Всячинки - Гала Рубинштейн

Гала Рубинштейн

Всячинки

В ожидании Додо

Ну наконец-то, слава богу, дождались. Вот он, долгожданный праздник абсурда, День Белого Кролика. Отрешимся на денек от реальности с ее Ньютоном, Джоулем и Бойлем-Мариоттом, с ее эвклидами и неэвклидами, лично я собираюсь напиться сегодня до зеленых чертиков, как минимум, потому что зеленые чертики вносят в этот смутный вопрос некоторую ясность.

Это ж какой нужен нескончаемый запас оптимизма, чтобы праздновать День Абсурда, стало быть, есть какая-то разница — кстати, а какие параллели и меридианы мы сейчас — есть, стало быть, граница, мы сейчас попросим вот этого молодого человека с длинными волосами, если он, конечно, не девушка с маленькой грудью, пусть ходит по этой границе туда-сюда, чтоб сделать нам красиво, пока мы тут плаваем в море, которое сами же и наплакали, но ведь сейчас придет Додо, не может быть, чтоб не пришел, пробьет 12, и он придет, осушит слезы и разгонит морок, потому что сама я не справляюсь, и скажет, все, девочка моя, абсурд закончился, добро пожаловать в реальный мир с его законами, а крышу мы прибьем гвоздиками, я принес тебе молоток.

Какой абсурд, о чем вы говорите, я не понимаю. Я недавно своими глазами видела человека, который черным по белому говорил, что ни в коем случае нельзя отвечать за свои слова, потому что от этого бывает конец света, и правила никакие не нужны, да и быть их не может, правил-то, в этом лучшем из миров, а потом, не меняя тембра голоса, начал меня вычитывать за грамматическую ошибку, не скажу, в каком слове, а то вы решите, что я над вами издеваюсь, так и сказал, что когда пишут не по правилам, у него там внутри что-то отзывается каким-то там специальным образом, я не вникала в детали, у меня и скальпеля-то с собой не было, и я ж его не в театре на сцене видела, а в так называемой реальной жизни, в которой так много логики, что хочется иногда устроить разгрузочный день… И руки у него связаны не были, и санитары рядом не стояли, вот это особенно пугает, пусть пробьет 12, и придет Додо, а то я не знаю, что с этой банкой произойдет дальше, может она и будет падать вместе со мной, а может отстанет, а потом — тюк по голове, я, кстати, думаю, что да, отстанет, а потом — тюк, мы ж не в кроличьей норе, где добрый Додо подстелил большую кучу мягких листьев, я уверена, что подстелил, если его не отвлекли более важные дела, разумеется, ну и пусть педофил, господи, какие детали, с ним так уютно и надежно, а падать так спокойно, я имею в виду, что вниз падать легко и спокойно, потому что иначе приходится падать вверх, а эдак можно пролететь все небо насвозь и выйти с другой стороны, а там — никого, совершенно невыносимо, в общем.

Я вот тут несу какую-то чушь, потому что дала себе честное слово не говорить и не думать о проекте «Введение единомыслия в России», или как там он называется, да и черт с ним, с проектом, не будем поганить праздник, я ведь так люблю абсурд, особенно псилоцибин и прессу, откусишь с одной стороны гриба христианского младенца запретного плода гранита науки некой абстрактной субстанции, от которой гипотетически можно откусить — уменьшишься, с другой — увеличишься, я так люблю, когда мне сносит крышу, это хотя бы дает мне небольшой шанс почувствовать, что она у меня есть, вот только я немножко волнуюсь, а если честно, то я в полной панике, потому что день близится к вечеру, а мне почему-то начинает казаться, что Додо не придет.

Всякие всячинки

Кажется, мне недостаёт цельности, вчера опять, уже даже и не помню с какой такой радости, рассыпалась на какие-то совершенно самостоятельные сущности, разного размера, возраста и пола. Они всю ночь жутко ругались, скандалили, тарелку разбили, двое вообще сбежали в сад, а там холодно, апельсинов ещё нет, чем там можно ночью заниматься — ума не приложу. Под утро угомонились, я смела их, сонных, в один мешок и повезла на работу. Но мешок больно уж легкий, это подозрительно. Ну, те двое, ладно, в саду заблудились, но от них на работе мало толку, да и дома, если честно, и вообще, есть захотят — придут. И те, что за компьютером спрятались и хихикали тихонько — ну что я, зверь, что ли, сделала вид, что не вижу, там игра новая, им погонять хочется, я же понимаю. Меня, если честно, один только беспокоит, он там, мне кажется, так и лежит на полу, в потолок смотрит, просто мороз по коже, как подумаю, что там у него за мысли… Мороженого ему купить вечером, что ли, какого-нибудь клубничного, он его не ест, конечно, но мне кажется, это и не важно…

