Ключ от небоскрёба - Игорь Джерри Курас

Ключ от небоскрёба

Игорь Джерри Курас

© Игорь Джерри Курас, 2015

© Ирина Терра, дизайн обложки, 2015

© Татьяна Кноссен-Полищук, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Формальная безупречность и благородство содержания

В основе поэзии Игоря Дж. Кураса – переживание неповторимости и мгновенности человеческой жизни. Её назначение выражено в одном из стихотворений, которое как бы связывает в узел всё остальное, и сборник отправляется в путь.

Есть только облака и чернозём —и тонкая прослойка между ними,где мы с тобою связаны узломс такими же червями дождевыми.Ты скажешь: участь? Отвечаю: часть —частицей быть, коротким междометьем;из грязи в князи – и обратно в грязьрассыплемся, сплетясь – и не заметим.Ты скажешь: прочерк? Отвечаю: честьбыть между двух разрозненных вселенных,скрепляя их с червями вместе здесь,где облака и чернозём мгновенны.Вот я дышу – и ты дыши пока,и пусть другие дышат вместе с нами,связуя чернозём и облакана краткий миг надёжными узлами.

Часть, частица, чернозём, но и честь. Червь, но и человек. Державинское: «Я царь – я раб – я червь – я бог!» – и мандельштамовское: «Ну, здравствуй, чернозём: будь мужествен, глазаст…»

Лирика имеет в виду игру на лире, то есть музыку, и она – также в основе поэтического творчества И. Дж. К. Я думаю, это прежде всего классическая музыка, та, в которой есть равновесие, чёткость и прозрачность композиции, стройность и гармоничность. Читатель найдет стихи с названиями «Рондо» или «Этюд», а в самих стихах «виолончель», «скрипку», «альт», «гитару», «басовый ключ», «партитуру», Баха, Моцарта, Шумана, «музыку», наконец. И – без кавычек, музыку как таковую.

Между тем, в одном из стихотворений поэт пишет:

А вдруг нельзя писать слова,в которых музыка права:в которых звуки, звуки, звуки…

Чуткое опасение. В музыке есть бытийственность без границ, не прицепленная к колышку конкретного смысла, и при этом нет ничего более определенного, столь же явно соединяющего в человеке земное и небесное, чем музыка. «За музыкою только дело». Великий соблазн и высокомерная ошибка поэзии «бегать» взапуски с музыкой. Звукопись, ставшая самоцелью, делает стихи слащавыми, если в них есть какой-то смысл (как это бывало у символистов), и бредом, если они бессмысленны. Джойс, пытавшийся дать пример «абсолютной музыки» в «Поминках по Финнегану», звучит так: «бабабадалгарагтакамминарроннконнброннтоннерроннтуо-ннтаннтроварроунаунскаунтухухурденентер-нак!»

В этом сборнике поверхностного музицирования нет. Поэзия (как и архитектура, допустим) являет музыку на своём, только ей присущем языке. И. Дж. К. достигает «выразительности до такой степени пластичной, чтобы всякому повороту слова и мысли сообщить звучание – как иной раз один лишь вид собора побуждает нас слушать незримые, лишь воображаемые колокола». Это сказано по другому поводу и не мной, но весьма уместно по отношению к И. Дж. К.

Когда по небу белой полосойлетишь, летишь, пространство распечатав,кто пожалеет горизонт пустойодной тоской соединённых штатов?

Формальная безупречность здесь обеспечена чистотой и благородством содержания.

Есть ещё одна музыкальная черта в произведениях И. Дж. К. Можно назвать это рефреном – наиболее очевидно он подан в стихотворении «Рондо» («Бетховен. «Рондо». Я ещё живой…»), которому рефрен должен сопутствовать по определению. Можно назвать это возвращением к основной теме, и тогда вспомнить строение фуги, с её репризой и кодой в финале. Музыкальной терминологии в разговоре об этих стихах не избежать, но мне бы хотелось ещё раз указать на содержательность формы: настойчивое, многократно встречающееся в сборнике возвращение темы в конце стихотворения подобно древнегреческим мифам с умиранием и непременным воскрешением. Говоря красиво (виною тому не наше велеречие, а сам миф), слёзы Афродиты воскрешают Адониса в виде прекрасного анемона. Движение, переданное в приведенном в начале стихотворении, – от облаков к чернозёму и от чернозёма к облакам (обратите внимание на порядок этих слов в первой и предпоследней строках). Древнегреческий миф здесь заодно с Экклезиа-стом – «…и возвращается ветер на круги своя». На этой сцене – между рождением и воскрешением – разворачивается человеческая жизнь и действие книги И. Дж. К. На этой сцене герой стихотворения «Экклезиаст» вопрошает: «Что делать мне?»

