бетлеме, Пенсильвания. Когда оно дойдёт?

Он ощутил денатуратный перегар, смешанный с потом и застарелой мочей. Бомж нетвёрдо прошаркал к нему и просипел:

– Не найдётся ли у вашей чести монеты-другой на чашку чая? Смерть как пить охота, душа горит.

– Отвали.

Бомж уковылял, не оглядываясь.

Эбботт протянул бланк клерку. Тот взглянул на адрес.

– Это же здесь, за углом, – сказал клерк.

– Я знаю, где это.

– Хочу сказать, что вы могли бы и сами доставить его. Это займёт всего пять минут.

– Я не хочу доставлять его сам.

Клерк сдался и стал считать слова.

– Вы уверены, что здесь всё верно? – попытался он ещё раз.

– Да.

– Это же смешно.

– Да, – сказал Эбботт, – Это шутка. Чтобы смеяться.

Снаружи всё ещё шёл дождь. Он шагал по Черинг-кросс к Кембридж-Сэркес, смотрел на афиши и не замечал их.

Он был голоден. Требовалось побриться. Принять ванну. Ванна! Представив себе тёплую душистую ванну, он глубоко вдохнул, – и немедленно был атакован знакомой вонью и знакомым ирландским акцентом:

– …несколько пенни для старого больного человека, ваша честь…

Бомж по прежнему не смотрел на него. До него, наверное, и не доходило, что попрошайничает он у того же самого человека.

Эбботт уже собирался послать его снова, когда в голову пришла идея, точнее проблеск идеи. Он обернулся к бродяге, который выглядел не лучше, чем вонял, усилием воли сдержал подступающую тошноту и улыбнулся.

– Естественно, – ответил он на лучшем своём ирландском, – как не найтись шиллингу или двум для хорошего ирландского парня?

– Мужик, ты чё, ирландец?

– Как распоследняя свинья в Дублине.

– Ты говоришь, как человек из Корка.

Эбботт кивнул:

– Скибберин.

– Ты чё! У меня была тётка в Баллидехобе. Славное местечко! Сколько, гришь, у тебя найдётся?

Эбботт извлёк немного мелочи и несколько банкнот.

– Семьдесять восемь пенсов. И чуток бумажками.

– Иисус Мария, это ж сумасшедшие деньги!

– Так есть тут место, где два хороших парня могут промочить горло – в этом часу ночи?