Надо уже признаться себе честно в конце концов — да, я люблю двоих, ну тоже мне, трагедия, есть о чем говорить, конечно хуже, чем одного, но зато гораздо лучше, чем троих, будем позитивны. Они разные такие, их бы соединить — идеальный мужик получился бы, честное слово. Нет, не знакомы, хотя догадываются, не без того, ну я же, дура, проговариваюсь постоянно, как-будто меня за язык кто-то тянет. Да не знаю я, кого больше, ну что за вопросы идиотские, это же разное совсем, ну неужели непонятно… Ну один душу из меня вынимает, плачет, за руки хватает, не уходи, говорит, не могу без тебя, говорит, куда ж тут денешься? Ну да, советы и я могу давать, а когда руки такие, и губы, и глаза — я бы такие глаза запрещала, как неконвенциональное оружие, я бы со всей строгостью, я бы без суда и следствия за такие глаза на электрический стул сажала, да только толку-то? Он, мне кажется, и так на электрическом стуле, хрен его сгонишь оттуда. А второй — ну просто беда. Так и хочется его спросить: любовь моя, ты дурак или дорога? В мистическом смысле, разумеется… Хотя тут и не Россия. В географическом смысле, разумеется… Так он садится вполоборота, ни губ, ни рук, и нежно так: солнце, я тебя люблю, конечно, но ты все-таки отодвинься, а то мне как-то неуютно, когда ты так близко, как-то сложно мне… Да я бы и рада, но тут же не угадаешь… Я письма писать пробовала, но как-то так получилось, что у них на двоих один ящик, я никогда не знаю, кто из них первый письмо прочитает. Ну я запуталась совсем, только-только с одним договоришься, как тут второй появляется, я так не могу, они мне отдохнуть не дают совсем, дёргают в разные стороны, я устала. Мне бы определиться как-то — глядишь, всем бы полегче стало… Но мне в последнее время кажется — я гоню эти мысли, изо всех сил гоню, но плохо получается, особенно в последнее время — так вот, по-моему, у них ещё одна женщина есть. Я не ревную, нет, я понимаю, конечно, можно любить двоих, мне ли не знать… И она смеется так, и губы так складывает — я так не умею… Да нет, не ревную, но злость берет, почему она вмешивается все время? Я только подойду, только сяду рядом, так она сразу лезет со своими шутками дурацкими. Нет, мы не знакомы, но я же чувствую, она тут всё время… Ей легко, конечно, а я извелась совсем. Я вот думаю, может нам как-нибудь вчетвером встретиться, ну подстроить как-нибудь, я не знаю, наврать всем разного, мне почему-то кажется, что если мы все соберемся, так всё само собой решится каким-то чудесным образом, а то невозможно же так…

И вот ещё что очень важно — очень важно не увлекаться написанием текстов без знаков препинания потому что знаки препинания организуют мыслительный процесс и вообще знаки препинания для текста это то же что я даже не знаю что для души ну например дисциплина никто же не станет я надеюсь спорить что душе необходима дисциплина и вообще дисциплина для души это то же что я не знаю что для тела ну например опрятность лучше три морщины на лице чем одна на чулке правда-правда я точно знаю хотя если уж совсем честно я бы пожалуй предпочла все-таки на чулке хоть бы и три тем более что чулка у меня ни одного так что я мало чем рискую если уж совсем-совсем честно а знаки препинания — ну что, ну это ерунда, в сущности, что ж мне жалко, господи, такая малость…

Человек держит в руках серебряный кувшин красоты необыкновенной. Узоры, чернение. Легкий и звенит на ветру. Человек любуется, рассматривает очень внимательно, щурится, достает малярную кисть и начинает покрывать кувшин толстым слоем грубой позолоты. Вся эта беда блестит на солнце все сильнее и сильнее. Человек кривит губы и ставит кувшин на полку. Ночью ему приснится, как он швыряет испорченный кувшин об стену, а потом долго плачет и сдирает позолоту, ломая ногти. Утром он ничего не вспомнит, позавтракает и пойдет на работу. И только солнечный зайчик, проскользнувший по лицу, вызовет смутное беспокойство и невнятное раздражение, но это ничего, он привык.

Плыву по реке, солнышко, ветерок, птички… На берегу сидят какие-то люди. Вдруг понимаю, что это мой труп проносит мимо врагов, которые уже достаточно долго сидят на берегу… А я их даже не знаю, вот что обидно.

Спуск занял гораздо больше времени. Или нет, начнем, пожалуй не так. Поднялись мы, прямо скажем, стремительно. Без привалов, без разговоров, хотя торопиться было некуда, впереди была практически вся жизнь, хотя вся жизнь — это совсем не обязательно долго. Мне почему-то хотелось побыстрее подняться, я уже знала, что вот-вот начну умирать, не знаю откуда, ничего не болело, не давило и не перехватывало, просто точно знала, что это вот то самое место и ещё буквально чуть-чуть, и будет то самое время, потому и торопилась — место выбрать, костёр развести, одеяло вытащить, потому что умирать надо в тепле и комфорте, это жить можно как угодно, впрочем, может быть это всего лишь очередное заблуждение. Я смотрела только на тропинку и думала только о том, как бы быстрее дойти, но даже так было заметно, что мир изменился, как будто по странной прихоти Верховных Существ легкое, почти невесомое касание руки превратило живую ртуть в золото, и вот уже мир застыл, засиял, заиграл бликами на солнце, замер, перестал рассыпаться каждую секунду на миллионы брызг. Я задержалась у водопада — умыться, но вода текла так медленно, что никакого терпения не хватало, и сигарета упорно не раскуривалась, просто чудо, что удалось разжечь костёр, просто чудо… Время материализовалось и так сгустилось, что наконец-то можно было следить за его течением без всякого песка и уж конечно без этих идиотских штучек, которые да, конечно, завораживают, не без того, но в целом несуразны и совершенно бесполезны. Время подбиралось всё ближе, я уже чувствовала кожей его сухое, шуршащее прикосновение, все сильнее, и вот осталось только улыбнуться и вдохнуть…