«Куда ж нам плыть?» – пишет Пушкин. «Что же мне делать, слепцу и пасынку…» – восклицает Цветаева. В самом поэтическом вопрошании, повторяемом на разные лады множеством поэтов, заключён ответ. У И. Дж. К. он выглядит так:

Сам по себе – и с кем-то, кто невидим,и с тем, кого давно укрыла тьма, —о да – и с ним! – ведь не порвались нити,но лишь плотней натянута тесьма.

Музыка делает существование человека значительнее, потому что красота, лишённая материального воплощения, обращает его от физики к метафизике, от жизни к смерти, в виду которой жизнь обретает мужество жить. Таковы и эти стихи.

Чужой сон

«Среди чужих людей, вблизи своих деревьев…»

Среди чужих людей, вблизи своих деревьев,навязчивый, как дождь, невыездной, как дом,безумный, точно Лир, насмешливый, как Тевьесмотри, как я едва, отметь, что я с трудом.Как мёртвая эмаль старушечьей финифти,холодный небосвод вмонтирован в карниз.Спроси меня: «Куда?» Замешкавшийся в лифте,не назову этаж – не знаю: вверх ли, вниз.Скажи мне, для чего с нас взяли не по чину?Что голос заводной твердит о полпути?Что в этой воркотне? Дай хоть одну причину —и спеть, и жизнь прожить,и поле перейти.

«Дождь деревенский не похож на городской…»

Дождь деревенский не похож на городской:он пахнет жухлостью – листвою и тоской,на крышу вскочит, огорошит – и сойдётна нет, на шёпот, на потухший огород.

И ветер тоже не похож на городской:он пахнет щепкою и мокрою доской.Он дверью хлопает в застуженный сарай,подол у ёлки задирает, негодяй.

Сыграй мне Шумана тоскливого. Сыграйне просто музыку, а жалость через край.Чтоб сжалось в жалости и к горлу подошло:под шум дождя шарманщик Шуман хорошо.

Звук деревенский не похож на городской:в носочках вязаных – он старичок сухой.То ходит комнаткой, то сядет и вздремнёт,то снова бродит – будто места не найдёт.

И дождь, и ветер отошли тихонько в лес —а детский пальчик не находит фа-диез,он заблудился, точно брошенный в лесу,на чёрной клавише рисует полосу.

И кончик локона на острие плечатанцует с нотками скрипичного ключа.

Осенний экзерсиз

Ты заметила? – воздух сегодня больной.Моросит над осинами дождик дрянной,в придорожной грязи суетитсябестолковая чёрная птица.А над лесом, едва ли понятное нам,шепчет небо надменно округлым холмамнастороженно важное что-то,но вникать всё равно неохота.Там, в недельной небритой щетине травы,даже сбившись с пути не сложить головы,даже если совсем постараться —не забыться и не затеряться.Чьё-то имя земное играет со мной,подавая сигналы зелёной волной,призывая, как длинная нота —но вникать всё равно неохота.И суровы осины, и дождь моросит,и тяжёлое небо надменно висит,и не может никак приютитьсябестолковая чёрная птица.

«Мы замолчим, а снег без остановки…»

Мы замолчим, а снег без остановки.В снегу свою добычу растеряв,койоты воют, и, хвосты поджав,уже ютятся в поисках ночёвки:ни псы, ни волки – леса полукровки —они, как мы. И каждый будет прав.

Их гонит ночь не выстрелом винтовки:один из клёнов, надломив суставтяжёлого ствола, лежит, упав;дымится снегом, точно для издёвки.А вслед за ним – разнузданный составночного на Нью-Йорк свои речёвкистуча вдоль фонарей пустой парковки,несёт в пучину – вечный батискаф, —списав по расписанью остановки.

Тут нет сестёр, а те, что есть – золовки. Запомни: никого не оправдав,тут и слова как будто из листовки;здесь время как смирительный рукав,в котором все движения неловки.Мы замолчим. Но даже замолчав,продолжим говорить без остановки,как снег идёт. И каждый будет прав.

Чужой сон

Теплушки. Холодно. Старухи.Вокзал (название забыл) —и мы стоим, сжимая рукидо хруста. Из последних сил.Убрав со лба платок пуховый,ты торопливо говоришь,но я смотрю, как бестолковыйна губы белые твои.Оборванными проводамипродрог, заиндевел, застылпоследний час, и перед намивокзал (название забыл).За полотном, в дыму котельной,раскрытый, будто напоказ —неровный ров, где я расстрелян,родившись в предыдущий раз.

«Не бойся ничего. Мне страшно самому…»